Вскоре, после окончания майских праздников, в г. Полярном, близ Мурманска, где базировались подводные лодки Северного флота, часть моряков-подводников была направлена в распоряжение местного полуэкипажа при комендатуре. Это унылое строение, окруженное забором, охватывающее изрядную территорию плаца, покрытого щебенкой, где – два-три служебных строения и еще клуб, именуемый среди молодежи, особенно среди девчат, клубом «трех коней».
Ореолом таинственности было покрыто это название – «трех коней». Туда с удовольствием ходили ребята и девчата на танцы, да краснофлотцы, когда получали увольнение на четыре часа, не более. Это, несмотря на войну – все темно, маскировка, а возле клуба горит синяя лампочка, потому как синий свет для самолетов неразличим, а Мурманск – вот он, рядом. На каждую ночь несколько бомбежек, да таких, что длятся часами. Много домов в Мурманске зияло пустыми черными проемами окон и дверей, но город жил, работал, боролся, защищался. Молодожены рожали детей, несмотря на войну. Так вот, оказалось, что клуб «трех коней» назван потому, что в больших городах существует морской экипаж, формирующий состав военных на корабли, а здесь – полуэкипаж. В пересчете на конный экипаж высокопоставленных чиновников, в который запрягали шестерых лошадей, на полуэкипаж выпадало только три лошади, отсюда и название: «три коня».
Так вот: мы отправились вольным строем от подводников в полуэкипаж. Старшего назначить нам не успели или забыли. Пока на ходу мы договаривались, кому быть старшим, нас остановил военный патруль из ополченцев – очень пожилой солдат с лычкой ефрейтора на погонах, с винтовкой на плече и красной повязкой на рукаве. Ох, как мы не любили этих солдат-ополченцев, которые были грозой для нас во время случайных самоволок за проходную на свидание с любимой девчонкой. Война уже закончилась, но военное положение еще действовало, и это давало патрулю очень большую власть. Для нас он – «дедушка» потребовал «старшего», а поскольку его не оказалось, то приказал следовать за ним в комендатуру.
Выручил капитан лейтенант, Герой Советского Союза, командир дивизиона катеров, который знал многих из нас. Разобравшись в чем дело, он назначил старшего и под свою ответственность приказал ефрейтору отпустить нас. В полуэкипаже мы, моряки, хватили лиха – с утра до обеда и с обеда до ужина осваивали науку царицы войны пехоты. Иногда, даже перед сном, на вечерней прогулке строем лупили ногами природную щебенку огромного двора. Многие не выдерживали. Пользуясь присутствием своих кораблей в бухте, под разными предлогами убывали из нашего состава. А тем, кто служил не на кораблях, или вроде нас, стояли на ремонте, деваться было некуда.
И так почти до конца мая. Вообще, если посмотреть со стороны на наш вид, то картина была довольно-таки печальная. Все усталые, похудевшие, но загорелые, одеты по-разному – у кого форма светлая, у кого темная или старая. Ботинки у всех разбитые.
Во второй половине мая началась подготовка к параду Победы в Москве.
Раз готовят к параду, то должны одеть. Однако только закончилась война, и ботинок хромовых не оказалось. Мы получили новую форму, финскую. Такую же, как и у нас, но шинели – грубые и очень тяжелые. Зато форменки и все остальное было отечественное и очень хорошего качества. Перед поездкой в Москву в нашем составе оказались в основном москвичи или те, кто из Подмосковья. А из состава нашей подводной лодки «С-51» всего несколько человек: Коля Жмотов, Коля Верегин, Паша Хазов, Коля Федосов, да и вот я. И кто сказал, что состав подбирали строго по росту, не ниже 175? 175 было только у Коли Жмотова, у остальных 170 и меньше. У Федосова всего 168. Он у нас числился маленьким.
Перед отправкой в Москву стало холодно, и мы с удовольствием носили тяжелые, но очень теплые финские шинели. В пассажирских вагонах ехали в Москву с радостным настроением свободные от корабельной тесноты, корабельных дел.
В Москве нас определили в Московский экипаж на Соколе, и мы вошли в состав сводного морского батальона. Служба была однообразная – строевая подготовка с утра до вечера. Питание – не ахти какое, но калорийное, и никаких увольнений в город. Возили нас тренироваться в Химки, на площадь у речного вокзала. А тренировал нас майор Лобода, вечный майор, уже много лет в этом чине. Он всегда готовил моряков на парад и имел 6 именных часов за эту работу лично от К.Е. Ворошилова. Неутомимый, с веселым характером он гонял наши шеренги, редко давая передохнуть. Но зато во время каждого перекура вынимал из кармана еще не начатую пачку папирос «Казбек», брал себе одну папиросу, а остальные отдавал нам на растерзание.
В Москве было жарко и нам очень доставалось в этих финских шинелях. Балтийцам и черноморцам было легче. У них была форма в бушлатах, подогнанных по фигуре. На этой жаре во время тренировок некоторые даже падали. Конечно, мы съедали свой обед молниеносно. А кто там сказал, что ежедневно выдавали всем по 100 г. спиртного на обед? Ничего подобного. После обеда опять в Химки, на тренировку. А после ужина – скорее бы до койки.
Перед генеральной репетицией 2 дня подгоняли форму. И нам тут повезло, погода теплая. Форма одежды летняя. Шинели отменяются. Бескозырки в белых чехлах и голубые воротнички форменок.
Первую генеральную репетицию Лобода устроил у нас на Химках, оттачивая равнение в рядах и шеренгах – шаг длиной в 1 м 20 см, со скоростью 120 шагов в минуту. Нашей роте довелось быть при винтовках на плече, а потом по команде, кидать ее «на руку», как во всех традиционных морских парадах. А эта, под пять килограммов штука, вначале оттягивала руку, болталась с примкнутым штыком. Но потом тяжесть винтовки перестаешь чувствовать совершенно, и она спокойно стоит у тебя на ладони, не шелохнувшись. Прибалтийцы маршировали только с автоматами, висевшими на шее. Ох, и завидовали мы им. Автомат… Тогда это была полусказочная мечта каждого моряка.
И вот генеральная репетиция. Привезли нас в летней форме до Белорусского вокзала. В четыре часа утра. Прохладное утро. Сидим в открытых грузовиках «Додже» по тридцать человек. Машин много и со стороны смотреть очень красочно, правда, на скорости очень мерзнем, но не показываем вида, не согреваемся прижавшись.
А потом долгий путь до Красной площади с остановками и ожиданиями. Различные перестроения. И, наконец, на своем месте – у «ГУМа» с левой стороны, лицом к мавзолею.
А затем все как всегда: рапорт, поздравление и маршировка перед мавзолеем. Все это показано и описано не один раз. По суждению экспертов мы, моряки, прошли очень хорошо и красиво и, как оказалось, лучше, чем потом на параде. После прохождения Красной площади нас дожидались грузовики где-то у площади Ногина.
Теперь опять подгонка, чистка обмундирования. Нам выделили, наконец, хромовые ботинки. И вот сюрприз: на подушке, у каждого лежала новая медаль «За победу над Германией». Она была впервые выдана только участникам парада с обязательным ее ношением на груди.
Затем день отдыха. И вот 24 июня. Опять 4 утра и опять движение по улице Горького. Но теперь быстро, почти без задержек. На своем месте ожидаем долго и, кажется, что очень долго. А часы на Спасской башни – вот они, напротив.
Но вот – команда. Все замерли. Никакого кашля или чихания. Торжественность и строгость как бы царили над Красной площадью. Это ощущение, а не красные слова.
Вот и Жуков на коне. Рапорт, объезд войск. Мы восторженно кричим трехкратное «Ура!». Начался марш. Проходим вдоль ГУМа, поворот к историческому музею, затем поворот вдоль мавзолея и трибун. Только выровняли шеренги, как вдруг неожиданная заминка. Неожиданная потому, что мы не знали, что будет происходить впереди. Когда мы стояли в шеренгах перед маршем, то видели перед нами колонну солдат с опущенными флагами в руках. Флаги были разные – черные, серые, красные с черной свастикой, с гербом, серебряные с орлами и набалдашниками, большие и малые, богато и скромно отделанные, длинные и короткие, расписанные золотом и отделанные мишурой. Некоторые порваны, видимо побывали в боях. И почти на всех фашистская свастика. Поскольку в ожидании мы стояли «вольно», то есть: с мест не сходить, громко не разговаривать, не курить, то мы сначала не очень обратили внимание на эту колонну и потихоньку обсуждали, что это могло бы значить. Досталось несколько колких шуточек ребятам, держащим эти штандарты, – настолько в нашем сознании была сильна ненависть ко всему фашистскому.
В процессе дальнейшего марша эти знаменоносцы оказались впереди, а, уделяя внимание на равнение и чеканный шаг, ожидая команду переброски винтовок с «плеча» на «руку», мы уже не могли за ними наблюдать. И вдруг эта колонна сходу поворачивает направо и идет к мавзолею, неся свои флаги на вытянутых руках и касаясь ими земли. Вот это была заминка в нашем марше для пережидания, когда будут брошены фашистские знамена к подножию мавзолея и колонна вернется на свое место. Марш продолжался, а у нас появилась гордость за этих ребят, которым посчастливилось бросать знамена побежденных к ногам победителей. Минутная заминка прошла. Да она и не была замечена со стороны трибун и мавзолея. Прошли мы под аплодисменты не только трибун, но и присутствовавших на мавзолее. Конечно, каждый искал глазами И.В. Сталина. Он был на трибуне мавзолея.
Как только прошли мавзолей, начался дождь. Вначале редкий, а когда мы повернули влево от Спасской башни, то припустил сильнее, но пришлось все равно идти в строю, теперь уже вольно, без равнения, почти бегом. Дождь шел недолго, такой летний, не очень холодный и не очень сильный, не грозовой. Нельзя сказать, что мы промокли до нитки. Но промокли.
И опять у площади Ногина мы собрались сводным морским батальоном и маршем, под оркестры, чеканным шагом и строгим равнением прошли Дзержинскую и Театральную площади, затем Охотный ряд. Всюду была уйма народу. Подходя к улице Горького, мы шли буквально в людском коридоре. Улица Горького была запружена народом. И тротуары, и вся проезжая часть. Нам оставалась только узкая полоска около правого тротуара. Теперь шли более свободной колонной, по 4 в ряд. За нами шли ленинградские моряки с оркестром, что очень помогало идти. Оркестр не умолкал. Но не только это помогало идти. Мы шли до самого стадиона «Динамо» под несмолкаемые аплодисменты стоящего стеной с обеих сторон народа, под несмолкаемое разноголосое «Ура», в котором звучали переливы женских голосов. От гостиницы «Интурист» и до самого района грузинских улиц. В строй постоянно врывались девчата, целовали кого-нибудь из нас. Целовали и женщины в возрасте. А кто постарше, провожали нас и плакали. Некоторые – крестили, плакали и расцеловывали. Это были слезы народного ликования. Особенно досталось нашим крайним рядам, их постоянно расцеловывали девчата. И часто забегали в середину рядов, ломая строй. Было очень сложно сохранить тот чеканный шаг и равнение. Но мы старались. Гордые, счастливые, недоступные, я бы сказал – в величии, в нашем строю победителей. И цветы. В строй все время летели букетики цветов. Небольшие, зачастую скромные, полевые. Не было шикарных, не было роз и гвоздик. Да и тюльпаны не запомнились. А вот по скромным цветам мы прошли до самого стадиона «Динамо». Недалеко от Белорусского вокзала свернули влево на боковую улицу, чтобы как-то передохнуть. Да и с 4 часов утра появились потребности. Но где там… Народ быстро разобрал нас на кучки, расспрашивал. Многие старались пожать руки, погладить по плечу. Дети просто легонько и робко притрагивались. Все старались поздравить, обнять и расцеловать. Переулок узкий. Во всех домах раскрыты окна. В них гроздьями сидят или высовываются люди, зовут пить чай, приглашают в гости. Девчонки выбегают из домов и буквально тащат «зайдите на минутку попить чайку…». Но куда там с нашей винтовкой. Вот окружили одну из групп. Подняли нашего Федосова, и давай подбрасывать вверх. И заразительно пошло. То там, то здесь, начинали качать одного за другим моряка – качать по русскому обычаю. И опять приветствия, поцелуи. И слезы, слезы. И смех, и улыбки. Смеха, поцелуев и улыбок конечно гораздо больше. А слезы у всех молчаливые. И в мокрых глазах сквозь слезы светится счастье от окончания этой священной войны и горе от личных потерь.
Это надо было видеть, надо было пережить, в этом принять участие. И нам выпала эта честь.
Во время короткого отдыха, мне с Федей Гаврюшиным, моим другом, вначале не довелось побывать в гостях. Потому что нам выпало охранять составленные в козлы винтовки. Это когда винтовки ставят на землю прикладами под углом, а штыки соединяют вместе. Мы при этих пирамидах – часовые. Народ, стоящий вокруг нас стеной, уважает нас, и поэтому близко не подходит. Только ребятишки 5-7 лет смотрят на винтовки и на нас восторженными глазенками. Некоторые, что посмелее, подбегают рывком к винтовкам, погладят их рукой и обратно бегом к родителям.
