В своем развитии в эпоху позднего Средневековья вооруженные силы Российского государства прошли длинный, извилистый путь развития. В начале XV в., находясь в орбите влияния Орды, русские княжества, особенно северо-восточные, неизбежно должны были испытывать ее воздействие, в том числе и в вопросах строительства вооруженных сил. И хотя в это время восточное влияние было слабым, прежде всего в силу оборонительной стратегии, которой придерживались русские князья, тем не менее противоборство с Ордой и постоянные внутренние усобицы стимулировали дальнейшее развитие военного дела на Руси, и в нем наметились первые перемены. На смену скоротечным сражениям XII в. пришли столкновения более длительные, бои приобрели характер серии последовательных стычек, сшибок конницы. Боевые порядки русских ратей стали более глубокоэшелонированными, усложнился «полчный» ряд Оборонительное и наступательное вооружение русских воинов в целом продолжало развиваться в рамках старой традиции. И археологические, и изобразительные, и письменные источники характеризуют русского воина конца XIV — начала XV вв. прежде всего как тяжеловооруженного конного латника-копейщика, главный тактический прием которого — шок, мощный таранный удар копьем. Исход сражения решался прежде всего в рукопашной схватке, поскольку русские лучники уступали татарским.
Вместе с тем в северо-восточной Руси внимательно следили за развитием военной техники как на Западе, так и на Востоке. В частности, на Востоке заимствуются отдельные элементы изготовления и покроя защитного доспеха, а с конца XIV в. русские стали использовать огнестрельное оружие. Однако, судя по тому, насколько редко огнестрельное оружие использовалось конце XIV — XV вв., можно сделать вывод, что оно было явно не в чести у русских князей и воевод и использовалось главным образом только при обороне крепостей от татар и литовцев.
Постепенно меняется и характер войны. Она стала намного более серьезным делом, чем ранее, требовавшим основательной подготовки. Однако организация таких крупномасштабных кампаний, как в 1380 г., оказалось делом чрезвычайно трудоемким и затратным, чтобы одно княжество, даже и самое могущественное, могло их «потянуть». Отсутствие политического единства среди русских княжеств отнюдь не способствовало повторению успеха 1380 г., равно как и развитию наметившихся в конце XIV в. новых явлений в военном деле. В середине XV в. армия Московского государства все еще оставалась в целом типичной средневековой армией, с еще не слишком заметным восточным оттенком. Новые явления в военном деле Руси становились все заметнее, но они в конце XIV — 1-й половине XV вв. отнюдь не доминировали. Скорее, речь можно вести о вкраплении отдельных новшеств в старую добрую традицию.
 |
|
|
Т.о., существовавшая в конце XIV — начале XV вв. система военной организации северо-восточных русских княжеств не отвечала требованиям ведения наступательной войны как против Орды, так и против Великого Литовского княжества. Причин для этого было более чем достаточно. Ордынское нашествие конца 30-х — нач. 40-х гг. XIII в. усугубило общий кризис Древней Руси и привело, в конечном итоге, к замедлению темпов социально-экономического и политического развития Северо-Восточной Руси — ядра будущего Российского государства. Экономическая отсталость, обусловленная к тому же и явно недостаточными природными ресурсами, не могла не оказать негативного воздействия и на развитие военного дела северо-восточных русских княжеств. Она налагала ограничения на политику их военного строительства и способствовала определенной его архаизации, консервации наиболее древних форм его организации.
В Западной Европе в это время завершался переход от традиционной феодальной милиции к армиям, состоящим преимущественно из наемников. В Северо-Восточной же Руси для этого не было необходимых условий. Русские князья не могли иметь в своем распоряжении ни многочисленного слоя служилых землевладельцев, ни нанимать свободных воинов-профессионалов — рынка наемников на Руси попросту не существовало. Поэтому созыв в случае необходимости городской милиции был неизбежен, и сосуществование ополчения, набранного из простонародья, с небольшими профессиональными княжескими дворами, было неизбежной и практически единственно возможной формой организации вооруженных сил Северо-Восточной Руси в то время.
Безусловно, А.Н. Кирпичников был прав, когда отмечал, что «…военная катастрофа в середине XIII в. и связанная с ней общенародная борьба против поработителей в большей мере нарушила дружинную кастовость войска и открыла в него доступ самым разным слоям общества, в том числе смердам и сельским ополченцам…». Но с точки зрения общеевропейской тенденции развития военного дела такой шаг выглядел очевидным отступлением назад, возвратом к принципам военной организации XI — XIII вв.
Служилые люди, князья, бояре и дети боярские, в силу своего профессионализма имели существенные преимущества над горожанами-ополченцами и по вооружению, и по умению воевать. Однако эффективному их использованию мешали два обстоятельства. Во-первых, их было немного, а во-вторых, отношения между князем и его служилыми людьми строились на прежних, доордынских, договорных началах. Выступая на войну, великий князь брал в поход не только свой собственный «двор». Он также призывал в поход и своих союзников — удельных князей и бояр вместе с их «дворами». «Лица, жившие в вотчине боярина, зависели от вотчинника, но не от того князя, которому он служил. Бояре, служившие подручному удельному князю, — отмечал Н.П. Павлов-Сильванский, — выступая в поход с войском великого князя, шли особым полком под стягом удельного князя».
В такой ситуации сила и влияние князя во многом зависела от того, как будут развиваться его взаимоотношения со служилыми людьми. Не случайно идеал князя в конце XIV в. оставался тем же, что и в начале XI в. И в XIV в. князь обращался со своими воинами не как с подчиненными, а как с соратниками, что нашло отражение в русской литературе того времени.
Летописи и сохранившиеся актовые материалы дают достаточно много свидетельств именно такого рода отношений между князем и его вассалами. Условия несения службы тщательнейшим образом оговаривались в договорных грамотах великих князей с их «меньшей братьей». Обе стороны внимательно следили за тем, чтобы ни в коем случае не произошло нарушения традиции, умаления чести и достоинства, нарушения складывавшихся десятилетиями, если не веками, формулировок, регулировавших отношения между контрагентами.
