«Белое солнце пустыни» — рейтинг зрителя

«Белое солнце пустыни» — рейтинг зрителя

История советского кино

По телевидению отмечали годовщину фильма "Белое солнце пустыни", была большая передача, выступал молодой работник таможни, симпатичный, интеллигентный. Он сказал, что выбрал свою профессию, горячо полюбив картину и ее героя — таможенника Верещагина.

"Сделать жизнь с кого бы..." — эта советская школьная дилемма, подкинутая юношеству звонким Маяковским, — сколь любопытно обернулась она через десятилетия! Не с "товарища Дзержинского", не с Павки Корчагина, а с "царского сатрапа" в советской терминологии или с "колонизатора", "стража Империи" в терминологии постсоветской. С незабываемого Верещагина — Павла Луспекаева, не укладывающегося ни в какие рамки идеологии.
…На вполне официальном банкете в одной из бывших союзных республик высокопоставленный тамошний деятель, приветствуя российскую делегацию, завершил речь словами: "Сами знаете: Восток — дело тонкое".

"За державу обидно!..", "Гюльчатай, открой личико!", "Ваше благородие, госпожа Удача!" — эти реплики знают все. Текст картины, написанный Валентином Ежовым и Рустамом Ибрагимбековым, разошелся на афоризмы, внедрился в разговорный язык.

Можно приводить множество самых разных свидетельств того, что фильм "Белое солнце пустыни", вышедший на экран в 1970-м и награжденный Государственной премией России почти через 30 (!) лет, в 1998-м, буквально вписался в нашу культуру и наш обиход, стал частью жизни, а не только любимым "произведением киноискусства". Единственный в истории кино случай — присуждение высшей государственной награды по прошествии почти трех десятилетий — при всей своей уникальности скорее норма, чем нонсенс. Как бы исправление ошибки. Признание — пусть запоздалое, но тем более твердое. Потому что фактически этот приз присужден фильму многомиллионным жюри зрителей. Вот уж без всяких натяжек народное кино!

Но это ясно сейчас, а сначала было по-другому. Тому, кто не помнит старые советские порядки в кино, трудно поверить, что фильму в Госкино была дана "вторая категория", то есть "так себе"… Что он не был представлен ни на одном международном и даже внутрисоюзном фестивале.

Скажут: благо хоть разрешили, могли бы ведь и закрыть! Постановщик Владимир Яковлевич Мотыль (который, кстати, после его режиссерского дебюта "Дети Памира", награжденного республиканской премией Таджикской ССР, ни разу не удостоился ни званий, ни наград) в наши дни рассказал, сколь нелепые придирки предъявлялись фильму. Так, например, возмущение цензоров вызвало блюдо черной икры, которое подает Верещагину супруга, — икра тогда была дефицитом, нельзя было напоминать советским гражданам об икре. Да пронесло: Брежневу, к счастью, фильм понравился!

Что же касается кинокритики, то она, вялая, кислая, более всего была озабочена определением жанра картины. В каталогах "Белое солнце пустыни" фигурировало как "приключенческая комедия". Рецензенты же, любя все подверстывать под готовое и узнаваемое, сразу выкинули жетончик: вестерн! Критика не жалует фильмы успеха.

При выходе на экраны в 1970-м фильм не попал в чемпионы года, занял лишь десятое место. А время шло для кино золотое, массовый успех исчислялся 60(!) миллионами посещений, сейчас это кажется фантастикой! "Белое солнце пустыни" тогда собрало 34,5 миллиона. Никак не рекорд. Ничего, ничего! За последующую четверть века уверенно обгонит тогдашних призеров, будет и далее набирать и набирать свои цифры, свою живую прелесть, силу своего воздействия. Потому что перед нами тот тип экранного искусства, который сценарист фильма Рустам Ибрагимбеков назвал "серьезным кинематографом", прибавим: умным и общедоступным.
Подобно марочному коньяку, "Белое солнце пустыни" год от году прибавляло звезды качества. Вербовало все большие аудитории, залавливало новые души. Космонавты создали традицию смотреть ее перед стартом. Число фанатов, знающих наизусть и текст и "экшен", все прибывало. Среди доброжелателей и любителей оказались крупные политики, друг на друга не похожие, как, например, Жак Ширак и Александр Лебедь. Видеокассеты расходились солидными тиражами. Выпустили русский чай, где с упаковки глядели, сидя в обнимку, любимец народа Федор Сухов и его далекая возлюбленная, разлюбезная Катерина Матвеевна — кадр из фильма.

