Открыть плакат в хорошем разрешении

Сегодня нередко можно услышать возмущения по поводу колоссального разложения нравов. В отношении Запада расхожим стал термин «евросодом». Однако, ничто неново под луной. И если говорить о Содоме, то печальное первенство построения оного принадлежит большевикам.

В 1917 г. в Россию пришла новая «мораль». Ещё в 1911 г. Троцкий писал Ленину: «Несомненно, сексуальное угнетение есть главное средство порабощения человека. Пока существует такое угнетение, не может быть и речи о настоящей свободе. Семья, как буржуазный институт, полностью себя изжила. Надо подробнее говорить об этом рабочим…» «…И не только семья. Все запреты, касающиеся сексуальности, должны быть сняты… Нам есть чему поучиться у суфражисток: даже запрет на однополую любовь должен быть снят», - отвечал Владимир Ильич. Уже 19 декабря 1917 г. выходят декреты Ленина «Об отмене брака» и «Об отмене наказания за гомосексуализм».

Идеологом «свободной любви» выступала Александра Коллонтай, одна из разработчиц «Кодекса о браке», с её знаменитой теорией, согласно которой вступить одной особи в интимные отношения с другой должно быть также просто, как выпить стакан воды. Семьи, согласно теории, отправлялись на свалку истории, а плоды «свободной любви» должны были воспитываться в спецприютах, не обременяя родителей. Ратовала Коллонтай и за секспросвет в школах: «Сексуальный просвет в школах должен начинаться с 12-13 лет. В противном случае мы все больше будем сталкиваться с такими эксцессами, как, например, ранняя беременность».

Сказано – сделано. Издаются директивы о введении в школах означенного предмета. В Россию за недостатком своих «специалистов» съезжается 300 сексологов из-за границы. Книги и брошюры на сексуальную тему выходят миллионными тиражами. Проводятся семинары на такие темы, как: «Естественна ли сексуальность ребенка?» или «Как нам надлежит понимать и регулировать отношение детской сексуальности к труду?» В печати в начале 20-х идут дискуссии о том, что «раньше дети играли в Красную Армию, а теперь игры похуже, а именно – сексуальные».

19 декабря 1918 г. в Петрограде шествием лесбиянок отпраздновали годовщину декрета «Об отмене брака». Троцкий вспоминал, что на это известие Ленин радостно отреагировал: «Так держать, товарищи!». На этом же шествии несли плакаты «Долой стыд». Этот призыв окончательно вошел в широкий обиход в июне того же года, когда несколько сот представителей обоего пола прошлись по центру Петрограда совсем голыми. В 1924 г. в Москве появится целое общество «Долой стыд», члены которого в целях пропаганды красоты человеческого тела будут в чём мать родила ходить по улицам.

Ещё более дикие вещи происходили в регионах, где спускаемые сверху директивы дополнялись на своё усмотрение. В Вологде, к примеру, претворяли в жизнь такие положения: «Каждая комсомолка, рабфаковка или другая учащаяся, которой поступило предложение от комсомольца или рабфаковца вступить в половые отношения, должна его выполнить. Иначе она не заслуживает звания пролетарской студентки». В Рязанской губернии власти в 1918 г. издали декрет «О национализации женщин», а в Тамбовской в 19-м – «О распределении женщин». Декреты «О социализации женщин» были выпущены в Кронштадте, Пулкове, Луге, Владимире, Саратове… О том, что выходило из этого на практике, даёт представление следственное дело по городу Екатеринодар.

Здесь большевики весной 1918 г. издали декрет, напечатанный в «Известиях» Совета и расклеенный на столбах, согласно коему девицы в возрасте от 16 до 25 лет подлежали «социализации». Желающим воспользоваться этим декретом надлежало обращаться в подлежащие революционные учреждения. «Мандаты» на «социализацию» с печатью штаба «революционных войск Северо-кавказской советской республики» выдавал комиссар по внутренним делам Бронштейн и его подручные.