Относительно независимое положение бояр и других служилых людей, право выбора ими своего сюзерена ярче всего выразила фраза из договора между Василием II и Василием Юрьевичем: «А бояром и слугам межи нас вольным воля…». И такое положение будет сохраняться еще достаточно долго, вплоть до самого конца XV в. и даже в 1-й трети XVI в. Еще в 1531 г. в договоре между Василием III и дмитровским князем Юрием Ивановичем указывалось, что «…бояром и детем боярским, и слугам промеж нас волным воля…».
Можно ли было в таких условиях рассчитывать на быструю мобилизацию всех(выделено нами — ) сил, которыми располагали русские земли в начале XV в.? На наш взгляд — нет! Конечно, формально система всеобщей воинской повинности, введенная ордынцами на территории Великого Владимирского княжества, продолжала действовать. Но для того, чтобы реализовать ее, нужно было особое стечение обстоятельств. В этом случае можно провести аналогию с Францией времен начала Столетней войны. Как отмечал Д. Уваров, «…власть средневекового короля была следствием «добровольного соглашения» феодалов и держалась лишь до тех пор, пока большинство ее признавало хотя бы пассивно, а меньшинство готово было поддержать активно, по приказу короля расправляясь с каждым из ослушников. Когда король принадлежал к утвердившейся династии и его авторитет носил «сакральный», безусловно признанный характер, столь же безусловно признавалось и его право на исполнение его приказов подданными, от простолюдина до герцога. Это теоретическое право превращалось в практическое, когда король обладал и личным авторитетом, твердым характером, опытом, знанием феодального права, взаимоотношений между вассалами и умением находить нужный тон с ними (выделено нами — )…».
 |
|
|
Всеми этими качествами обладали, к примеру, такие князья, как, например, московские Иван Даниилович, Дмитрий Иванович, Василий Дмитриевич, тверской Михаил Александрович и ряд других. Это позволяло, например, тому же Дмитрию Ивановичу московскому или его сыну Василию собрать значительную армию для действий в поле на непродолжительный срок, для решения конкретной задачи (выделено нами — ). Но не более того! Содержать большую рать ни один князь сколько-нибудь длительное время был просто не в состоянии, да и удерживать в повиновении вассалов, «меньшую братью», было крайне сложно, если вообще возможно.
Малейшее же ослабление позиций великого князя сразу же негативно сказывалось на военной мощи Северо-Восточной Руси. Так, смута 2-й четверти XV в. в Московском княжестве сразу привела к серьезному ослаблению власти московского великого князя. Василий II на первых порах не обладал качествами харизматического лидера и система сбора вассальных воинских контингентов стала давать сбои. Снова стала повторяться ситуация двух-трехсотлетней давности, когда удельные князья и бояре саботировали призыв князя явиться на службу.
Великий князь в итоге мог полагаться, как правило, только на свои собственные силы, на свой великокняжеский двор и своих слуг. Сбор общерусской рати зависел от слишком многих «но», и на него нельзя было с уверенностью полагаться на него в случае серьезной внешней опасности. «…Успех всеобщей мобилизации зависел от сотрудничества с удельными князьями и боярами и, конечно, — указывал Г.В. Вернадский, — от отношения к ней народа в целом. Поэтому мобилизация была возможна в тот период только в момент угрозы национальной безопасности (выделено нами — )…». А если интересы «земли» не совпадали с интересами династии? Ограниченный военный потенциал неизбежно накладывал ограничения и на внешнеполитическую деятельность. Его вполне хватало для войн между отдельными княжествами и для отражения небольших татарских набегов, однако для более серьезных походов ее было явно недостаточно.
Так или иначе, но дни старой военной традиции были сочтены. Победа Великого княжества Московского в борьбе за гегемонию между удельными княжествами, распад старых, сформировавшихся еще в XIII в. политических структур неизбежно должны были вызвать активизацию политики Москвы в отношении Орды и Великого княжества Литовского. С переходом московских князей от обороны к наступлению неизбежно должны были измениться тактика и стратегия ведения войны. Это должно было неизбежно стимулировать перемены и в остальных составляющих военного дела. Успех же военных преобразований обуславливался способностью общества и государства мобилизовать те скудные ресурсы, которыми они обладали. Прежние принципы военной организации изжили себя вместе с теми общественными и политическими отношениями, с которыми они были тесно связаны. Свобода служилых людей, да и вообще населения растущего Московского государства, явно вступала в противоречие с потребностями более активной внешней политики, новой политической доктрины «…с ее суровой дисциплиной, напряжением всех социальных сил и закрепощением их в тягле и службе…». И в дальнейшем эта тенденция не только не будет ослабевать, но, напротив, еще более усилится.
«Дмитрий Донской перед войском». Миниатюра из Лицевого свода
Характеризуя процессы изменений в военном деле Российского государства в рассматриваемый период, П.Н. Милюков предложил оригинальную и вместе с тем, на наш взгляд, не устаревшую до сих пор периодизацию развития вооруженных сил России в конце XV — начале XVIII вв., вполне укладывающуюся в рамки концепции военной революции. По его мнению, в истории России в этот период можно выделить пять основных этапов военных преобразований: 1490-е гг. (формирование поместной конницы и отрядов пищальников); 1550-е гг. (создание стрелецкого войска и вместе с ним введение более или менее постоянного налогообложения и усложнение вслед за этим аппарата центральной власти); 1620-е гг. (начало создания полков нового строя, дальнейшее совершенствование государственного аппарата и налоговой системы); 1680-е гг. — создание разрядов, и, наконец, военные реформы 1-й четверти XVIII в., завершившиеся созданием постоянной, регулярной армии. Примечательно, что более чем полустолетием позже в том же ключе рассматривал историю развития русского военного дела и Р. Хелли, едва ли не единственный западный историк, обративший внимание на своеобразие протекавших в России в конце Средневековья — начале Нового времени процессов коренных преобразований в военной сфере. Он отмечал, что «…пороховая революция в Московии состояла из трех этапов. На первом этапе наблюдалось широкое внедрение артиллерии, которое стало причиной перестройки большей части крепостей… На втором этапе с внедрением ручного огнестрельного оружия появился элитный корпус пехоты — стрельцы. Эта пехота успешно действовала в связке с набираемой из числа мелких и средних служилых людей конницей, появление которой было обусловлено не результатами технологических новшеств, а скорее возможностями примитивной сельскохозяйственной экономики… Третий этап состоял во внедрении целиком и полностью заимствованной на Западе военной технологии и тактики…». Общий итог этой «пороховой революции», по Хелли, выразился в замене всадника поместной конницы, вооруженного саблей, луком и стрелами, на пехотинца с кремневым мушкетом в руках. Предложенную ими периодизацию в дальнейшем будем использовать и мы, лишь слегка ее скорректировав.