А история создания картины тоже веселая, артистическая — обаятельный сплав "Белого солнца пустыни" родился в содружестве ярких талантов и все-таки при благоприятных обстоятельствах.

Сначала сценарий среднеазиатского "вестерна" писали Андрей Кончаловский и Фридрих Горенштейн, в ту пору молодой кинодраматург, ныне один из крупнейших русскоязычных писателей эмиграции. Предполагалось, что ставить фильм будет Кончаловский, а главную роль — басмача-злодея — сыграет танцор Махмуд Эсамбаев.

Горенштейн уехал из СССР. "Мосфильм" перезаказал сценарий опытному мастеру Валентину Ежову, автору "Баллады о солдате" и "Крыльев", и выпускнику Высших сценарных курсов Рустаму Ибрагимбекову, как "знатоку Востока".

"Скрыв, что никогда в жизни не был в Средней Азии и в революционных событиях не участвовал, — шутливо вспоминает Ибрагимбеков, — я обещал… поделиться своим восточным опытом... За двадцать дней придумали сценарий, который стал потом называться "Белое солнце пустыни"".

Воображение не подвело "самозванца", в будущем одного из ведущих отечественных кинематографистов, и его коллег, сценарий искрился юмором, увлекательными перипетиями. Сначала он назывался "Спасите гарем" — сюжет о том, как красноармеец Федор Сухов волей обстоятельств должен сопровождать и охранять жен некоего бая, одержимого местью за отобранный красными гарем и собирающегося всех их убить, чтобы его красавицы не достались врагу.

Комедийный эффект заключался в том, что "освобожденные женщины Востока" в своем новом статусе и новоявленном "Первом революционном общежитии" отнюдь не раскрепощались, а продолжали под своими плотными чадрами оставаться во власти вековых предрассудков.

Этот сюжетный стрежень и забавные кви-про-кво в контактах русского солдата и бродячих дочерей ислама сохранятся в фильме. Правда, несколько ужмутся, а тема "Гарем" обретет скорее пластическую выразительность целого, нежели индивидуализацию.

Кончаловский, увлекшись замыслом экранизаций Тургенева и Чехова, от среднеазиатского сюжета отошел. В работу включился режиссер Владимир Мотыль, недавно выпустивший обаятельный фильм "Женя, Женечка и Катюша" по сценарию, написанному им вместе с Булатом Окуджавой, и с Олегом Далем в главной роли.

Свершился счастливейший выбор режиссера! И дальше находка за находкой сопровождали работу.

Мотыль не стал снимать ни "вестерн", ни "приключение". "Это фильм-легенда, фильм-сказание", — уверял он, желая приблизить историю красноармейца Сухова к русским фольклорным истокам, к народной традиции рассказа о солдате-миротворце. "Первое представление об изобразительном строе "Белого солнца пустыни" возникло тогда, когда я понял, что это будет фильм-былина, и попросил Марка Захарова дописать солдатские письма", — рассказывает Мотыль.

Андрей Кончаловский, который стоял у истоков картины, но ушел, напишет по прошествии лет: "Сценарий, по которому снята картина "Белое солнце пустыни", — шедевр российского кино" (он имел в виду, конечно, итоговый сценарий).

