Крысиный бог

Олег Веремеев
Проснулся.
Сегодня тяжело.  Вчера тоже было тяжело.  И позавчера, и неделю назад.
Значит снова старость. Снова смерть.
  В этот раз как то особенно грустно. Даже умирать не хочется.
Нет желания покинуть эту клетку, в которой я чувствовал себя свободным, впервые, за семьдесят лет.
Нет желания покидать друзей, которые ни разу не вели себя как хозяева.
Жалко их…  точнее- её.
Моя первая хозяйка – друг…
Не хочу я ей делать больно, но крысиный век скоротечен.
   Сколько их было? Хозяев, клеток, смертей?
Каждый раз хотелось побыстрее сдохнуть, правда, не всегда удавалось.
Трудно наложить на себя руки, если ты – крыса.
Крыса, которая сидит в клетке.
Крыса, над которой ставят эксперименты, вводят какие – то лекарства, вскрывают череп, режут… а умереть не дают.
  Сначала я вёл подсчёт.
Терпеливо складывал свои крысиные жизни в копилку и пересчитывал.
Скрупулёзно запоминал своих хозяев – мучителей, в надежде на то, что когда мое наказание закончится (ведь должно же оно когда-то закончиться?!), я снова рожусь человеком  и отомщу…
Все впустую.
Моих первых хозяев давно нет в живых. Последние же свои жизни я провёл в безразличии.
Разве что эта, нынешняя..
   Да и  резали меня всегда без злобы. Что – что , а людскую злобу к крысам я отличу от любой эмоции.
Когда-то, очень давно, я и сам был крысоненавистником.
Крысы вызывали у меня омерзение, страх и ненависть.
Я их ненавидел, боялся и убивал.
Убивал камнями, радуясь каждому попаданию. Убивал палками,  превращая жертву в неузнаваемый комок крови и слипшейся шерсти. Давил ногами, травил, ставил крысоловки.
Резал – для того и пошел в институт, чтоб было кого мучить…
  В то смутное время, никому не было дела до одержимого студента. Никто не считал убитых им крыс.
Так я тогда думал.
А потом появился крысиный бог. Во всяком случае, именно так он мне представился.
Мужчина, лет сорока, но не седой, хорошо одетый и ни капли не похожий на крысу. Подошел ко мне и сказал:
- Здравствуй человек, я – крысиный бог.
Сначала я захотел послать его куда - подальше , но глянув на широкие плечи, мощные руки и посмотрев в его холодные карие глаза (никогда не думал, что карие глаза могут обжигать холодом), решил не спешить.
- И?
Ответил я не поздоровавшись.
Крысиный бог улыбнулся одними губами, и от этой улыбки мне стало жутко.
- Ты убиваешь крыс – продолжил он  - и тебе это нравится. Я  - люблю крыс, я их бог.
Если ты убьешь еще, хотя бы одну, крысу – я заберу тебя и накажу. Накажу так, как никто никогда никого не наказывал. Это предупреждение – первое и последнее.
Сказав это, он  развернулся и пошел прочь, вскоре скрывшись за углом, а я, пожав плечами и покрутив пальцем у виска, направился в лабораторию.
   Мое настроение было напрочь испорчено странным психом (иначе я о нём и не думал), и крыс, после его слов, я стал ненавидеть ещё сильнее.
В ту ночь я с особым остервенением издевался над ними. Мстил за тот страх, что испытал в присутствии крысиного бога.
Потеряв от бешенства контроль, я прозевал момент, когда одна из крыс меня укусила.
Её я задушил, злясь ещё больше от того, что предсмертный оскал грызуна напомнил мне улыбку странного психа, а глаза остались осмысленными даже после смерти. Глаза были карие, но в тот момент я не придал этому значения.
  Обработав палец спиртом, и выпив этого же лекарства, я уснул. Сон мой был пуст и чёрен, и не оставил после себя никаких воспоминаний.  Проснувшись, я решил, что ещё сплю.