Итак, первые серьезные перемены в военной организации Руси были связаны с деятельностью Ивана III, создателя Российского государства. Завершение процесса собирания русских земель вокруг Москвы и претензии на «наследство Ярослава Мудрого» обусловили переход от обороны к активной внешней политике, к экспансии и в Поволжье, и на западном направлении, против Казани и Литвы. В условиях специфического ТВД (с его неразвитой инфрастуктурой, редким и бедным населением, огромными просторами) и при необходимости вести войну сразу на нескольких направлениях Иван нуждался в армии «числом поболее, ценою подешевле». Классическая западноевропейская армия того времени, состоявшая преимущественно из пехоты, вооруженной древковым холодным оружием, ему не подходила ни в силу своей дороговизны, ни в силу исповедуемой ею тактики и стратегии. В XVI в. существенных преимуществ ренессансная военная система над традиционной восточной не имела. Сама жизнь диктовала русским, как нужно было реформировать вооруженные силы для того, чтобы успешно бороться со своим главным противником, литовцами и татарами — для победы над ними нужно было отказаться от остатков европейской традиции и заимствовать тактику и стратегию действий кочевников. Ее нужно было лишь усовершенствовать с учетом использования последних технических и технологических новинок, в особенности в сфере фортификации и огнестрельного оружия. Овладение новейшими военными технологиями должно было дать русским неоспоримое преимущество над старинными врагами татарами, и усилить позиции в конфликте с Великим княжеством Литовским, правители которого также претендовали на власть над «всею Русью».
В соответствии с этим и развивалась военная машина Российского государства в конце XV — 1-й половине XVI вв. С одной стороны, мы можем наблюдать стремительный процесс «ориентализации» главного рода войск московской армии этого периода, конницы. С другой стороны в полном соответствии с принципами военной революции быстро распространяется и совершенствуется огнестрельное оружие, причем как легкое, ручное, так и тяжелое. Изменяется фортификация, получает развитие пехота, вооруженная огнестрельным оружием, и, что также немаловажно для характеристики начального периода военной революции, растет численность войск московского государя. И хотя до постоянной армии было еще очень и очень далеко, тем не менее, Иван III и его сын Василий уже могли выставить в поле значительно большие силы, нежели Василий I или Василий II.
Изучение особенностей развития русского военного дела того времени начнем с характеристики поместной конницы — главной ударной силы русского войска. Процессы ее ориентализации, наметившиеся во 2-й половине XIV — 1-й половине XV в., в последующие сто лет постепенно набрали силу, серьезно изменив ее облик. В конце XIV — начале XV вв. тактика и комплекс оборонительного и наступательного вооружения русских, западноевропейских и азиатских воинов разнились не настолько, чтобы можно было говорить о коренных различиях между ними. Серьезные перемены наметились к середине XV в., когда на Западе окончательно сформировался курс на всемерное утяжеление доспеха как конного, так и пешего воина, а на Востоке — напротив, его облегчение. Изменения в характере вооружения оказали серьезное влияние на тактику, и наоборот. Восток постепенно все более и более делает ставку на дистанционный бой метательным оружием, уклоняясь от рукопашной схватки, тогда как на Западе ударная тактика доводится до абсолюта как в пехоте, так и в коннице.
Эти различия в тактике и вооружении между Востоком и Западом в миниатюре можно отметить и на Руси в середине XV в. Если в западных и северо-западных русских землях военное дело в большей степени ориентировалось на европейские образцы, то на северо-востоке — на восточные. В столкновениях середины XV в. между московскими и новгородскими ратями эта разница просматривается достаточно четко. Т.о., еще в середине XV в. на севере Руси существовало, по меньшей мере, две модели развития военного дела, и их конкуренция могли бы оказать серьезное стимулирующее воздействие на дальнейшее его развитие. Но этого не произошло. С утратой Новгородом и Псковом независимости альтернативы московской модели не стало, и в последующие годы процесс «ориентализации» вооружения и тактики русских ратей ускорился. Они были обусловлены целым рядом факторов. Определенное воздействие на изменение направленности развития русского военного дела оказало присутствие на русской службе значительных контингентов союзных Москве кочевников. Однако, на наш взгляд, не это было главным. Активная внешняя политика требовала поддержания военного потенциала на высоком уровне. Однако бедная казна не позволяла Ивану III и его преемникам иметь в своем распоряжении многочисленную наемную армию и комбинировать в своих ратях элементы разных военных систем. Нужно было выбрать ту из них, которая была относительно дешевой и достаточно эффективной.
Выход был найден в развитии поместной системы. Ядро рати московских государей в конце XV — 1-й половине XVI вв. составила поместная конница, набираемая из служилых людей «по отечеству» и жалуемых за службу земельными наделами — поместьями. Поместная система, первые наметки которой возникли, вероятно, еще в домонгольскую эпоху, получила развитие в начале XIV в. Формирование же основ ее можно отнести к концу XV — началу XVI вв.