На основании таких мандатов красноармейцами было схвачено больше 60 девиц - главным образом из буржуазии и учениц местных учебных заведений. Некоторые из них были схвачены во время устроенной красноармейцами в городском саду облавы, причем четыре из них подверглись изнасилованию там же. Другие были отведены в числе около 25 душ во дворец войскового атамана к Бронштейну, а остальные в «Старокоммерческую» гостиницу и в гостиницу «Бристоль» к матросам, где они и подверглись изнасилованию. Некоторые из арестованных были засим освобождены, как, например, девушка, изнасилованная начальником большевистской уголовно-розыскной милиции Прокофьевым, другие же были уведены уходившими отрядами красноармейцев, и судьба их осталась невыясненной. Наконец, некоторые после различного рода жестоких истязаний были убиты и выброшены в реки Кубань и Карасунь. Так, ученица 5-го класса одной из екатеринодарских гимназий подвергалась изнасилованию в течение двенадцати суток целой группой красноармейцев, затем большевики подвязали ее к дереву и жгли огнем и, наконец, расстреляли.

Обычным явлением на заре советской власти стали комсомольские коммуны. На добровольной основе в такой «семье» обычно проживало порядка дюжины обоего пола. Образцовой считалась трудовая коммуна ГПУ для беспризорных в Болшево, созданная в 1924 г. по личному распоряжению «благодетеля» беспризорников Дзержинского. В ней насчитывалось около 1 тысячи малолетних преступников от 12 до 18 лет, из них примерно 300 – девочки. Воспитателями коммуны приветствовались «совместные сексуальные опыты», девочки и мальчики проживали в общих казармах. В одном из отчетов об этой коммуне писалось: «Половое общение развивается в совершенно новых условиях. Коллектив так усложняет отношения индивида с другими людьми, что оказывается невозможным застраховаться от смены партнера или от начала новых отношений. Вместе с тем совместная жизнь отвлекает воспитанников от противоправных поступков и дурных настроений».

Дестабилизация традиционной семьи и увеличение разводов способствовали сокращению рождаемости. Если в 1913-м в России на 1000 браков зарегистрировано 0,15 разводов, то в 1926-м в Москве на ту же 1000 браков приходилось 477 разводов.

Раскрепощение нравов зашло так далеко, что вызывало удивление уже по всему миру. Например, писатель Герберт Уэллс, посетивший в это время Москву, позже удивлялся, «как просто обстояло дело с сексом в стране победившего социализма, излишне просто».

Надо заметить, что «просто» дело стало обстоять не только с сексом, но и со многими другими вещами. Из людских душ напрочь уходил стыд, вчерашний человек всё более сходил к уровню скота, и это – поощрялось. Характерная зарисовка из быта Москвы 1927 года: некий гражданин справляет нужду посреди улицы. «Нехорошо, гражданин, это посреди улицы так-то делать, ведь кругом народ, барышни ходят», - замечает ему дворник. «Я член профсоюза и везде право имею!» - следует гордый ответ…

Само собой, на таком фоне, как на дрожжах, росла проституция. Проститутки в отличие от «лишенцев» и «врагов народа» были у власти на куда более хорошем счету. «По советским законам, - говорил наркомздрав Семашко, - милиция обязана соблюдать правила вежливости и корректности по отношению к проституткам и не допускать грубого с ними обращения – не потому, что мы им симпатизируем, а потому, что видим в них жертв отрицательных сторон быта и социальных условий. Кто виноват в проституции? Виноват спрос!»

Характерный эпизод, связанный с «выборами», назначенными в Бессарабии после установления в ней в 1940 г. Советской власти, приводит в своих воспоминаниях Евфросиния Керсновская: «Мне дали несколько разноцветных бумажек, кажется три или четыре.  Я зашла в кабину и стала там их просматривать. Кто, кого, что и где должен представлять, было мне абсолютно не ясно. Поняла лишь, кто были депутаты.

Андрей Андреевич Андреев... Второго теперь уже не вспомню: тоже что-то незнакомое. Но третья кандидатура... О, эту я знала! Верней, о ней знала.

Мария Яворская... Да это же Маруська Яворская! Профессиональная проститутка - одна из тех, кто по вторникам приходила к городскому врачу Елене Петровне Бивол на медосмотр! Если во вторник утром мне случалось заходить к ветеринарному врачу Василию Петровичу Бивол, мужу Елены Петровны, то я видела этих ночных фей: они сидели на перилах террасы и обращали на себя внимание бесстыдной непринужденностью поз, накрашенными лицами, громким смехом и бесцеремонными шутками, которыми они обменивались с солдатами-пограничниками из находившейся по соседству казармы.

