Музыкально-театральный спектакль
по одноимённой повести А.С.Пушкина.
Я царь, я раб, я червь, я Бог.
Державин.
Действующие лица и исполнители:
Чарский - столичный поэт
Итальянец - импровизатор
Человек театра
Журналист
Застенчивая девица
Величественная красавица
Клеопатра - последняя царица эллин. Египта
Флавий - римский воин I в. до н.э.
Критон – римский мудрец
Римский гражданин.
Действие происходит: в первом действии - в Петербурге в Х1Х веке; во втором действии – (фрагменты и отдельные сцены) из эллинистического Египта I века до н.э.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.
АКТ ПЕРВЫЙ.
Занавес опущен. Играет очень тихая мелодия русской народной песни «Светит месяц» в исполнении струнного оркестра.
На авансцене появляется человек театра в чёрном фраке. Музыка смолкает.
Ч е л о в е к т е а т р а. (Говорит непринуждённо.)
Чарский был один из коренных жителей Петербурга. Ему не было ещё тридцати лет; он не был женат; Служба не обременяла его. Покойный дядя его, оставил ему порядочное имение. Жизнь его могла быть очень приятна; но он имел несчастье писать и печатать стихи. В журналах звали его поэтом, а в лакейских – сочинителем. Его звание и прозвище «поэт», которым он был заклеймён, было для него самое горькое, самое нестерпимое зло, которое никогда от него не отпадёт. Первый же знакомый встречный спрашивает у него: «Написал что-нибудь новенькое?» Задумается ли он о расстроенных своих делах: тотчас же кто-нибудь с пошлой улыбкой восклицает: «Верно, что-нибудь сочиняете!..» Красавицы ждут его элегии в своих альбомах. Знакомые кличут своих мальчишек и заставляют их читать ему стихи. Всё это Чарскому страшно надоело, так что он едва сдерживался от грубости и употреблял всевозможные старания, чтобы сгладить с себя несносное прозвище поэта. Он избегал общества братии литераторов и предпочитал им людей самых пустых.
Кабинет его был убран, как дамская спальня, там ничто не напоминало писателя, книги не валялись по столам и под столами; диван не был забрызган чернилами, словно тут муза и не ночевала. Однако ж, он был поэт, и страсть его была неодолима: когда на него находила такая дрянь (так он называл вдохновение), Чарский запирался в своём кабинете, и писал с утра до поздней ночи и только тогда знал истинное счастье. Так было и этим утром…
Человек театра уходит. Занавес открывается. За письменным столом в своём кабинете сидит Чарский, погружённый всей душою в сладостное забвение…и свет, и мнение света и собственные причуды для него не существовали. Он писал стихи. Мечтания явственно рисовались перед ним, и ожившие образы были в ожидании слов для воплощения видений. Стихи легко ложились под его перо, и звучные рифмы бежали навстречу стройной мысли. Время от времени он что-то рисовал рукой в воздухе или вскакивал с места и начинал быстро ходить по комнате…
Вдруг дверь его кабинета скрыпнула и незнакомая голова показалась в приоткрытой двери…
Ч а р с к и й.
(Вздрогнул и нахмурился, говорит в сторону, не поворачивая головы.)
Проклятые слуги, никогда не сидят в передней. (Повернул голову, говорит с досадой.) Кто там?.. (Незнакомец вошёл, по виду он был иностранец в чёрном потёртом фраке; он был невысокого роста, худощав, лет тридцати, смуглый, с густой бородой и с чёрными сверкающими глазами; Чарский говорит в сторону.) Похож на шарлатана, торгующего элексирами и мышьяком (говорит вслух) Что вам надобно?
И т а л ь я н е ц. (Ответил с низким поклоном) Signor, lei vogliа perdonаrmi s... (Чарский не предложил незнакомцу стула и встал сам.) Я неаполитанский художник, обстоятельства принудили меня оставить отечество, я приехал в Россию в надежде на свой талант...
Ч а р с к и й. (В сторону) По-видимому, неаполитанец собирается дать концерты и развозит по домам свои билеты, вручу ему двадцать пять рублей, только бы поскорее от него избавиться...
И т а л ь я н е ц. (Говорит поспешно.) Надеюсь, Signor, что вы сделаете дружеское вспоможение своему собрату, и введёте меня в дома, в которые сами имеете доступ...
Ч а р с к и й. (В сторону.) Это возмутительно. Как он может называть меня своим собратом?.. (Говорит вслух, с трудом сдерживая своё негодование.) