Обеспечение национальной безопасности и суверенитета России в современных условиях возможно с помощью самых различных средств – дипломатических, экономических, гуманитарных, др., – среди которых по-прежнему важная роль остается за военными средствами. Признание этого очевидного факта, однако, не является общепризнанным в российском обществе, которое во многом остается под влиянием оценок, сформировавшихся в 80-е годы ХХ века, когда стала модной теория, в соответствии с которой «военная сила потеряла свое значение». К сожалению, и сегодня некоторые политики и эксперты полагают, что в ближайшие 15–20 лет России никто не будет угрожать, а значит, следуя до конца их логике, оборонные усилия России вообще не нужны или, как минимум, ведут к пустой трате ресурсов. При этом абсолютно игнорируется мировой опыт и существующие реалии, например, относительно применения военной силы против террористов. Так, «Изучив борьбу 13 государств с 20 террористическим группами, ректор Университета Сент-Эндрюс Л.Ричардсон и ее исследовательская группа пришли к оптимистичному выводу: правительства постепенно учатся на своих ошибках и везде в конце концов находят эффективные способы победить терроризм. Однако, к сожалению, опыт показывает, что правительства учатся исключительно на своих ошибках, пренебрегая опытом других стран. В целом, хотя в разных обстоятельствах и в разных странах наиболее эффективными могут оказываться различные стратегии, для достижения долгосрочного результата важно сочетать умиротворение и принуждение. Для эффективного принуждения важны хорошая разведка, координация действий различных спецслужб и адресное, выборочное применение силы[3].

 

Подобный подход к военной силе в последние годы нанес катастрофический ущерб способности страны военными средствами обеспечивать свою безопасность. Отразился этот подход, безусловно, и на военной доктрине страны, которая (не будучи принятой официально до 2000 г.) существовала в виде набора отчасти устаревших, а отчасти и ложных положений.

 

С принятием Военной доктрины в 2010 году ситуация, во многом изменилась, однако и сегодня в силу разного рода причин эта доктрина требует определенного уточнения и корректировки. Наиболее важные из них следующие:

 

1. Военная доктрина (утверждаемая Президентом) должна представлять не только систему официально принятых в государстве, но и в обществе взглядов на подготовку и возможное использование Вооруженных сил. Как система официально принятых взглядов она представляет собой идеологию, часть национальной стратегии развития и является производной от неё. В ней неизбежно должны быть ответы на политико-идеологические вопросы. Так, вряд ли можно целиком согласиться с констатацией того, что «мировое развитие… характеризуется ослаблением идеологической конфронтации»[4]. Представляется, что ценностные, цивилизационные и идеологические противоречия (и отнюдь не только с исламскими странами, но и либеральными государствами) выходят на первый план, превращаясь в основу будущих конфликтов.

 

2. Вскользь говоря об изменении соотношения сил в мире, в Военной доктрине не говорится о радикальном изменении соотношения сил в Евразии и АТР, формировании по сути дела нового крупнейшего центра военно-политического противостояния на востоке России, особом значении Сибири и Дальнего Востока для безопасности страны.

 

Военной доктрине России по-прежнему основной акцент делается на противодействию НАТО в Европе, хотя в качестве приоритетов при определении внешних угроз все отчетливее выделяются восточное и южное направления, возможность усиления давления на восточные регионы страны.

 

Объективная экономическая и военная слабость России на Дальнем Востоке и в АТР характеризуется, например, тем, что объем внешней торговли со странами АСЕАН держится на уровне 1% от общего объема внешней торговли, а ВМФ России занимает (по разным оценкам) 5–6 место среди военных флотов стран АТР.

 

К тому следует добавить, что негативные тенденции депопуляции и деиндустриализации восточных регионов сохраняются, хотя в  самые последние годы руководство страны и предпринимает меры по исправлению ситуации. Особенно беспокоит инфраструктурная слабость, особенно в области транспорта и связи, которая ведет к автономизации восточных регионов и делает их уязвимыми для внешнего влияния.

 

Наконец, нельзя не сказать о информационном и политическом воздействии внешних сил на позиции России в АТР и ситуацию в восточных регионах. Не случайно в последние десятилетия не только за рубежом, но и внутри страны усилились заявления об «озелени Сибири и Дальнего Востока», «передача районов Арктики под международный контроль» и т.д. В Военной доктрине России эти угрозы справедливо относятся к категории «внутренних военных угроз», а именно:

 

а) попыткам насильственного изменения конституционного строя Российской Федерации;

 

б) подрыву суверенитета, нарушению единства и территориальной целостности;

 

в) дезорганизации функционирования органов государственной власти, военных объектов и информационной структуры[5].