Тело меня не слушалось, укушенная рука распухла до плеча и почернела, а незнакомый псих был тут – как -  тут. Сидел у кровати с непроницаемым лицом.
  Заметив, что я проснулся, он встал, подошел к окну и отодвинул занавеску.
В комнату ворвался солнечный свет, а меня залило страхом, липким и противным, как холодный кисель.
Я вдруг поверил в то, что он действительно крысиный бог, и что уже слишком поздно что-то исправить.
- Я предупреждал. Ты не послушался.
Фразы мужчины были короткие и неотвратимые, как удар топора.
- Ты умрешь. Тебе будет больно.
Мне захотелось ответить ему. Пообещать, что больше никогда… что я все понял, но горло моё могло издавать только хрипы.
- Ты станешь крысой. Ты будешь умирать, умирать и умирать…
Именно так все и началось.
  Сейчас, с трудом передвигаясь по клетке, я плохо помню свою человеческую жизнь, и в то же время я отчетливо помню все свои крысиные жизни… и смерти.
Смерти я помню ярче. Каждую из них. Первую, последнюю, предпоследнюю, любую из середины.
Как фотоальбом, который можно открыть посередине и заглянуть в прошлое, так и смерти – все передо мной…
Первая.
Часто задумывался, где хранится моя память? Как это всё устроено? Ведь мое тело маленькое, в десятки раз меньше человеческого.
  Любовь к матери есть даже у крыс. Или это очередная издёвка крысиного бога.
Когда ты рождаешься, кем бы ты ни был, у тебя невероятно сильная связь с матерью.
Ты только что был с ней одним  целым, и вдруг – вы уже не вместе. Но она рядом. Ты чувствуешь это физически – мама рядом.
Вот только мать – крыса, иногда поедает своих детей.
Обычно это происходит на уровне инстинкта. Крыса чувствует, что помёт генетически неполноценен, и поедает его…
  Это были мои первые смерти. И боль в них была не главной.
Нет ничего ужасней, быть съеденным собственной матерью заживо. Даже, если твоя мать – крыса.
Я лежал рядом со своими братьями и сёстрами, голый, напуганный, слепой, и в то же время отчетливо видел всё, что происходит рядом.
Тяжело рождаться в сознании, но ещё тяжелее осознавать, что самое дорогое на этой земле существо – твоя мать, сейчас будет тебя есть.  Будет есть, даже не убив предварительно.
  Вот я лежу и попискиваю рядом с такими же крысятами. Вот нас обнюхивает мама. Её усы тревожно подрагивают, она на секунду замирает… и начинает есть того, кто с краю.
Я вижу всё это каким-то шестым чувством. Крысиным чутьём. Все из моего помёта сейчас видят  и знают тоже самое.
Писк, ужас, стеклянные глаза матери-крысы и боль.
А ещё, крысиный бог. Он тоже был там.
Непроницаемое лицо, широкие плечи, безукоризненный костюм френч и ледяные карие глаза.
- Сдохни крыса.  Скоро увидимся.
Крысиный бог был немногословен, и фразу эту произносил без злости. Скорее, это был ритуал.
Я его ненавидел.
Так прошёл мой первый десяток смертей. Жил не больше часа, умирал в зубах, породившей меня крысы и перед смертью :
-Сдохни крыса…
«Сдохни крыса. Скоро увидимся.»
Эта фраза не успевала отзвучать в ушах, а я уже рождался снова. Рождался, чтобы сдохнуть.
Никакой передышки, никакого промежутка.
Боль от смерти, как-то сама собой переходила в боль от рождения. Я умирал, чтобы родиться в туже секунду, а рождался, лишь для того, чтобы умереть…
Бывало так, что до конца родиться мне так и не удавалось.
Мать-крыса умирала при родах. Мышцы переставали сокращаться и я застревал, не имея возможности продвинуться вперед или отползти назад. Не имея зубов, чтобы прогрызть себе дорогу к воздуху. А даже и будь у меня зубы, сил на это все равно бы не хватило.