Служилые люди московского государя, получая жалование земельными наделами, должны были с них выступать в поход «конно, людно и оружно». Требования степной войны и государевых воевод наряду с невысокой доходностью поместий обуславливали характерный внешний облик и тактику московской конной рати. Для того, чтобы иметь прежний комплекс наступательного и оборонительного вооружения, характерных для тяжеловооруженной конницы XIV в., нужны были, прежде всего, немалые средства, а ими рядовой помещик не располагал. И здесь «предлагаемый» кочевнический вариант оснащения оказался как нельзя более кстати.
 |
|
|
Для начала отметим, что ориентализация коснулась прежде всего качества конского поголовья русской армии. При цене на породистого, вывезенного из Персии или Средней Азии коня, доходившей в отдельные периоды до 50-100 рублей, позволить себе такого коня могли главным образом только бояре. Естественно, что такие кони, способные нести тяжеловооруженного конного латника, были немногочисленны. Рядовые дворяне и дети боярские довольствовались дешевыми конями татарской породы. Стоили они от 1,5 до 2 в начале XVI в., а к середине века — 3-5 руб. Современники в один голос хвалили этих коней за их выносливость и приспособленность к местным условиям. Однако достоинства татарских коней были обратной стороной их недостатков. От европейских они отличались низким ростом (в среднем 131,9 см в холке), и в силу этого были не способны нести на себе тяжеловооруженного, закованного в сплошные доспехи всадника. К тому же западноевропейские тяжелые латы были в «малой» войне, к которой готовились всадники поместной конницы, практически бесполезны, сковывая подвижность и маневренность всадника. Сочетание экономических, тактических и физических (в данном случае возможностей строевого коня) требований обусловили радикальное изменение комплекса вооружения всадника русской поместной конницы конца XV — XVI вв. Последний, по свидетельствам современников, приобрел ярко выраженный восточный, «ориентальный» характер.
Эти перемены хорошо заметны как при анализе свидетельств современников, так и при изучении сохранившихся музейных экспонатов оборонительного и наступательного вооружения русских всадников той эпохи. Примечательно, что огнестрельное оружие в конце XV и на почти всего XVI в. практически не использовалось русскими всадниками из-за своего несовершенства, дороговизны и сложности в обращении. Одним словом, к середине XVI в. от прежнего русского конного латника времен Куликовской битвы, практически ничем не отличавшегося от современного ему западноевропейского тяжеловооруженного всадника, спустя полторы сотни лет практически ничего не осталось.
«Нападение хана Улу-Мухаммеда на Москву в 1439 г.» Миниатюра из Лицевого свода
В полном соответствии с вооружением были стратегия и тактика поместной конницы. В войне государевы воеводы старались нанести противнику максимально возможный ущерб, опустошая и разоряя его владения. К генеральным сражениям русские вовсе не стремились, ограничиваясь в случае необходимости осадами больших и малых городов. Однако, если дело доходило до сражения, то всадники поместной конницы, избегая ближнего, рукопашного боя, стремились, подобно татарам, прежде всего к ведению дистанционного боя посредством лука и дротиков. Русская конница не без успеха использовала татарский тактический прием, который сами же и называли «хороводом», суть которого заключалась в том, что конные лучники на большой скорости закручивали кольцо перед неприятелем, непрерывно обстреливая его из луков. Расстроив неприятеля массированным «лучным боем», воеводы бросали в бой свои полки. В сражении русские воеводы делали ставку, прежде всего, на быстроту и стремительность атаки, стремясь ошеломить, расстроить боевые порядки неприятеля быстротой, стремительностью и силой первого напора, шумом и криком. Если же атака не удалась, то русские всадники столь же быстро откатывались назад — тактические приемы притворного отступления и заманивания неприятеля были ими освоены в совершенстве.
«Московитская конница». Западноевропейская гравюра XVI в.
Итак, легкая иррегулярная поместная конница составила ядро московского войска в конце XV — 1-й половине XVI вв. Ее комплекс вооружения и тактика были разительно схожи с татарской. Это было обусловлено относительной бедностью московских служилых людей, борьбой России с осколками Золотой Орды за наследство Чингизидского дома, спецификой ведения войны в степных условиях с мобильными и маневренными кочевыми ордами и несомненным на то время превосходством восточных способов ведения войны над западными. При этом по мере развития поместной системы и роста численности конной поместной милиции значение пешего ополчения от «земли» стремительно падало. Из важного компонента русских ратей XIII — 1-й половины XV вв. оно в первые десятилетия XVI в. превратилось в «посоху» — вспомогательные части, на плечи которых ложилась главным образом служба при обозе, артиллерийских парках, саперные, инженерные и дорожные работы.
Вместе с тем в России внимательно следили за всеми новинками военного дела, прежде всего техническими, которые появлялись на Западе, и быстро вводили их на вооружение русских ратных людей. В первую очередь это касалось огнестрельного оружия — как артиллерии, так и ручного. Все-таки в отличие от кочевой цивилизации русская была культурой оседлого, «городского» народа, что, как было отмечено выше, давало им неоспоримые технологические преимущества перед кочевниками, чем грех было не воспользоваться. К тому же ведение войны с Литвой и с Ливонским Орденом также было немыслимо без применения огнестрельного оружия. Отставание в этом вопросе имело пагубные последствия, и русские имели неоднократную возможность в этом убедиться.
Однако все было не настолько плохо, как могло показаться на первый взгляд. Огнестрельное оружие, о чем говорилось выше, к концу XV в. имело на Руси давнюю историю, и на этом пути русские уже добились немалых успехов, хотя во 2-й половине XV в. огнестрельное оружие пока еще не стало обыденным явлением в русском войске. Этому способствовали невысокое качество самих артиллерийских орудий, обусловленное нехваткой искусных мастеров и артиллерийских специалистов, и особенности степной войны. По причине ее скоротечности артиллерия приносила мало пользы в полевых сражениях с татарами и нужна была только для обороны и осады крепостей. И поскольку русские войска того времени больше тяготели к «малой» войне, то и артиллерия, само собой, имела ограниченное применение.