И это мой депутат?!»

В столице и других городах множились притоны и группы развратников, собиравшихся для совместного проведения досуга. Борис Пильняк писал в повести «Иван Москва»: «…В притонах Цветного бульвара, Страстной площади, Тверских-Ямских, Смоленского рынка, Серпуховской, Таганки, Сокольников, Петровского парка – или просто в притонах на тайных квартирах, в китайских прачечных, в цыганских чайных – собирались люди, чтобы пить алкоголь, курить анашу и опий, нюхать эфир и кокаин, коллективно впрыскивать себе морфий и совокупляться… Мужчины в обществах «Черта в ступе», или «Чёртовой дюжины», членские взносы вносили – женщинами, где в коврах, вине и скверных цветишках женщины должны быть голыми».

Члены общества «Кабуки», созданного в столице профсоюзными чиновниками из Союза строителей в пивной «Тетя», написали устав, основные положения которого гласили: «Общество создается на платформе общего пьянства и свободной любви… Члены общества оказывают… содействие друг другу в передаче из рук в руки женщин. Членами являются только лица, имеющие в этом отношении боевой стаж».

В Астрахани руководящие товарищи организовали постоянно действующее место встреч в квартире большевички Алексеевой. В течение шести лет на квартире Алексеевой систематически устраивались безобразные пьяные оргии, в которых участвовало около 45 членов партии, в большинстве ответственных работников.

В одном из уголовных дел 1933 г. встречаются показания о гомосексуальном притоне: «В притоне на стенах рядом с Лениным и Сталиным, - сообщает очевидец, - висел портрет бывшей царицы, порнографические открытки. Вывешивался плакат, регламентирующий программу разврата: «До 12 часов ночи выпивка в таверне, затем сладострастное удовлетворение своих желаний. Хозяину будут принадлежать двое по выбору». После выпивки, возбуждающих танцев и «цыганщины», которую исполнял «Вася-стекольщица», определяются пары и группы…»

Стоит ли удивляться, что последствиями подобных нравов становились чудовищные преступления, подробными описаниями которых изобиловала тогдашняя пресса? Тут мы встретим и мужа, который, чтобы уйти к любовнице, не деля жилплощадь, убил и расчленил жену и тёщу; и растлителя, который, узнав о беременности совращённой им девушки, заманил её в лес и удушил, предварительно выколов глаза; и юного пионера Вольдемара Лидина, насмотревшегося фильмов про гангстеров и, решив последовать их примеру, начавшего с того, что убил и ограбил собственную мать; и мачеху, изрубившую падчерицу на мелкие кусочки и спустившую их в унитаз… Прочтём и о нередких изнасилованиях, совершаемых представителями милиции, пользовавшимися своим служебным положением, и ещё о многих и многих преступлениях подобного рода.     

В связи с ростом беспорядочных связей в СССР ребром встаёт вопрос о контрацепции. Производство презервативов возрастает в несколько раз по сравнению с дореволюционным уровнем. Множество шарлатанов от науки моделируют новые контрацептивы, искусственное осеменение женщин, таблетки для повышения потенции. При Мосздраве организована специальная комиссия по изучению противозачаточных средств. Академик Павлов проводит опыты на собаках по стерилизации, надеясь в будущем перенести их результаты на советских людей.

18 ноября 1920 г. с согласия и одобрения Ленина наркомат здравоохранения и наркомат юстиции первыми в современном мире легализовали аборты. Аборты приветствовались, т.к. они «освобождают женщину». В результате их число стало расти угрожающими темпами. Если до Октябрьской революции абортов почти не было, то в 1926 г. в Москве они составили 46% относительно общего количества живорожденных, в Ленинграде - 42%. К 1934 г. в Москве на 1 родившегося стало приходиться 3 аборта.