- Сдохни крыса. Скоро увидимся.
Это страшно,  больно и мучительно – умирать внутри мёртвой матери.
- Сдохни крыса. Скоро увидимся.
Около двух лет я слышал от крысиного бога только эти слова.
  Дальше  случилось то, чего я не ожидал. Я не умер в день своего рождения.
Это было так неожиданно, так удивительно – после двух лет ежедневной, беспрерывной смерти, вдруг ощутить жизнь.
Я был слеп и беззащитен, но мой нос рассказал мне обо всем, что было вокруг.
  Родился я в этот раз в подвале, в рукаве от телогрейки. Моя крысиная семья была жива и здорова, а на дворе была весна.
Вся эта информация обрушилась на меня мгновенно, не давая опомниться. Запахи и шорохи рисовали одну картину, за другой.
Радость и восхищение – вот что я тогда почувствовал. Это было прекрасно.
Но крысиный бог не забыл меня. Мне исполнилось три дня, когда он появился.
  Чистый, приятно пахнущий, и ни капли не похожий на крысу. Крысиный бог сидел на стуле, посреди грязного подвала и гладил кошку.
Абсурднейший абсурд, но так он и было.
- Ты так сильно ненавидел крыс, а теперь сам стал крысой. Ты привязан к своей матери, которая тоже крыса. Ты, как и любая крыса, радуешься жизни.
Он потрепал кошку за ушами и улыбнулся.
- Враги крыс – теперь твои враги… Всё, что было с тобой до этого – это так, пустяки и мелочи.
Естественные смерти. Считай, что ты был в карантине. Такая вот своеобразная тренировка, если угодно.
Ответить ему я не мог, поэтому он продолжил:
- Теперь начнется самое интересное и увлекательное. Правда тебе это не понравится…
  Я молчал, сжавшись в комок, и ненавидел его всей душой. Если бы ненависть была ощутима, то моя, испепелила бы его на месте. А так же подвал, дом и улицу, на которой тот стоял. Вот только ненависть губительна в основном для того, кто ненавидит.
- И почему ты ненавидишь меня? – он словно читал мои мысли.
- Ты сам виноват в том, что сейчас творится. Ты до такой степени ненавидел крыс, что крысы стали ненавидеть тебя, а я, всего лишь выполняю их коллективную волю. Лично мне, ты безразличен.
Подумай об этом. Крыса. Скоро увидимся.
  С этими словами крысиный бог отпустил кошку, которая пригнувшись и прижав уши, мягко пошла в нашу сторону.
 
Кошек я любил.  Очень.  В прошлой жизни.
Восхищался их грацией, ловкостью. Их ненависть к крысам давала мне повод считать себя перерождённым котом.
Модная в то время тема реинкарнации  обсуждалась чуть ли не ежедневно, и я, глядя немного свысока на своих собеседников, уверенно заявлял:
«Понятия не имею, кем были вы, но я на сто процентов знаю, кем был в прошлой жизни»
На девушек это действовало.
Широко открытые глаза, любопытство и нетерпение на личиках.
Выдержав обязательную паузу, я неизменно произносил:
«Я был камышовым котом.»
Оглядывая знакомых после этой фразы я видел одно и то же.
Восхищение и веселье в глазах женщин и тщательно прикрытая досада в глазах мужчин.
Ведь если бы эту фразу произнес кто-то другой, то все взгляды и обещающие улыбки достались бы ему.
- Я был камышовым котом! – эхом отдаётся в моей голове.  И смех. Кокетливый девичий смех.
Тот кот, что сейчас идет ко мне, совсем не камышовый. Раза в два меньше того, каким я якобы был в , теперь уже, позапрошлой жизни.
 Я якобы был, чем вызывал любопытство и веселье, а он по-настоящему есть, и вызывает у меня теперь ужас и обиду.
И ещё – он, это кошка.
Я , будучи человеком, восхищался кошками, котами и вообще, всем кошачьим семейством.
А теперь , я – крыса. Маленькая, полуслепая, беззубая, неповоротливая крыса. Крысёныш.  У меня инстинкты, которые заставляют всё вокруг замедляться.
Но, к сожалению, мои инстинкты не действуют ни на кошку, ни на крысиного бога.
  Кошки любят играть с пищей, это заложено в них с рождения.
Когда срабатывает инстинкт, любое существо подчиняется программе. Любое – кроме человека. Только он, венец творения, может противостоять собственным инстинктам.
Он- может, а кошка – нет.
Естественно, я начал трепыхаться. Естественно , у кошки сработал инстинкт.
- Сдохни крыса. Скоро увидимся.
Прозвучали обязательные слова, и я начал дохнуть.
Сначала мне перебили хребет. Это больно. Это очень больно. 
Затем, когда я, подчиняясь крысиному инстинкту, решил уползти на передних лапах, мне прокусили шею.
Обычные чувства давно отключились,  но крысиное чутьё работало до последнего. Поэтому я не только слышал, но и чувствовал, как пережёвывается моё , уже небьющееся, сердце.
Когда кошка играет с пищей – это интересно только кошке.
  Нет смысла описывать последующие мои жизни –смерти. Все они были примерно однотипные, и более – менее естественные.
Что может поджидать крысу, в естественной среде обитания?
Кошки, ежи, дети, камни, палки, удар ботинком.
В то время я не жил дольше трёх месяцев. И каждый раз, пробегая через двор, или просто, пересекая открытую местность, я ждал слов:
- Сдохни крыса. Скоро увидимся.
Правда эти слова всегда настигали меня неожиданно.

  Несколько лет я прожил, как обычная дворовая крыса. Каждая моя жизнь начиналась с вопроса «когда?», а следом за ним следовал «как?»
 Сколько я не пытался, так и не смог уловить какой-то системы в своих смертях. Самая длинная моя жизнь в то время – около трёх месяцев, самая короткая – три дня.
Смерти повторялись. Они могли повторяться по три-пять раз подряд, не теряя при этом остроты ощущений.
Четыре раза меня забивали камнями мальчишки, и каждый из них был как первый. Привыкания к смертям не было, скорее наоборот. Чем больше смертей я помнил, тем страшнее и больнее мне было умирать. И никогда не получалось потерять сознание.
Чувствительность пропадала только тогда, когда умирал мозг. Мозг же мне попадался (стараниями крысиного бога) живучий. Иногда приходилось ждать по несколько часов, пока какая-нибудь ворона, жадная до глаз, не спустится ко мне.
  Вороны умны и осторожны, они не любят людей, и не спускаются вниз, пока не почувствуют себя в безопасности. В такие моменты не слышно привычного  карканья – только хлопанье крыльев.
Затем ворона появляется в поле зрения.
  Когда жив только мозг, тело остаётся неподвижным, а из чувств, как правило, остаётся только боль. Но иногда остаётся слух, реже – зрение и обоняние. Правда в такие моменты они мне не подвластны. Когда всё заполнено болью, запахи перемешиваются, зрение доступно лишь под одним углом (видны лишь нерезкие пятна),  звуки сливаются в непонятный гул.
Но крысиное  чутьё со мной, даже в смерти.
Я  вижу себя со стороны – безжизненное тельце, с затянутыми плёнкой глазами. В радиус моего чутья попадает ворона, которая мелкими прыжками подбирается ближе ко мне. Прицеливается своим мощным клювом…
- Сдохни крыса – слышу я голос крысиного бога, и тут же ворона бьёт. Прямо в глаз.
Вспышка белой боли и… снова рождение.
Вокруг светло, я это чувствую.
Светло и чисто.
Мой маленький крысиный нос не способен чувствовать запахи в полной мере. Глаза ещё слепые, а слух только формируется.
Но крысиное чутьё приоткрывает часть окружения и ужас заполняет меня, а память ( где она всё же хранится?) услужливо распахивает двери в моё институтское прошлое.

  Всё-таки крысиный бог не был садистом, он исполнял наказание постепенно.