Однако к концу столетия ситуация стала постепенно изменяться. Связано это было, прежде всего, с процессами стремительного совершенствования огнестрельного оружия на Западе, связи с которым при Иване III и Василии III значительно расширились в сравнение с предыдущим периодом. Выше уже отмечалось, что на рубеже XV/XVI вв. в развитии огнестрельного оружия на Западе происходит ряд серьезных перемен, в результате которых сформировался тот тип огнестрельного оружия, который без радикальных изменений просуществовал до XIX в. Эти изменения были замечены в России, тем более что как раз на это время приходится и активизация контактов между Москвой и Западной Европой, в особенности с Италией и Римской Империей.
 |
|
|
Широкое внедрение огнестрельного оружия и модернизация русской артиллерии была связана, очевидно, с деятельностью Ивана III. По его указанию в конце 70-х гг. XV в. в Москве была устроена Пушечная изба, а в 1494 г. — пороховой (или, как тогда говорили, «зелейный») двор. В большом количестве он, а потом и его сын Василий приглашали в Россию иностранных военных специалистов, в первую очередь итальянцев и немцев. Помимо приглашения иностранных мастеров производились и закупки огнестрельного оружия и необходимых компонентов для его производства за рубежом, прежде всего в Германии и в Дании, с которыми в конце XV — начале XVI вв. у Москвы были хорошие отношения.
Все эти обстоятельства неизбежно вели к тому, что последнюю четверть XV в. и в начале XVI в. огнестрельное оружие все чаще упоминается в летописях. Голос русской артиллерии зазвучал на полях сражений и оказывал серьезную поддержку русским ратникам в борьбе с многочисленными неприятелями. Ни один более или менее крупный поход не обходился без участия «наряда», особенно если он был связан с осадами крепостей. Так было, к примеру, во время похода на Новгород в 1478 гг., когда Иван III приказал «…наместнику своему псковскому князю Василью Васильевичю Шуйскому со псковичи поити на свое дело на службу на Новгород ратью с пушками и с пищальми, и з самострелы, со всею приправою, с чем к городу приступати…». Огнестрельное оружие было применено во время знаменитого стояния на реке Угра в 1480 г. (когда московские ратники татар «стрелами и пищалми многих побиша») и во время похода московской рати на Феллин в 1481 г. (когда воеводы Ивана III обступили город «с пушками и с пищалми и с тюфяки»). Многочисленная артиллерия участвовала в походе Ивана III на Казань в 1482, и на Смоленск в 1492 г. В 1506 г. во время похода на Казань в росписи полков русского войска впервые появился «наряд«, включавший в себя как пушки, так и пищали. Взятие же Смоленска в 1514 г. и вовсе обошлось без штурма, поскольку мощная бомбардировка города русской артиллерией вынудила литовский гарнизон капитулировать.
 |
|
|
Одним словом, в 1-й четверти XVI в. артиллерия стала, наконец, неотъемлемой частью русского войска, и ни одна серьезная кампания, что против Литвы, что против татар, не обходилась без нее. Отрабатывается и система артиллерийского вооружения, и тактика его применения. В кампаниях против татар артиллерия использовалась главным образом как оборонительное средство, выставленное на заранее подготовленных позициях там, где было наиболее вероятно наступление противника. В противном случае от артиллерии было слишком мало толку — «наряд» и сопровождавший его обоз были слишком тяжелы и сковывали бы конное русское войско в погоне за татарскими наездниками. Совсем иначе использовалась артиллерия в кампаниях против Великого княжества Литовского. Здесь, как правило, действовали армии, состоявшие из трех родов войск — конницы, пехоты и артиллерии. И если конница прекрасно справлялась со своей задачей опустошения местности, то пехота и артиллерия были незаменимы при осадах много численных литовских городов.
Необходимость ведения войны не только против татар, но и против литовцев ускорила принятие на вооружение русской пехоты ручного огнестрельного оружия. На первых порах оно распространялось на Руси достаточно туго, медленно. Объяснялось это рядом причин. Во-первых, поместная конница не могла быть вооружена ручницами — обычный сложносоставной лук, «стандартное» оружие степняка и русского сына боярского на протяжении еще более чем ста лет, в скоротечной схватке был намного более эффективным, нежели медленно стреляющая и недостаточно надежная ручница. Во-вторых, пехота в степных кампаниях была практически бесполезна из-за своей малоподвижности и недостаточной защищенности. По существу, ручное огнестрельное оружие на первых порах носило ярко выраженный оборонительный характер и активно применялось русскими лишь при обороне крепостей и на закрытых театрах военных действий — против Литвы и Ливонии. И как только русская внешняя политика на западном направлении активизировалась, наступил и перелом в распространении ручного огнестрельного оружия.
Обычно считается, что ручное огнестрельное оружие на Руси начало применяться уже в 60-70-х гг. XV в. Применение пищалей отмечено в источниках во время «стояния» на р. Угра, во время осады Феллина и походов на Казань, речь в данном случае шла все-таки об артиллерии, а не о ручницах. Единственный случай, когда можно предположить участие отрядов стрелков, вооруженных ручным огнестрельным оружием в боевых действиях, это поход Ивана III на Новгород в 1478 г., в котором приняли участие псковская рать «с пушками и с пищальми, и з самострелы». Псков находился на русском пограничье с Литвой и Ливонией, и псковичи были неплохо осведомлены о новинках в военной технике и технологиях у соседей. Но пример Новгорода и Пскова был единичным и в целом можно предположить, что достаточно часто встречающиеся в актовых материалах того времени «пищальники» — это, прежде всего, мастера, изготавливающие артиллерийские орудия и одновременно обслуживающие их во время осад и обороны крепостей.
 |
|
|
Нужно было время, чтобы ручное огнестрельное оружие перестало быть диковиной, чтобы оно стало обычной вещью и появились в достаточном количестве люди, способные владеть им и умело применять его на деле. Этот процесс, во многом благодаря иностранным военным специалистам, которых привлекали на русскую службу и Иван III, и его сын, занял немного времени. Не прошло и десятка лет с начала нового столетия, как на страницах русских летописей и разрядов появляются отряды пищальников, вооруженные ручным огнестрельным оружием. Причину такого поворота в отношении к огнестрельному оружию, и в особенности к ручному, надо искать в опыте столкновений с ливонцами и литовцами. Познакомившись поближе с эффективностью ручного огнестрельного оружия, Иван III и в особенности Василий III сделали все возможное, чтобы заполучить отряды вооруженных ручницами стрелков на своей службе, тем более что к этому моменту у них появилось в распоряжении и достаточное количество ручниц и первых аркебуз, и мастера, которые могли их изготавливать. Так в начале XVI в. родились отряды русских пищальников — предшественники стрельцов.
