Роман – один из наиболее поздно сформировавшихся жанров античной литературы. Известные нам отрывки ранних греческих романов относятся к I в. до Р.Х. В следующем столетии романы проникли на римскую почву и получили широкое распространение среди читающей публики. Судя по большому количеству дошедших до нас заглавий, романов было великое множество, но целиком до наших дней сохранилось не более десяти.
Все романы строились по единому образцу, и их основные персонажи были строго заданы. Необыкновенной красоты юноша и девушка влюбляются друг в друга с первого взгляда. Взаимная склонность оказывается столь сильной, что существование врозь для них невозможно, и они соединяются браком или помолвкой, а если этому что-нибудь препятствует, вместе убегают из дому. Но разгневанное на них божество очень скоро разлучает влюбленных, и начинаются трудные поиски друг друга. Во время этих поисков герои попадают в различные города и страны и проходят через множество различных приключений и опасностей: пленение пиратами или разбойниками, чудовищные морские бури, рабство, мнимую смерть, любовные домогательства со стороны соперников, пытки, унижения, клеветнические наветы. Когда положение достигает, кажется, предела невозможности, наступает внезапный перелом, и любящие вновь соединяются в финале. Роман непременно заканчивался браком или радостным воссоединением супругов.
Кроме стандартного сюжета греческие романы роднила господствующая в них совершенно условная атмосфера. Римский роман выгодно отличается от своих греческих прототипов своим бытописательным характером.
В некоторых средневековых рукописях сохранились извлечения из большого повествовательного произведения, являющегося одним из самых оригинальных памятников античной литературы. Его именуют на греческий лад «Сатириконом» («Сатирической повестью»). По некоторым данным этот роман датируют последними годами правления Нерона (54-68). Автором в рукописях назван некто Петроний Арбитр.
Дополнительные сведения об этой колоритной фигуре мы находим в «Анналах» Тацита. Он пишет, что среди приближенных Нерона был некий Петроний, который «проводил день во сне, ночь в делах и жизненных утехах; если другие достигают славы своим добрым рвением, то он приобрел ее праздностью: его считали не мотом и расточителем, как это обычно бывает с прожигателями жизни, а мастером изысканных наслаждений. Непринужденная и несколько небрежная вольность его слов и поступков сообщала им привлекательный оттенок откровенной непосредственности. Однако в должности проконсула Вифинии, а затем и консула, он проявил энергию и деловитость. Затем, вновь погрузившись в пороки – или в подражание порокам, - он принят был в самый узкий круг приближенных Нерона как арбитр изящества, и Нерон находил подлинное наслаждение и негу только в тех излишествах, которые получили одобрение Петрония». Это вызвало зависть Тигеллина, всесильного любимца императора, который постарался возбудить подозрения против своего соперника. Узнав об этом, Петроний решил избрать для себя добровольную смерть. «Он не спешил расстаться с жизнью, - рассказывает далее Тацит, - и, открыв себе жилы, то перевязывал их, когда ему хотелось, то снова открывал; он беседовал с друзьями, но не о серьезных материях и не с тем, чтобы стяжать славу твердостью духа. Он слушал не рассуждения о бессмертии души или о философских истинах, а легкомысленную поэзию и пустые стишки… Он вкусил пищи, затем предался сну, и его смерть, в действительности вынужденная, была похожа на естественную».
«Сатирикон» – произведение весьма своеобразное. Затруднительно даже определить его жанр. Правильнее будет сказать, что в нем причудливым образом смешалось нескольких жанров: мим, новелла, анекдот, сатира. Однако, прежде всего, мы находим в «Сатириконе» элементы традиционного греческого любовного романа, но перелицованного самым комическим образом. Рассказ здесь ведется от лица некоего Энколпия, человека культурного и образованного, но ставшего по стечению обстоятельств бродягой и преступником. Он осквернил храм, ограбил виллу, совершил убийство, был гладиатором. Судьба бросает его из города в город, от одного несчастья к другому. Побывав в каком-нибудь месте, он предпочитает больше не попадаться на глаза тем, кого здесь встретил. Как и полагается в романе, Энколпия преследует «гнев» божества, и притом божества, имеющего отношение к любви. Но это не Эрот и не Афродита, а бог сладострастия Приап. За то, что Энколпий нарушил его таинства, бог покарал Энколпия импотенцией.
В любовных романах всегда имеется влюбленная пара. Энколпия также сопровождает женственный мальчик Гитон. К этой «паре» порой присоединяется какой-нибудь третий бродяга, периодически нарушающий взаимное согласие Энколпия и Гитона. Основные персонажи претерпевают всяческие искушения, вызванные их «красотой»; то они разлучаются, то вновь соединяются. Буря, кораблекрушение, мнимое самоубийство – весь этот обычный набор «романтических» приключений налицо и в «Сатириконе». Но все это только сюжетный остов, вокруг которого сосредоточено большое количество эпизодов, составляющих основной интерес романа. Герои попадают во всевозможные переделки и встречаются с различными персонажами, обитателями римского «дна». Автор изображает притоны и оргии тайных культов, дает сцены скандалов на площади или в маленькой гостинице, ведет читателя на корабль и в картинную галерею, выводит колдуний и сводниц, дам, ищущих любовных приключений, искателей наследства и воров, рабов и вольноотпущенников, моряков и воинов. Между ними мелькают и представители «интеллигентных» профессий – преподаватель риторики в маленьком городке и бродячий поэт-неудачник.