Нравственный распад и, как следствие, эпидемия венерических заболеваний, приняли, наконец, формы столь угрожающие, что власти были вынуждены пойти на попятную. Доведённому до скотского уровня человеку решено было объяснить самые примитивные нормы гигиены и социальной жизни. Одна за другой выходят статьи и книги «экспертов»: «О любви» Смидовича, «Половой вопрос» Губельмана-Ярославского, «Половой вопрос» Залкинда, «Биологическая трагедия женщины» Немиловой, «Половые извращения» Василевского, «Против алиментной эпидемии, или На алименты надейся, а сама не плошай» Семашко и другие.

Следствием начавшейся борьбы за введение «свободной любви» в рамки социалистического порядка стали запрет на аборты и педерастию, а также многочисленные уголовные дела.

Начав борьбу за «нравственность», партийные начальники, между тем, нисколько не собирались менять собственных… привычек. Входившая в семейный круг Сталина Мария Сванидзе писала в дневнике 28 июня 1935 г. о главном хозяйственнике Кремля секретаре ЦИК Енукидзе: «Будучи сам развратен и сластолюбив, он смрадил все вокруг себя: ему доставляло наслаждение сводничество, разлад семьи, обольщение девочек. Имея в своих руках все блага жизни, недостижимые для всех, в особенности в первые годы после революции, он использовал все это для личных грязных целей, покупая женщин и девушек. Тошно говорить и писать об этом. Будучи эротически ненормальным и, очевидно, не стопроцентным мужчиной, он с каждым годом переходил на все более и более юных и наконец докатился до девочек в 9–11 лет, развращая их воображение, растлевая их, если не физически, то морально».

Не менее впечатляет моральный облик руководителей ОГПУ-НКВД. Известно, что при аресте Генриха Ягоды у него были найдена коллекция порнографических открыток и фаллоиммитатор. «Трофеи» перекочевали к гомосексуалисту Николаю Ивановичу Ежову, показания коего о своих многочисленных подвигах на ниве однополой любви составляют немалую часть его дела, а по аресте последнего – к растлителю и насильнику Лаврентию Берии…

Огромную роль в растлении народа играли лагеря, через которые прошли миллионы и миллионы советских людей, и вся система которых была нацелена на одно – уничтожение человека в человеке, уничтожение достоинства, стыда, совести…

Евфросиния Керсновская вспоминала, что одно из самых жутких впечатлений за время её почти двадцатилетней одиссеи по самым страшным ссылкам и лагерям были т.н. «малолетки»: «Прежде всего, я присмотрелась к малолеткам. Их наряды, их завивки перманент, обесцвеченные перекисью, их крашеные губы, подведенные глаза и выщипанные брови не гармонировали с еще детскими чертами лица и детской фигурой, зато вполне гармонировали с неизменной папиросой, хрипловатым голосом и манерами, свойственными проституткам низшего пошиба. Даже теперь, лежа на верхних нарах и наблюдая за поведением и жестами этих малолеток, я не понимала пантомимы отдельных парочек. Зато слышала их разговоры. Если их сквернословие вызывало у меня отвращение, то цинизм этих детей привел меня в ужас! Откуда, Боже мой, берутся эти развращенные, испорченные до мозга костей дети?»

А ещё дети рождались в лагерях… И к ним система была не менее беспощадна, чем к их родителям. Сразу после родов ребенка забирали от матери в детский дом. Кое-где из-за экономии средств на детское питание, матерям, как их называли в лагерях, «мамкам» давали возможность кормить свое дитя пять раз в сутки. При этом без выполнения стопроцентной нормы на работах женщин к кормлению не допускали. По достижении годовалого возраста  матери больше не могли посещать детей. Часто их отправляли в другие лагеря. «Теоретически, отбыв срок, они имели право забрать своих детей, - вспоминала Керсновская, ставшая крестной матерью сына внучки легендарного адмирала Невельского, решившейся на подвиг рождения ребёнка в лагере и разлучённой с ним даже без предупреждения. - На практике же матери не хотели брать ребенка, не имея уверенности, что это их ребенок. Несчастные дети! Несчастные и матери. У одних отняли прошлое, у других - будущее. У всех - человеческие права...»