Вот тихонько подошла ко мне девчушка в косыночке, постояла рядом, вплотную. Потом дотронулась до моей правой руки, левая была занята винтовкой «на плечо». Девчушка прижала мою руку к глазам своим и, осмелев, уже двумя ручками ухватила по два моих пальца. В этой позе стояла несколько минут, глядя голубыми бездонными глазами в слезах в мое лицо. Эту сцену прервала другая, тоже худенькая девчушка. Она решительно подошла к нам, слегка надула свои щечки, толкнула боком первую девчушку и ухватила своими ручонками мой свободный пятый палец. Она горделиво оглядывала окружающих – вот, дескать, какая я смелая. Потом махнула рукой, и к нам подбежали еще несколько ребятишек, а затем еще и еще…! Вскоре нас с Федей буквально облепила ребятня. Начали подходить и взрослые. Но к оружию не подходили.
Вот подошла, на мой взгляд, тогда, бабушка, женщина лет пятидесяти. Улыбается, но в глазах слезы. Тихонько спрашивает: «…Морячок, а моего случайно не встречали? Григорьев Николай... На море воевал…, давно не пишет… Может, слышали?..» А моего – не встречали?.. Этот вопрос звучал не один десяток раз, а сотни, на всем протяжении нашего пути следования с Красной площади до района Сокола где мы базировались. А это пешком
в строю около трех часов. «… Может, видели… по случаю… Может..? Может??!»
Вот подошла бабушка с платочком скромным в руках, трижды перекрестила меня и прошептала «...А мой в танкистах… пол года нет писем… Грищенко Витя, из-под Харькова…, может быть Вам доводилось с ним?.. по случаю?..»
Что ответить на эти вопросы? По разному? Нет, не случалось… Нет, не встречал… Не доводилось… Тихо… Горестно…
Первым нашелся Федя Гаврюшин: «А как же, видел. Это который высокий? Худенький?»
– Нет, он не высокий, но худенький… Федей зовут.
– Как же мой тезка.… А что высокий – так видно подрос… и худенький.
Женщина охнула, как-то присела, глаза ее широко раскрылись. Красивые, круглые, карие. Они, глаза, наполнились неописуемой радостью и счастьем.
– Неужели?! Правда?! И жив?!! Мой Федя, сынок, жив!!
– Да, конечно, мы еще закуривали с ним, у меня была махорка, и я его угощал… – твердил Федя.
Женщина уступает место другим, потихоньку отходит, но еще долго слышно ее громкий радостный голос: «Федя, сынок мой, жив!!»
Ко мне пробирается, на вид неказистая, скромно одетая, с измученным выражением лица, высокая женщина, с поблекшими от слез серыми глазами. останавливается рядом и нерешительно, как бы извиняясь, говорит быстро-быстро надтреснувшим голосом:
– Мне пришла похоронка на моего Андрюшу… Под Берлином… Как раз в День победы, 9 мая… Вот только недавно, 3 дня… Может быть ошибка? Ведь правда говорят, что потом человек оказывается в госпитале и возвращается домой живой, хотя бы и калека… Вы не знаете а, морячек?
Я твердо говорю: «Да! Знаю! Ждите должен вернутся ваш Андрюша живой».
Женщина согласно кивает головой… «Я мама его Ксения Петровна. Вот соседи тоже говорят, чтобы непременно ждала, ведь всякое бывает…»
Наши беседы прерываются пришедшей нам сменой. Мы уходим с поста и моментально окруженные ватагой девчат и подростков, втаскиваемся во двор, а с оставленного поста доносится очередное: «… А моего не встречали… Случайно..?»
В тесной московской квартире еле успеваем отвечать на беспрерывные вопросы. Вокруг меня склонилось человек двадцать, образуя как-бы шатер. Стояли сзади на табуретках и стульях… Угощают соленой килькой и жареной на воде картошкой. И чай вприкуску с кусочками сахара, поколотого маленькими никелированными щипчиками. От души!.. И водка «сучек». Одна пол-литра на всю компанию…
Мы от водки отказались. Кильку с картошкой попробовали, похвалили: «Вкусно». А бледный чай вприкуску с удовольствием выпили. Девчата к нам прижимаются, стараются прильнуть ближе к лицу. То и дело слышен восторженный шепот: «Морячок…»
В это время в открытое окно доносится громкая команда: «Станови…и…и…сь!!!»
Продолжаем наш путь в строю дальше. Опять в сплошном людском коридоре. А на случайных кратковременных остановках опять и опять вопросы: «А моего не встречали… случайно..?»
И так сквозь скопления людей, под крики: «Ура!» и «Привет победителям!..». По букетикам цветов, до самого Сокола, где базировались.
_____________________________
Рисунок Анны Козловой (г.Харьков) к рассказу О ПАРАДЕ ПОБЕДЫ В МОСКВЕ 24 ИЮНЯ 1945 Г. А.Н. Лаванова