Впервые они упоминаются в разрядных книгах под 7017 г. (1508 г.), когда Василий III приказал направить к воеводе князю Семену Серебряному в Дорогобуж «з городов пищалников и посошных«. Следующее упоминание пищальников относится к 1510 г., когда вместе с Василием III во Псков прибыло 1000 «пищальников казенных», а после того, как государь покинул город, в нем было оставлено 500 пищальников новгородских. В 1512 г. Василий III, ожидая набега крымских татар, заблаговременно развернул полки вдоль Угры и приказал «…пищалников и посошных… разделити по полкам, сколко где пригоже быти, на берегу…». 1000 псковских пищальников, «срубленных» с псковских «сох», приняли участие в зимнем смоленском походе 1514 г., причем в летописи упоминались, наряду с псковскими пищальниками, отряды стрелков и из других городов.
Однако, судя по отрывочным свидетельствам как русских летописей, так и иностранных источников, Василий III (а, возможно, и Иван III, если принять сведения Г. Перкамоты) не ограничился только лишь набором на время походов отрядов пищальников с тяглецов. При нем были сделаны первые попытки формирования более или менее постоянных отрядов конных и пеших стрелков полностью на государственном содержании. Очевидно, что при их создании московские государи не обошлись без помощи иностранных наемников. Во всяком случае, именно так можно истолковать сообщение летописи о «казенных» пищальниках. Очевидно, это те самые стрелки, о которых сообщал С. Герберштейн, и которых Ф. Тьеполо, характеризовал как неопытных и плохо вооруженных. Пищальники неоднократно упоминаются и в последующие годы. Так, они составляли часть гарнизона Гомеля в 1535 г., а в казанском походе 1545 г. новгородцы по требованию Ивана IV должны были «…с ноугороцких же посадов, и с пригородов с посадов, и с рядов, и с погостов, наредить 2000 человек пищалников, половина их 1000 человек на конех, а другая половина 1000 человек пеших…», одетых в однорядки или сермяги, со своими пищалями, порохом, свинцом и провиантом. Т.о., к середине XVI в. огнестрельное оружие, как тяжелое, так и легкое, стало составной частью комплекса вооружения московского войска. Был сделан первый шаг на пути превращения России в «пороховую империю».
Большим шагом вперед стало создание при великокняжеском дворе специального органа управления войсками в ходе кампаний. Процессы политической централизации сопровождались в первую очередь процессами военной централизации, и управление русской армией было сосредоточено в одних руках — в руках московского государя. «…Военная централизация была достигнута гораздо раньше, — отмечал А. Смирнов, — чем политическая или экономическая, — уже при Иване III. В это время вассальные владетели полновластно распоряжались внутри своих уделов, но военные контингенты они были обязаны выставлять великому князю по первому зову, и на практике великорусское войско было единым уже в конце XV в…. Военная централизация почти на сто лет опередила завершение политической». Для управления армией, составленной из разнородных контингентов, неизбежно должен был быть создан специальный орган военного планирования и руководства при московском князе.
 |
|
|
Выше было уже отмечено, что определенные начатки штабной службы существовали уже в конце XIV в. При Иване III они получили дальнейшее развитие. Организация больших походов с участием массы людей, коней, артиллерии, обоза, роспись ратников по полкам требовала предварительного планирования. Появление специального органа, который бы занимался устроением рати, было неизбежным. Судя по тому, как подробно летописи конца XV в. расписывают «устроение» московских полков на походе и перед боем, он или его подобие к этому времени уже существовал. Дьяки с «разрядами» упоминаются в росписи воевод и полков похода 1478 г. на Новгород. Не мог обойтись без их участия великий князь и при организации отпора нашествию хана Ахмата в 1480 г. Так что, хотя Разрядный приказ и упоминается начиная с 1535 г. (когда в нем работало 3 дьяка и несколько подьячих), он, судя по всему, работал уже при Иване III. Как отмечал Н.П. Павлов-Сильванский, «…военно-административное ведомство Разряда должно было выделиться из общего дворцового управления в самостоятельное учреждение еще при Иоанне III, когда уничтожена была обособленность военной администрации уделов и возник класс государевых служилых людей…». Однако и его работу нужно было упорядочить, учитывая усложнение внешнеполитической ситуации и необходимость ведения войны порой на нескольких фронтах против разных противников.
Существенно изменилось при Иване III и его сыне искусство фортификации, что было необходимо ввиду быстрого развития и совершенствования артиллерии и огнестрельного оружия. При Иване III в большом количестве приглашаются итальянские и другие иностранные мастера-фортификаторы («муроли«) — Аристотель Фиораванти (1475 г.), Петр-Антоний Фрязин (1490 г.) и другие. Эти мастера приняли активное участие в строительстве и исправлении укреплений главных городов Российского государства. Так, в 1492 г. Алевиз Фрязин выстроил каменную стену от великокняжеского двора к Боровицкой башне в московском Кремле, а в 1508 тот же Алевиз Фрязин, совершенствуя его оборонительные сооружения, сделал каменную рубашку на рвы и пруды вокруг него. Тогда же Петр Фрязин приступил по указу Василия III к возведению каменного кремля в Нижнем Новгороде. В связи с опасностью походов крымских татар нуждалась в укреплении и южная граница Российского государства. Здесь также начинается строительство мощных каменных крепостей, одной из важнейших из которых стала Тула. Деревянный тульский кремль был заложен в 1509 г., а спустя 5 лет было начато строительство еще более мощного каменного кремля. При этом, что характерно, ряд специалистов полагает, что в архитектурном облике тульского кремля (равно как и московского) явно прослеживается итальянское влияние. Новые крепости и перестраиваемые старые при Иване III и Василии III приобретают «регулярный» характер, обзаводятся башнями, приспособленными для размещения артиллерийских орудий и затинных пищалей, их конструкция усиливается для противодействия огню артиллерии (стены становятся несколько ниже и толще, появляется откос в нижней части стен, способствовавший рикошету ядер).
 |
Миниатюра из Лицевого свода |
И в завершение этого раздела коснемся еще одного важного вопроса, имеющего для концепции военной революции чрезвычайно важное значение — численности московского войска. Этот вопрос является одним из наиболее сложных и дискуссионных как в отечественной, так и в зарубежной историографии. В принципе, никто не сомневается в том, что численность московской армии выросла в сравнение со временами Дмитрия Ивановича, Василия I или Василия II. Но насколько — здесь оценки весьма и весьма разнятся. Попытки вычислить примерную численность московских ратей на время правления Ивана III и Василия III предпринимались неоднократно, но вряд ли их можно признать удачными — все они так или иначе базируются на интерпретации данных разрядных росписей 2-й половины XVI в., данных летописей и свидетельств иностранцев. Однако, как совершенно справедливо заметил А.А. Зимин, летописи и разрядные росписи касаются войск, участвовавших в одной кампании, а иностранцы говорят о численности армии в целом. Т.о., свести их воедино практически невозможно. М.М. Кром предложил иной подход — взяв за основу данные летописей и разрядов, исходить при исчислении войск из существования зависимости между числом воевод и количеством ратных людей, которыми они командовали в походе.
Сама по себе идея неплоха, однако данные, полученные исследователем, нам представляются все-таки завышенными. Взяв за основу предложенную им идею, мы попытались уточнить его результаты, исходя из имеющихся в нарративных источниках сведений. При этом мы попытались учесть необходимость разрешения определенных логистических проблем, обусловленных особенностями восточно-европейского ТВД. Кроме того, принимая во внимание «ориентализацию» русского войска в это время, на наш взгляд, можно попытаться провести аналогии с устройством кочевнических армий.
Исходя из этих предположений, мы попытались оценить приблизительную численность московских ратей в отдельных кампаниях 1-й половины XVI в., и отсюда вывести примерное количество ратных людей, которыми могли распоряжаться московские государи в это время. В 1501 г. псковичи тратили на содержание присланных Иваном III новгородских и тверских ратных людей ежедневно 100 зобниц овса, 100 сена и 25 рублей на «колачи». Исходя из всего вышесказанного, получается, что псковичам приходилось кормить ~ 14,5 тыс. чел. и довольствовать фуражом от 23 до 27 тыс. лошадей. Данная цифра существенно отличается о той, что приводит в своей ставшей классической работе К.В. Базилевич. По его расчетам выходит, что в Псков прибыла 5-тыс. рать. 5 тыс. ратных людей — это и есть вся сила новгородская и тверская? Такой расклад представляется невероятным, тогда как 14,5-тыс. новгородско-тверское войско выглядит более правдоподобным и, что самое главное, действительно представляет серьезную силу, способную не только удержать ливонцев от вторжения в псковские пределы, но и сама способна нанести сильный контрудар по неприятелю.
Второй случай, когда, на наш взгляд, можно примерно определить численность московского войска, относится к Стародубовской войне. Зимой 1534 г. большое московское войско вторглось на территорию Великого Литовского княжества и подвергло его опустошению. Одна рать под началом 10 воевод выступила из Смоленска, другое, также под началом 10 воевод — из Опочки, а третье, во главе с 4 воеводами, из Стародуба. Опустошив литовские земли, воеводы и их ратники «все здравы, с великим полоном» в первых числах марта 1535 г. вернулись домой. М.М. Кром на основании показаний пленного луцкого сына боярского В. Хрущова считает, что в псковско-новгородской рати было 50 тыс. ратников и далее делает вывод, что всего в этой кампании с русской стороны приняло участие около 110-120 тыс. воинов. Однако такая цифра представляется серьезно завышенной хотя бы потому, что исследователь основывался главным образом на показаниях пленного рядового помещика, и нет никаких гарантий, что он не преувеличил численность русского войска. Кроме того, представляется маловероятным, что северо-западные русские земли могли выставить в поход такое количество воинов. Вряд ли возможно, что за всего за 30 лет численность выставляемых этими землями воинских контингентов более чем удвоилась (если взять за основу выведенную ранее цифру в 14,5 тыс. воинов, не говоря уже о 5 тыс. служилых людей К.В. Базилевича). Да и снабжать стотысячную армию было бы чрезвычайно затруднительно.
Приводимое М.М. Кромом свидетельство королевского секретаря Н. Нипшица о 40-тыс. русском войске, вторгшемся в Литву близ ливонской границы, представляет в свете этого особый интерес. Написанное по горячим следам (оно датируется 5 марта 1535 г.), письмо секретаря отражало, судя по всему, действия соединенной русской рати на завершающем этапе похода: «И сошлися великого князя въеводы в едино место, и въевали до Вилны верст за пятдесят, а инде и за сорок, да поворотили оттолева к Полотцким местом, да и пошли к Немецкому рубежу, жгучи и въюючи и секучи и в плен емлючи; и вышли въеводы великого князя все на Опочку на Псковскую землю (выделено нами — )…». Следовательно, можно предположить, что под началом 20 воевод оказалось около 40 тыс. ратных людей.