Режиссура фильма чиста, выверена по ритму. Образ пустыни под раскаленным белым солнцем и одинокая человеческая фигура на фоне песков — исконно кинематографичен, вспомним такие шедевры, как "Профессия — репортер" Антониони, "Раскаленное небо" Бертолуччи или наши, отечественные, "Тринадцать" Михаила Ромма, "Невестка" — выдающийся фильм туркменского режиссера Ходжакули Нарлиева. У Мотыля в пески падают убитые лошади вместе с всадниками. Туда падет и сам властитель пустыни Абдулла — огромный, статуарный, картинный, в чалме и белом чапане, — грузинский актер Кахи Кавсадзе.

Но искусно "отыгрывая" пустыню не только как среду действия или фон, но как "пространство концепции" (чужбина, за которую солдат бьется, готов пролить кровь и болеет как за свое), авторы фильма насыщают это пространство новыми образами.

Как бы из-за кадра на экран, где довлеет мусульманский Восток, вплывает и поэтически укрепляется там Россия, держава. Под белым слепящим солнцем, на самом краю бурного Каспия, за белокаменным забором обосновался русский дом, недавний форпост державы, еще вчера, до революции, царская таможня.

Все надежно, ладно, крепко. Сторожа-павлины распускают многоцветные хвосты, важно прохаживаясь по крыше. А в доме живет с красавицей женой потрясающий человек Павел Верещагин — коронная кинороль ученика Г. Товстоногова, одного из премьеров Ленинградского БДТ — Павла Луспекаева.

Ко времени съемок у артиста были ампутированы ступни обеих ног — гангрена, следствие курения. Группа свидетельствовала: он преодолевал невыносимую боль, но играть инвалида категорически отказался. В кадре же едва заметная хромота и походка вперевалочку. Павел Борисович Луспекаев скончался в год премьеры фильма — в 1970-м.

Прошлое Верещагина читается и благодаря медленному и пристальному скольжению камеры по утвари, убранству дома, по многочисленным фотографиям на стене. Вот они, Верещагины, жених и невеста в подвенечном наряде, воинские награды, Георгиевский крест. Верещагин, "беляк", имперский акцизный чиновник, еще вчера в десятках фильмов он был непримиримым противником героя-революционера. Сейчас — иное. Еще раз вспомним:

Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.

Вот и живет Верещагин справно, честно, но скучает от бездействия. И погибает за чужое дело, видя в нем правду и справедливость. Сцена взрыва баркаса, когда вместе с ним взрывается и тонет герой, — одна из драматических кульминаций фильма, которые придают ходу сюжета "саспенс", напряжение страстей.

"Классовая борьба", эта полувековая тема советского искусства, в "Белом солнце пустыни" фактически перечеркнута. Точнее — сведена к безобидной усмешке и чуть покровительственному сочувствию. Ведь Сухов — боец отряда "имени товарища Карла Либкнехта", и томик сочинений Маркса подносит своему властелину одна из жен в фантастическом сне Сухова о "русском гареме".

Скрепленное смертью братство двух русских из двух враждующих станов, поданное открыто и без обиняков, нечто совершенно новое для советского кино.

Правда, подспудно, в подтекстах, художники экрана давно шли в этом направлении. Мысль о бесчеловечности братоубийственной войны читалась еще в "Сорок первом" Чухрая, в "Павле Корчагине" Алова и Наумова, в "Комиссаре" Аскольдова. Но озвучилось это в "Белом солнце пустыни".

Обратим внимание и на такую важную деталь обстановки верещагинского дома, как киот с иконами. В декорацию киот ранее допускался для изображения темноты, отсталости (исключение: "Ася Клячина" Кончаловского). Здесь киот смело стоит в красном углу, перед ним божатся, крестятся. А ведь идет 1970-й год, идеологическое ужесточение по всем пунктам, когда, скажем, студентов, даже в шутку осенивших себя в церкви крестным знамением или поставившим свечку по бабушкиной просьбе, могли из-за доноса вышвырнуть из института.


И выбор Луспекаева с его печальными, добрыми и блестящими глазами на роль героическую и чуть лубочную, и вся атмосфера дома на морском берегу — сине-зеленого российского оазиса под белым солнцем пустыни, и конечно песня, счастливая песня Исаака Шварца на слова Булата Окуджавы — все это, видимо, наворожила фильму добрая Госпожа Удача.