Дал мне время на то, чтобы свыкнуться (не привыкнуть!) со смертями. Если бы он сразу поместил меня сюда, вряд ли что-нибудь осталось бы от моей личности. Конечно, в процессе она претерпела грандиозные перемены, но всё же я чувствую себя личностью. Но в тот момент, когда закончилась моя дворовая жизнь, я вообще ничего такого не думал. Мне было страшно.
Я попал в лабораторию и это означало, что надо мной будут ставить опыты, не спрашивая моего согласия…
Как только я окреп достаточно, для того, чтобы передвигаться, я попытался покончить с собой. Ничего не вышло.
Инстинкт самосохранения взял верх и тело само вырвалось из прутьев клетки, куда я просунул голову, в надежде задохнуться.
- Тебе страшно?
Крысиный бог сидел рядом и смотрел на меня.
- Ты думал, что наказание, это то, что уже было с тобой? Нет крыса, наказание, это то, что начнётся теперь. Ты поможешь людям, которых ты так любил, создать новые лекарства, или яды. Или ещё что-нибудь. Разве не этого ты хотел в своё время?
- Твои жизни увеличатся. Ты поможешь людям, науке, прогрессу. Ты счастлив?
На его лице не было и тени злорадства. Скорее любопытство.
  В  лаборатории был прядок. Точнее в лабораториях.
   Не буду вдаваться в подробности, и тщательно описывать каждый эксперимент , в котором мне довелось принять участие. Конец у этих опытов всегда был один – смерть.
Крысиный бог часто приходил ко мне, и просто рассказывал  о том, что происходит в мире. Наверное, это тоже была часть наказания.
  Как я уже говорил, сначала я запоминал своих мучителей. И хотя ни одного из них давно нет в живых, я всё же помню их.
Со временем я бросил эту затею, потому, что они, ученые,  тоже иногда с нами разговаривали.
Оказалось, что никто из них не ненавидит крыс. Просто эти одержимые люди любят науку и действительно хотят помочь человечеству. Хотят славы, любви, уважения, признания.
  Может скульпторы тоже разговаривают с глиной, а художники с холстами? Не знаю.
- Понимаешь – говорил один лысеющий ученый, фиксируя меня и раскладывая инструменты.
- От меня жена ушла к какому-то торгашу. А я её люблю. Она говорит: «Ты со своими крысами совсем о семье забыл..» А разве я забыл? Я же всё для неё…
  Жалко мне его было. Жалко и страшно, как всегда, перед смертью.
- Ты только не думай – он вдруг перестал бормотать и сосредоточил на мне всё внимание.
- Я крыс люблю! У меня была в детстве. Точнее – был. Я его Вовкой звал, Володей ещё… Только ты не говори никому – сказал и засмеялся.
- Я ж не знал, что Ленин, тоже Вовкой был. А отец когда узнал, что я крысёныша , как вождя назвал, меня выпорол, а его закопал на пустыре. Вот так вот.
 Таких историй было много. Учёные – они тоже люди, а время было такое, что даже детям приходилось держать язык за зубами. А тут – подарок судьбы. Слушатель, который никогда никому ничего не расскажет, потому, что крысы не выдают чужих секретов. Особенно такие крысы, которых ты сам убиваешь после исповеди.
  Крысиная мудрость:
«Если лаборант  начинает разговаривать с тобой на личные темы,  значит жить тебе осталось всего – ничего.»
Не хочется мне вспоминать свои жизни – смерти в лабораториях, а они вспоминаются сами. Страшно там было, и смерти были страшные.
Яды и лекарства – по сути, одно и то же. Иногда смерть от сильного яда бывает легче, чем от передозировки неиспытанным лекарством.
  Бывали и курьёзы – один из них до сих пор веселит меня.
В тот раз настроение никак не желало подниматься, и зависло посередине, где-то между «гадко» и «погано».
Предыдущая смерть была омерзительна, как и жизнь.