Исходя из предложенной М.М. Кромом идеи о существовании зависимости между числом воевод и ратников, бывших под их началом, можно предположить, что всего в этом походе участвовало до 50 тыс. ратных людей и «кошовых» — около 40 тыс. на смоленском и опочненском направлениях и до 10 тыс. — на стародубовском. Действовавшее 3-мя корпусами на трех стратегических направлениях 50-тыс. войско, учитывая характер самого похода, предпринятого для опустошения неприятельских владений и потому состоявшее из конницы, выглядит более близким к истине, чем «тьмочисленная» более чем 100-тыс. рать.
В летней кампании 1535 г. русское войско снова действовало тремя корпусами — одна рать под началом 15 воевод стояла на «Берегу», ожидая вторжения татар; другая, в составе 4 воевод, отправилась в Опочку прикрывать действия воеводы Ивана Бутурлина, получившего задачу поставить крепость на озере Себеж. Третья рать под началом 11 воевод, двинулась воевать литовский город Мстиславль. Т.о., Москва выставила в эту кампанию армию под началом не меньше чем 30 воевод. И если зимний поход 1534-1535 гг. потребовал серьезного напряжения сил Российского государства, то летняя кампания 1535 г. потребовала еще больших усилий. Судя по всему, для участия в ней была мобилизована большая часть тех сил, которыми располагала к тому времени Москва — до 70 тыс. ратников и «кошовых».
Исходя из этих данных, можно попытаться представить те рамки, в которые укладывались мобилизационные возможности Московского государства в начале 30-х гг. XVI в. Если исходить из предположения Ю.Г. Алексеева, который отмечал, что 1 всадник поместной милиции выставлялся с 10 крестьянских дворов, а в стране насчитывалось не менее 100 тыс. крестьянских поселений с числом дворов около 400-500 тыс., из них до половины принадлежали черносошным или церковно-монастырским крестьянам, то получается, что всего поместная милиция составляла около 20-25 тыс. чел. Приняв в качестве средней цифры, что каждый помещик выступал в поход, имея с собой как минимум 1 послужильца и 1 вооруженного «кошового», получаем, что всего поместная милиция насчитывала по самым оптимистическим оценкам не более 60-75 тыс. человек. К этому войску нужно добавить служилых татар и прочих инородцев, а также тех ратников и даточных людей, которых могли выставить города. Определить их численность сложно, но если исходить из норм «разруба», что были приняты в Новгороде и Пскове на то время, то города могли выставить, если принять столь же оптимистическую оценку численности дворов в них около 30 тыс., около 10 тыс. ратных людей. Т.о., русская армия в 1-й половине XVI в. могла насчитывать до 90 или немногим более 100 тыс. воинов, не считая посохи. Представляется, что это тот максимум, на который можно было рассчитывать Василию III или Ивану IV в 30-х — 40-х гг. XVI в. Указанная цифра, быть может, и не впечатляет, особенно на фоне сведений иностранцев о «тьмочисленном» московском войске, которым якобы обладали русские государи в XVI в., но она представляется более или менее реальной. К тому же она больше, чем могло выставить против Москвы Великое княжество Литовское, и в любом случае это значительно больше, чем, те 1,5 тыс. воинов, с которыми Василий II вступил в сражение с татарами 7 июля 1445 г. под Суздалем; 5-тыс. рать, что была послана Василием против Новгорода в 1456 г., или 12-тыс. войско, отправившееся во главе с Иваном III на тот же Новгород в 1471 г.
Подводя общий итог первому этапу военных преобразований, который пришелся на время правления Ивана III и Василия III, можно отметить, что вооруженные силы Российского государства серьезно изменились в сравнении с предыдущим периодом. Наиболее важными и существенными изменениями стали создание поместной системы, что позволило резко увеличить численность армии без серьезного увеличения расходов на ее содержание; «ориентализация» тактики и стратегии; создание органов центрального управления вооруженными силами и системы снабжения войск; внедрение в военную практику огнестрельного оружия. Основу армии Российского государства составила иррегулярная поместная конница, отличавшаяся на первых порах высокой боеспособностью и профессионализмом. Конные ее сотни удачно дополнялись отрядами служилых татар и «срубленных» с городов и их пригородов конными (русским аналогом западноевропейских драгун) и пешими пищальниками, вооруженных фитильными пищалями — русским аналогом аркебузы. Неотъемлемым компонентом русского войска стал артиллерийский «наряд», разделившийся на «большой», «средний» и «малый».
Т.о., в результате неустанной деятельности первых государей «всея Руси» в военном строительстве был сделан большой шаг вперед. Однако все ли было сделано и можно было ли останавливаться на достигнутом? Очевидно, что нет! И если при Иване III модернизированное русское войско служило в его руках отличным инструментом решения внешнеполитических проблем, то при его сыне стали происходить первые серьезные сбои, свидетельствовавшие о том, что почивать на лаврах еще рано. Большая Орда распалась, но с переходом Крыма в стан противников России политическая и военная ситуация на границах Русского государства ухудшилась, и требовалось нарастить военный потенциал с тем, чтобы противостоять не только Казани и Литве, но еще и Крыму, который представлял весьма серьезного и опасного противника. Необходимо было упорядочить структуру и режим несения службы поместной милиции, реорганизовать отряды пищальников, придав им более или менее постоянную организацию и регулярное обучение владению своим оружием. Дальнейшему совершенствованию подлежала артиллерия, искусство ведения осад и в особенности фортификация, явно отстававшая от западноевропейской, где, как уже неоднократно отмечалось выше, в годы Итальянских войн стремительно распространяется trace italienne.
Численное превосходство противника можно и нужно было попытаться компенсировать более совершенной техникой и тактикой, для чего нужно было продолжить курс на активное перенимание и приспособление к собственным нуждам последних новинок военной науки и техники как на Западе, так и на Востоке. Угроза большой войны как со степняками, так и с Литвой стимулировала дальнейшее совершенствование военных учреждений Российского государства и поставила на повестку дня военную реформу, которая и была осуществлена в 50-х гг. XVI в.