ОРГИЯ СО СЛУЖИТЕЛЬНИЦАМИ ПРИАПА
Этому эпизоду предшествовали события, описанные в несохранившейся части романа – Энколпий каким-то образом нарушил таинство, проводимое в честь Приапа. Жрица этого бога Квартилла настигает Энколпия вместе с Гитоном в одной из дешевых гостинец. Под видом искупительной церемонии она устраивает оргию с питьем сатириона – возбуждающего любовного питья. Оргия завершается «свадьбой» Гитона и служанки Квартиллы Паннихис, которую с иронической торжественной организуют жрицы Приапа.
«…Гитон стоял тут же и чуть не вывихнул челюстей от смеха. Тут только Квартилла обратила на него внимание и спросила с любопытством:
- Чей это мальчик?
Я сказал, что это мой братец.
- Почему же в таком случае, - осведомилась она, - он меня не поцеловал?
И, подозвав его к себе, подарила поцелуем.
Затем, засунув ему руку за пазуху и найдя на ощупь неиспользованный еще сосуд, сказала:
- Это завтра послужит прекрасной закуской к нашим наслаждениям. Сегодня же «после разносолов не хочу харчей».
При этих словах Психея со смехом подошла к ней и что-то неслышно шепнула.
- Вот, вот, - ответила Квартилла, - ты прекрасно надумала: почему бы нам сейчас не лишить девства нашу Паннихис, благо случай выходит?
Немедленно привели девочку, довольно хорошенькую, на вид лет семи, не более… При всеобщих рукоплесканиях, по требованию публики, стали справлять свадьбу. В полном изумлении я принялся уверять, что, во-первых, Гитон, стыдливейший отрок, не подходит для такого безобразия, да и лета девочки не те, чтобы она могла вынести закон женского подчинения.
- Да? - сказала Квартилла. – Она, должно быть, сейчас моложе, чем я была в то время, когда впервые отдалась мужчине? Да прогневается на меня моя Юнона, если я хоть когда-нибудь помню себя девушкой. В детстве я путалась с ровесниками, потом пошли юноши постарше, и так до сей поры. Отсюда, вероятно, и пошла пословица: «Кто снесет теленка, снесет и быка».
Боясь, как бы без меня с братцем не обошлись еще хуже, я присоединился к свадьбе.
Уже Психея окутала голову девочки венчальной фатой; уже кинэд нес впереди факел; пьяные женщины, рукоплеща, составили процессию и постлали ложе покрывалом.
Возбужденная этой сладострастной игрой, сама Квартилла встала и, схватив Гитона, потащила его в спальню. Без сомнения, мальчик не сопротивлялся, да и девочка вовсе не была испугана словом «свадьба». Пока они лежали за запертыми дверьми, мы уселись на пороге спальни, впереди всех Квартилла, со сладострастным любопытством следившая через бесстыдно проделанную щелку за ребячьей забавой.
Дабы и я мог полюбоваться тем же зрелищем, она осторожно привлекала меня к себе, обняв за шею, а так как в этом положении щеки наши почти соприкасались, то она время от времени поворачивала ко мне голову и как бы украдкой целовала меня…»
*****
Петроний совсем не склонен морализировать или обличать окружающее общество. Он стремится лишь развлечь читателя беспощадной откровенностью описаний, далеко выходящих за пределы того, что считалось пристойным в серьезной литературе.
Нанизывая анекдотические и новеллистические ситуации, Петроний создает произведение больших размеров, отличающееся живостью изображения и широким бытовым охватом. Сохранившаяся часть начинается с 14-й книги и далеко не доходит до конца повествования. Имеющиеся в нашем распоряжении отрывки содержат значительные пропуски и лишены связи между собой. Повествование разнообразно по тону: то оно выдержано в стиле полной жизненной натуралистичности, то приобретает характер карикатуры и пародии на другие жанры, то переходит в фантастический гротеск и более всего напоминает комический роман нравов.
Из сохранившихся сцен особенно великолепно выписан эпизод «пира у Тримальхиона». Хозяин пира – бывший раб и вольноотпущенник, наживший торговлей огромное состояние. Описывая его дворец, Петроний в каждом поступке вскрывает безвкусицу, невежество, чванство и суеверие. Вместе с тем, Тримальхион совсем не злой человек, но каждый его поступок, продиктованный то ли природным добродушием, то ли спесью новоиспеченного богача, постоянно обличает в нем бывшего раба.
По ходу повествования автор мастерски вплетает в основной сюжет несколько вставных новелл, демонстрирующих мастерство Петрония-рассказчика. Большинство из них, как и сам роман, имеют фривольное содержание.
НОВЕЛЛА ОБ УСТУПЧИВОМ МАЛЬЧИКЕ
Эту историю рассказывает Энколпию нищий поэт Эвмолп. Сюжет ее был не нов и имел, по-видимому, восточные корни. Однако здесь он получает явно пародийное преломление: вместо обычного в таких рассказах предмета любви – девушки, у Петрония фигурирует мальчик.
«Приехав в Азию на иждивение квестора, я остановился в Пергаме. Оставаясь там очень охотно, не столько ради благоустройства дома, сколько ради красоты хозяйского сынка, я старался изыскать способ, чтобы отец не мог заподозрить моей любви. Как только за столом начинались разговоры о красивых мальчиках, я приходил в такой искренний раж, с такой суровой важностью отказывался позорить свой слух безнравственными разговорами, что все, в особенности мать, стали смотреть на меня, как на философа. Уже я начал водить мальчика в гимнастическую школу, руководить его занятиями, учить его и следить за тем, чтобы ни один из охотников за красавцами не проникал в дом. Однажды, в праздник, покончив уроки раньше обыкновенного, мы возлежали в триклинии, - ленивая истома, последствие долгого и веселого праздника, помешала нам добраться до наших комнат. Среди ночи я заметил, что мой мальчик бодрствует. Тогда я робким шепотом вознес моление:
- О, Венера, - сказал я, - владычица! Если я поцелую этого мальчика так, что он не почувствует, то наутро подарю ему пару голубок.
Услышав награду за наслаждение, мальчик принялся храпеть. Тогда, приблизившись к притворщику, я осыпал его поцелуями. Довольный таким началом, я поднялся ни свет ни заря и принес ему ожидаемую пару отменных голубок, исполнив, таким образом, свой обет.
На следующую ночь в удобный момент я изменил текст молитвы:
- Если дерзкой рукой я поглажу его, и он не почувствует, - сказал я, - я дам ему двух лучших боевых петухов.
При этом обещании милый ребенок сам придвинулся ко мне, опасаясь, думаю, чтобы я не заснул. Успокаивая его нетерпение, я с наслаждением гладил все его тело, сколько мне было угодно. На другой же день, к великой его радости, принес ему обещанное. На третью ночь я при первой возможности придвинулся к уху притворно спящего.
- О, боги бессмертные! – шептал я. – Если я добьюсь от спящего счастья полного и желанного, то за такое благополучие я завтра подарю мальчику превосходного македонского скакуна, при том, однако, условии, что он ничего не заметит.
Никогда еще мальчишка не спал так крепко. Я сначала наполнил руки его белоснежной грудью, затем прильнул к нему поцелуем и, наконец, слил все желания в одно. С раннего утра засел он в спальне, нетерпеливо ожидая обещанного. Но сам понимаешь, купить голубок или петухов куда легче, чем коня; да и побаивался я, как из-за столь крупного подарка не показалась бы щедрость моя подозрительной. Поэтому, проходив несколько часов, я вернулся домой и взамен подарка поцеловал мальчика. Но он, оглядевшись по сторонам, обвил мою шею руками и осведомился:
- Учитель, а где же скакун?
Хотя этой обидой я заградил себе проторенный путь, однако скоро вернулся к прежним вольностям. Спустя несколько дней, попав снова в обстоятельства благоприятные и убедившись, что родитель храпит, я стал уговаривать отрока смилостивиться надо мной… Но он, рассердившись всерьез, твердил все время: «Спи, или я скажу отцу».
Но нет трудности, которой не превозмогло бы нахальство! Пока он повторял: «разбужу отца», я подполз к нему и при очень слабом сопротивлении добился услады. Он же, далеко не раздосадованный моей проделкой, принялся жаловаться: и обманул-то я его, и насмеялся, и выставил на посмешище товарищам, перед которыми он хвастался моим богатством.
- Но ты увидишь, - заключил он, - я совсем на тебя не похож. Если ты чего-нибудь хочешь, то можешь повторить.
Итак, я, забыв все обиды, помирился с мальчиком и, использовав его благосклонность, погрузился в сон. Но отрок, бывший как раз в страдательном возрасте, не удовлетворился простым повторением. Поэтому он разбудил меня вопросом: «Хочешь еще?» Силы во мне еще оставались. Когда же он, при сильном с моей стороны охании и великом потении, получил желаемое, я, изнемогши от наслаждения, снова заснул. Менее чем через час он принялся меня тормошить, спрашивая:
- Почему мы больше ничего не делаем?
Тут я, в самом деле обозлившись на то, что он все меня будит, ответил ему его же словами:
- Спи, или я скажу отцу!..»
Античность http://proza.ru/2010/12/19/444
Культура Древнего Рима http://proza.ru/2010/07/27/1457