  Три месяца меня удостаивали всех почестей, которых только может быть удостоена лабораторная крыса. А потом – началось:
Меня усыпили, аккуратно сняли верхнюю часть черепа, и подсоединили к мозгу электроды. Видимо решили изучать реакции на разные раздражители. Чем собственно и занимались , до самой моей смерти.
Последнюю неделю мне не давали спать.
  Вот в таком настроении я и родился  в следующий раз.
Меня снова начали к чему-то готовить, правда лаборатория была уже другая, хоть и знакомая.
Сколько я их сменил, за прошедшее время? Наверное, только крысиный бог знает.
Вобщем, настроение с каждым днём ухудшалось.
  Ясно, что дело кончится смертью, но вот какой? Это был вопрос. Мои соседи по клетке тоже заметно нервничали, и хоть мы и не общались как люди, я прекрасно чувствовал их состояние.
Наконец  меня, с дюжиной «добровольцев», унесли в соседний бокс, а уже оттуда, нас по одному забирали в смежную комнату.
Когда  очередь дошла до меня. Трупов своих предшественников я не заметил, но в комнате отчетливо пахло смертью.
  Помимо лаборанта, доставившего меня, в комнате находились ещё двое мужчин.
Один пожилой, другой молодой.
От молодого  пахло оружием и любопытством. От пожилого, как и от лаборанта, отчетливо пахло страхом и немного веяло надеждой.
По молодому было видно, что он военный. Короткая стрижка, гордая осанка, запах оружия и тщательно скрываемое презрение во взгляде. Как и большинство военных – этот ученых недолюбливал.
- Номер семнадцатый – сказал лаборант и достал мня из клетки.
Военный раскрыл блокнот и сделал в нём пометку (наверное, поставил цифру семнадцать), а пожилой учёный открыл сейфовый шкаф, и извлек из него пузырёк с семнадцатым номером и шприц.
  Всё это я увидел одновременно, своим крысиным чутьём, хотя от мандража, охватившего меня, хотелось отключиться , но как раз этого свойства я был лишён.
  Всё оказалось быстро и до смешного просто. Никаких зажимов, никаких фиксирующих ремешков. Простота пугала меня ещё сильнее. Лаборант просто прижал меня к столу, а спустя секунду к нему присоединился военный, и к запаху медикаментов прибавился запах чеснока, табака, оружейной смазки и баб (почему-то именно баб, и никак иначе).
  Военный чуть меня не удушил (было бы здорово!), но чуть – не считается. Лаборант по-моему молился. Не уверен, но что-то такое он бормотал. А ученый, набрав полкубика из пузырька с номером семнадцать, воткнул шприц мне под лопатку.
Сначала было больно. Потом стало хорошо. Потом стало очень хорошо.
Похоже, моё крысиное тельце слишком обмякло, потому ,что меня отпустили.
Военный в сердцах крикнул:
- ****ь!!!
Лаборант перекрестился, а учёный взял меня за шкирку (если б он знал, как мне было тогда хорошо), подошел к тому ящику на полу, от которого за версту несло смертью, и откинул крышку.
Ящик оказался чем-то вроде морга для крыс. На треть он был заполнен колотым льдом, а на льду лежали крысы. Все шестнадцать, что были до меня.
  Мне всё ещё было хорошо. В тот момент я любил и учёного, брезгливо нёсшего меня за шкирку, и набожного лаборанта, молившегося толи за меня, толи за себя. Любил военного, нагнавшего ужас на них обоих (наверное запахом баб)
Находясь в этом состоянии эйфории, мне захотелось успокоить всех троих, ведь было очевидно, что моя, якобы смерть, расстроила этих чудесных людей, и теперь они переживают. Сейчас я покажу им , что ещё живой, и что меня можно будет прекрасно помучить всей компанией.
  Учёный как раз бросил мою вялую тушку  в компанию бывших добровольцев, и собрался захлопнуть крышку.
Я решил – пора! И собрав в кулак остатки воли (делать это мне тогда совсем не хотелось), заставил себя встать.
Учёный замер, положив руки на крышку ящика, военный бессмысленно смотрел на меня, а лаборант распахнул глаза, и занёс руку для очередного крёстного знамения.
После того, как я выбрался из ящика, рука лаборанта всё ещё медленно двигалась ко лбу, взгляд военного стал осмысленным и глаза его стали округляться, а учёный отпустил крышку, которая стала медленно опускаться.
Воздух казался мне вязким, почти как вода, эйфория стала отступать, и я понял, что мне вкололи какой-то стимулятор.
Побегав по комнате где-то с минуту, я увидел, что крышка ящика так и не упала на место, лаборант всё ещё не перекрестился и только военный уже успел расстегнуть кобуру, которая пряталась под халатом. Для них вероятно прошло меньше секунды.
Что ж – подумал я тогда – это шанс!
Чем быстрее  движется предмет, тем больше разрушений он может создать.  С этой мыслью я ломанулся  к двери, и что было сил ткнулся в неё.
Дверь  вышибло как от хорошего удара ногой. Я обратил внимание на вмятину, в том месте, где врезался в неё, и на то, что замок цел, а вот часть косяка вырвало.
В этот момент появился крысиный бог и попытался поймать меня, словно был обычным человеком.
- Где-то я тут напутал – пробормотал он, когда я выскользнул из его рук.
- Ты не должен был…
Именно тут лопнул мой мозг.
Наверное, в этот раз он действительно что-то напутал, потому, что тело моё умерло без боли, а я ещё минуты две находился рядом. Правда не знаю, в качестве кого.
Сначала исчез крысиный бог, растерянно пробормотав:
- Э-ээ.. увидимся…
Затем, вбежали военный, лаборант и учёный. Военный держал пистолет, лаборант – клетку, а учёный осторожно выглядывал из-за их спин.
- Ну профессор! – восхищенно сказал военный, убирая пистолет в кобуру.
- Ведь можете, когда хотите, а?! Сейчас же доложу об успехах наверх… Видали, как она дверь вышибла?!
- Это он…-  учёный наклонился над моим трупом и внимательно смотрел в глаза.
- Что? А, да, он.. Да какая разница? А как по комнате носился? Я не успевал следить! Нам бы роту таких солдат, чтоб часа четыре продержались…
От лаборанта и учёного  в тот момент пахло облегчением. От военного -  восторгом и гордостью.
Я же веселился от души. Умер без боли – раз, ошарашил крысиного бога – два, и мне , пусть и немного, но было так хорошо, как никогда до этого.
Жаль, крысы не могут хохотать.
Больше своих ошибок крысиный бог не повторял.
Боль вернулась. А промежутки между смертью и рождением исчезли.
  Шли годы.
Лаборатории менялись, но суть оставалась та же. Эксперименты, опыты, реакции на лекарства, реакции на яды.
Умерев и родившись в очередной раз, я сначала не поверил собственному чутью.
А  чутьё говорило мне, что я в квартире. Ещё, чутьё говорило мне, что в квартире живут пятеро:
Мужчина, женщина, их взрослая дочь и маленький сын, а так же бабушка.
Я подумал, что крысиный бог ошибся, и стал ждать его со дня на день. Он не приходил.
Потом я попытался просто жить с ними, но мне было тяжело. Каждый день я ждал смерти, а она всё не шла.
Женщина не травила меня, мужчина не резал, их взрослая дочь не  била меня палками, а мальчик, вместо того, что бы убить меня, дал мне имя.
Даже бабушка, при всех её причудах, ни разу не ткнула  меня вязальной спицей.
Меня выпускал гулять по квартире. Чудеса!
Я прожил у этих милых людей два года, смотрел вместе с ними телевизор, впитывал а себя всё, что мог.
В мире многое изменилось. Того, моего мира больше не было. Теперь был их мир – мир денег и политики.
Я так и не свыкся с этим, и однажды прыгнул в окно. Девятый этаж – это вам не третий. Когда эти милые люди привезли меня в ветеринарную клинику, им посоветовали усыпить меня, чтоб не мучился. Они согласились. Мальчик плакал, бабушка его утешала, мужчина и женщина шептались о собаке, «которая не предаст», и тут появился он, крысиный бог.
Посмотрел на меня, кивнул, и я умер.
Потом были ещё семьи, в которых я жил, был любимцем, гулял по квартире и смотрел телевизор.
Каждый раз телевизоры становились всё тоньше, новости всё противнее.
Крысиный бог больше не говорит мне «сдохни», в последнее время, его карие глаза больше не выглядят ледяными и даже строгими. Скорее – просто карие глаза.
  Сейчас я состарился среди друзей. По крайней мере , эти люди именно так ко мне и относились.
Особенно она , хозяйка- друг.
Мои нынешние хозяева не смотрят телевизор и это хорошо.
Сколько тайн я унесу с собой на этот раз? Нынешние тайны намного интересней лабораторных! В этой семье мне было хорошо. Впервые, за семьдесят лет наказания, и впервые за семьдесят лет, я не зову смерть. Я так привык звать эту избавительницу, что мои мысли кажутся мне кощунством.
  Моя хозяйка не любит грустить, но сейчас, при взгляде на меня, её лицо на мгновение (только на мгновение!) говорит: «НЕТ!» Брови ломаются, когда летят вверх, уголки губ опускаются… но через секунду она снова улыбается. Моя хозяйка – друг.
Похоже, она привязалась ко мне. Привязалась не как к животному, а как к личности.
Жаль расстраивать её, грустно уходить, не сказав ни слова, не поблагодарив.
Только смерть уже близко. Столько раз  она приходила ко мне, пытаясь избавить от боли, что я научился её чувствовать.
Вот и крысиный бог появился. Сидит, и улыбается. Никогда он так не улыбался. Все его прежние улыбки обещали неприятности, а эта – просто улыбка, нормальная, обычная.
Раньше я его ненавидел, а сейчас устал от ненависти. Наверно старею, если память может стареть.
Я тоже смотрю на него и молчу. А что я могу ему сказать? Что мне жаль? Да нет, мне не жаль – глупо жалеть о том, что было. Что я устал? Он и сам это прекрасно знает.
  Вдруг мне вспомнился тот случай, когда у меня взорвался мозг и я засмеялся.
Засмеялся и услышал свой собственный смех. Человеческий.
Крысиный бог засмеялся вместе со мной, а у меня вдруг полились слёзы. Первый раз, за всю мою крысиную жизнь, у меня полились слёзы, хотя плакать хотелось часто.
Мы смеялись, причём я умудрялся совмещать два занятия. С каждой слезой из меня уходила горечь и боль прошлых смертей. Становилось легко и как-то правильно.
Никогда, за всю мою жизнь, включая человеческую, я не чувствовал себя так легко и правильно.
А затем, когда мы отсмеялись, крысиный бог сказал:
- Здравствуй человек.
- Здравствуй, крысиный бог.
- Твоё наказание кончилось. Ты исполнил карму, и можешь родиться кем захочешь.
- Человеком?
- Человеком.
- А отдохнуть? Я могу отдохнуть?
- Ты можешь отдыхать, пока тебе не надоест это занятие. В твоём распоряжении куча мест, где время течёт по другому.
- Тогда я хочу покоя.
- Отдыхай – сказал крысиный бог, и исчез.
А я вдруг понял, что всё это время смерть терпеливо стояла рядом, не спеша добавлять в свою коллекцию ещё один крысиный трупик.
Прощай, хозяйка- друг.
Вряд ли мы встретимся в этой жизни. Ну разве что я решу стать каким-нибудь голубем. Тогда я буду прилетать к тебе и клювом долбить в окно.
Ты слышала? Я могу стать кем захочу! Но сначала – покой.
Пожалуйста, не грусти. В твоём доме была самая лучшая моя жизнь.
А сейчас – покой.
Как же это хорошо! Вы даже себе не представляете!