Зато уголовники чувствовали себя в пролетарском государстве хозяевами жизни. В системе ГУЛАГ существовало разделение зэков на социально-близких и социально-чуждых. Чуждыми оказывались классовые враги: «кулаки», священство, дворяне и т.д. – политические. Уголовники же, происходившие из «пролетариев», попадали в категорию социально-близких, что позволяло им пользоваться неизменными преференциями перед политическими, лишёнными всяческих прав. Уголовников в ГУЛАГе ставили не только бригадирами, но и заведующими культурно-просветительскими частями. Об их перевоспитании на «великих стройках» восторженно трубили, воспевая их и, конечно, самих «воспитателей» бесстыжие деятели советского псевдоискусства. Памятником этого служит книга «Беломоро-балтийский канал», написанная Горьким в соавторстве с другими «литераторами».

Социально-близки уголовники оказались власти с первых дней революции, когда Временное правительство выпустило их из тюрем, отдав им на разграбление всю Россию. Ещё ближе оказались они власти большевистской, делавшей ставку на шваль, как декларировал Ленин. Уголовники сделались властью и стали составлять законы под себя. В итоге, если политические получали сроки по 10-25 лет, если за кражу у государства (приравниваемую к политике) давалось в среднем по 15 лет, то за кражу у частного лица (в том числе, грабёж квартир) преступник мог отделаться всего лишь годом заключения. Проводимые большевистской властью регулярные амнистии касались исключительно уголовников, для политических снисхождения не было. Эту уголовно-политическую систему совершенно точно определил Иван Ильин: «Революция есть узаконение уголовщины и политизация криминальной стихии».

Последней каплей духовно-нравственного разложения народа была реализация в масштабах целой страны рецепта Петра Верховенского о спайке своей «пятёрки» кровью невинно убитого Шатова. Сколько малых и больших собраний, сколько митингов и массовых демонстраций проходило в Советской стране под лозунгами «уничтожить», «раздавить», «расстрелять» - «врагов», «вредителей», «шпионов», «кулаков», «попов», «агентов»… «Да здравствует ОГПУ!» «Никакой пощады врагам!» «Ату! Ату!» - эту команду вложили в умы и рты, да так, что повторяющие её чувствовали себя вершителями судеб «предателей», как зрители Колизея, опускавшие и поднимавшие пальцы.

Донос стал нормой жизни, используемый расчеловеченными людьми для самых примитивных целей – как, например, сведение личных счётов или приобретения комнаты соседа в коммуналке.

И ещё добивали семьи – вынуждая жён отрекаться от мужей, мужей от жён, детей от родителей, чтобы не оказаться в «членах семьи врага народа», не перечеркнуть своё будущее, не погибнуть самим. Культивируя примеры предателей и доносчиков типа Павлика Морозова. Разрывая без пощады родственные узы, сея недоверие даже между членами одной семьи, растаптывая самое святое…

В 1936-38 годах «Пионерская правда» вслед за «старшими» газетами пестрела призывами к расправам и здравицами вождям.

Вот, фотография – на пионерском сборе школы №232 вожатая Соня Кукушкина зачитывает ребятам приговор Верховного Суда. Внизу заметка четырёх пионеров-четвероклассников: «Весь народ нашей большой и могучей страны требовал от суда, чтобы подлые убийцы, изменники и шпионы были уничтожены. Мы, пионеры, тоже этого требовали. И суд выполнил волю всего нашего народа и лучших людей мира». А школьники Буся Куперман, Роза Щербо, Маня Винник, Валя Стаханова и Юра Литвиненко написали заметку «Фашистским лакеям – никакой пощады!»: «Наш отряд носит имя незабвенного Сергея Мироновича Кирова, которого убили проклятые троцкистско-бухаринские бандиты. Они покушались на жизнь нашего родного и любимого Иосифа Виссарионовича Сталина. Советский суд вынес справедливый приговор этим изменникам и предателям. От всей души приветствуем приговор советского суда. Советская разведка под руководством товарища Ежова до конца разоблачит всех врагов народа, и на нашей советской земле не останется никого из этих фашистских отбросов».

И чем, спрашивается, подобное растление детских душ в большом лагере отличалось от растления малолеток в лагерях малых? И какие силы, какое количество лет нужно, чтобы исцелить, преодолеть эту страшную порчу народной души?..

Русская Стратегия

http://rys-strategia.ru/