 

Вместе с тем существующая Военная доктрина России, во-первых, не выделяет новые угрозы в АТР в качестве приоритетных, а, во-вторых, фактически не связывает их с общенациональными – экономическими, финансовыми, социальными, внешнеполитическими – аспектами национальной стратегии и планами долгосрочного развития. Если в имперские и советские времена приоритеты безопасности Дальнего Востока являлись важнейшими и в полной мере учитывались в экономической и бюджетной политике России, то сегодня эти приоритеты явно не обозначены.

 

3. Перечисляя основные внешние военные угрозы («опасности»), в Военной доктрине справедливо говорится о «стремлении наделить силовой потенциал НАТО глобальными функциями», «попытках дестабилизировать обстановку в отдельных государствах и регионах», к сожалению не делается акцент на угрозе раздела сфер влияния в СНГ и России и даже ее территориальной целостности. Между тем во втором десятилетии XXI века эта угроза становится уже не гипотетической, а реальной: формирование двух полюсов силы в Атлантике и на Тихом океане очень напоминает историческую аналогию с разделом Польши в XVIII–XIX веках. Представляется, что угроза усиления влияния на постсоветском пространстве со стороны этих полюсов может постепенно перерасти в угрозу контроля над природными ресурсами и территорией России. Как справедливо отмечают эксперты РСМД, «…«Новая Большая игра» приводит к тому, что многие внешние игроки используют внешнюю помощь не только для содействия развитию и для обеспечения глобальной безопасности, но и для продвижения собственно национальных интересов в рамках разного рода геополитических и геоэкономических проектов. В американской практике содействие часто связано с проектами типа «Большой Центральной Азии» и «Нового Шелкового пути», которые нацелены на геополитическое переформатирование сложившейся в настоящий момент системы торгово-экономических связей государств Центральной Азии, где ключевое место традиционно занимает Россия, в пользу «южного вектора». В дополнение к этому США и ЕС активно продвигают в рамках оказываемой помощи альтернативные проекты транспортировки ресурсов через Каспий в западном направлении, которые должны миновать Россию и Иран, что также, очевидно, имеет геополитическое измерение.

 

Китай, в том числе в рамках оказываемой помощи, к настоящему времени серьезно переориентировал центральноазиатские государства на поставки сырья, особенно энергоносителей, на восток. В результате Россия (и особенно «Газпром») понесла большие издержки, утратив возможность перенаправлять в своих интересах такие энергетические потоки, как, например, туркменский газ. Закупочные цены для «Газпрома» в Центральной Азии серьезно выросли, а кроме того, центральноазиатский газ сбил цены на российское топливо на китайском рынке. Формально КНР проводит свою помощь «под маркой» ШОС, однако в реальности она идет не через бюджет организации, а через формально аффилированные с ней проекты на двусторонней основе.

 

Международные игроки, особенно на Западе, также склонны к восприятию в геополитическом контексте российской помощи, особенно в тех случаях, когда Москва прямо или косвенно привязывает ее к выполнению таких требований, как вывод с территории Кыргызстана базы НАТО в бишкекском аэропорту «Манас». Сходным образом трактуются и проекты евразийской экономической интеграции»[6].

 

4. Существует множество и других положений Военной доктрины России, требующих уточнений, о которых будет сказано ниже. Но особенно важно одно из них, о котором сказано вполне определенно и точно, хотя и неполно: «создание и развертывание систем стратегической противоракетной обороны…, милитаризация космического пространства, развертывание стратегических неядерных систем высокоточного оружия»[7].

 

К сожалению в Военной доктрине России не делается из этой констатации должного вывода, а именно: воздушно-космическое пространство превратилось в самостоятельный, глубоко интегрированный ТВД. Причем имеющий принципиально важное, приоритетное значение по отношению к другим ТВД. Сегодня на высотах от нескольких метров до сотен километров существует единая среда, не имеющая границ, где роль информационных систем, в частности, боевого управления, связи, разведки, РЭБ становится ведущей. Прошлые войны, будь то на суше или на море, ушли в прошлое. Сегодня быстро и эффективно победа обеспечивается победой в воздушно-космическом пространстве, не требующая ни стратегических операций сухопутных сил, ни оккупации территории. Политические цели могут быть достигнуты быстротечными воздушно-космическими действиями.

 

Соответственно способность того или иного государства противостоять воздушно-космическому нападению (или угрозе такого нападения) становится равнозначна способности государства обеспечить свой суверенитет, национальные интересы и территориальную целостность.

 

5. Особенно важное значение приобретает понимание того, что современная гонка вооружений перенесена на уровень соревнования в новейших технологиях. По мнению Д. Рогозина, новый шестой технологический уклад «будет сформирован в 2010–2020 годы, а в фазу зрелости вступит в 2040-е годы»[8]. Сегодня, по его оценкам, не дано 5-го уклада приходится не более 10% российских технологий, более 50% – к четвертому укладу и почти 30% – третьему. Это означает, что в короткие сроки нам предстоит технологически не только пройти 5-ый уклад и вступить в 6-ой, но и обогнать потенциальных противников, ибо уровень ВВТ будет определять в конечном счете эффективность Вооруженных Сил к 2030–2040-м годам.

 

Это означает, что военная доктрина уже сегодня (учитывая сроки разработки нового поколения ВВТ) должна опираться на четкий стратегический прогноз относительно будущих угроз и возможностей ВВТ, а также ясно сформулировать возможный будущий характер войн и военных конфликтов, способы использования ВС и ВВТ. Этот «социальный заказ» должен идти не только от оценок перспектив развития технологий и возможностей ОПК, но и из оценок военно-политического характера, эволюции (или революции) в областях военного искусства. Такой прогноз означает, что мы не должны допустить, чтобы научно-техническое и технологическое отставание перешло в военно-стратегическое, когда военная сила превратится вновь в «используемый» инструмент политик.

 

6. Отдельно следует определиться в Военной доктрине с союзниками и партнерами в военно-политической области. Роль союзов и коалиций в истории человечества всегда была критически важной. В настоящее время для России это имеет особенное значение. После распада Организации Варшавского Договора и СССР оборонительные возможности России радикально сократились. Соответственно ее ресурсная база влияния и достижения поставленных целей и задач не позволяет сохранять их в неизменном виде. Надо отчетливо понимать, что в отличие от СССР Россия не может ставить перед собой целей и задач глобального характера.  Эти цели должны соответствовать национальным ресурсам и возможностям.

 

Вместе с тем у России сохраняется потенциал для создания если не военно-политического союза, то системы безопасности, особенно в Евразии, на основе ОДКБ, двусторонних соглашений или на основе системы евразийской обороны. Особенно в области ВКО.

 

В Военной доктрине коалиционная политика определяется как обязательства России по использованию военной силы для защиты Союзного государства и (в «мягкой форме») партнеров по ОДКБ, а также по решению Совбеза ООН и других структур международной безопасности». В соответствующих статьях 20 и 21 Военной доктрины России условия применения военной силы определяются достаточно конкретно, а в статье 22 говорится и об использовании ядерного оружия,  «когда под угрозу ставится само существование государства» в ответ на использование обычного оружия»[9]. Из текста однако не ясно, распространяются ли «ядерные гарантии» на союзников и каких именно.

 

Очевидно, что сейчас Военная доктрина требует своего уточнения, корректировки и даже переоценки в своих принципиальных положениях. Прежде всего это связано с долгосрочным прогнозом развития государств и их военных возможностей, уточнением характера и вероятности военных угроз и долгосрочным планированием, как важнейшими условиями для формирования ГОЗ на 2020–2030–2050 годы.

 

 

__________________

 

[1] Горшков М. Капитал  не по Марксу // Российская газета. 2013. 8 ноября. С. 11.

 

[2] Военная доктрина Российской Федерации. Утверждена Указом Президента РФ 5 февраля 2010 г. / Эл. ресурс: «Президент России» / http://www.kremlin.ru. 05.02.2010.

 

[3] Луиз Ричардсон стала почетным доктором МГИМО /Эл. ресурс: «Портал МГИМО». 11 ноября 2013 г. / http://www.mgimo.ru/

 

[4] Военная доктрина Российской Федерации. Утверждена Указом Президента РФ 5 февраля 2010 г. / Эл. ресурс: «Президент России» / http://www.kremlin.ru. 05.02.2010.

 

[5] Военная доктрина Российской Федерации. Утверждена Указом Президента РФ 5 февраля 2010 г. / http://kremlin.ru

 

[6] Содействие развитию государств Центральной Азии: стратегические горизонты российского участия. М.: РСМД. 2013. С. 13–14.

 

[7] Военная доктрина Российской Федерации. Утверждена Указом Президента РФ 5 февраля 2010 г. / Эл. ресурс: «Президент России» / http://www.kremlin.ru. 05.02.2010.

 

[8] Рогозин Д.О. Робот встанет под ружье // Российская газета. 2013. 22 ноября. С. 17.

 

[9] Военная доктрина Российской Федерации. Утверждена Указом Президента РФ 5 февраля 2010 г. / Эл. ресурс: «Президент России» / http://www.kremlin.ru. 05.02.2010.