"Госпожу Удачу" не хотелось бы называть шлягером. Это песня авторская, и войти ей в богатейшие антологии авторской кинопесни. Сегодня, когда уже нет в живых ни Артиста, что пел песню, ни Поэта, особой благодарностью таланту окутана она, прекрасная "Госпожа Удача".


Продолжаем вглядываться в карту заповедной пустыни фильма:

"Добрый день, веселая минутка! На прошедшие превратности судьбы не печальтесь, разлюбезная Катерина Матвеевна…"

"А еще скажу я вам, разлюбезная Катерина Матвеевна, что являетесь Вы мне, словно чистая лебедь, будто плывете себе, куда Вам требуется…"


"А еще хочу приписать для Вас, Катерина Матвеевна, что иной раз такая тоска к сердцу подступит, клешнями за горло берет. Думаешь, как-то Вы там сейчас?.."

Появившись в фильме о красноармейце и гареме воистину по наитию, Катерина Матвеевна — образ-видение из снов Федора Сухова, его далекая возлюбленная и жена, адресат писем солдата, звучащих за кадром как рефрен.

Реализовать этот образ довелось "типажу", пользуясь кинотерминологией: не профессиональной актрисе, а редактору ТВ-Останкино, журналистке Галине Лучай, человеку очень интересному и обаятельному.

Катерине Матвеевне с ее красным платком и кумачовой кофтой, со строгим прямым пробором в русых волосах, с голубыми, чуть нахмуренными глазами и непостижимой полуулыбкой принадлежит место среди самых значительных "типажей" в истории кино. Ведь это Катерина Матвеевна, опершись рукой о тонкую березку, открывает фильм еще до титров!

Это — Россия, родина Федора Сухова. Естественно и непринужденно возникший выразительный контраст (покрывала у жен из гарема белые, белым видится солнце пустыни, бесплодные белесые пески — и алые платье и платок Катерины Матвеевны, свежая зелень листвы и травы, луг в веселых ромашках, зеленая даль и голубая лента реки) был проведен через всю картину, став мотивом ностальгии героя. Ведь там, в российском скромном многоцветии, его душа, его идеал красоты. Там красавицы светловолосые, полнотелые, лиц они не закрывают и в полных ведрах сколько хочешь воды.

А он, уже восемь лет проскитавшись в революцию от Амура до Туркестана, демобилизованный, все не может вырваться из раскаленной пустыни! Последнее письмо к далекой и уже теперь едва ли не вымышленной Катерине Матвеевне — когда еще удастся свидеться? — уход героя опять куда-то вдаль за горизонт, и ровная полоса следов его на барханах — все это тронуто печалью. "Народное кино" без хеппи-энда...

Кто-то из критиков сравнил Федора Сухова с Чапаевым — вот, дескать, у того был ординарец Петька, а у этого Петруха… Нет, все же предтечи Сухова, архетипы и прототипы другие. Это и Алеша Скворцов из "Баллады о солдате", и шукшинский Пашка Колокольников. И конечно, славные персонажи русского фольклора: Иванушки, фантазеры, мечтатели, идеалисты, носители добра, защитники слабых и обиженных. Образ героя революции завершил свой путь в советском киноискусстве, слившись с русским национальным характером. Таким и играет Сухова артист Анатолий Кузнецов. Воспитанник школы-студии МХАТ, актер, наделенный безотказным обаянием, мягкой манерой игры и обезоруживающей улыбкой, он вышел на экран еще в пору оттепели вместе с новым актерским поколением конца 1950-х. Много и успешно снимался и до и после "Белого солнца пустыни". Но его коронная роль Федора Сухова вписалась в галерею народных любимцев первого ранга, знаковых фигур отечественного кино.

И все же общее с Чапаевым есть! Оно — в любви народной, в ненавязанном зрительском выборе. И в судьбе: произведение, не претендующее ни на "новое слово", ни на "направление", обретает статус "культового фильма".


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру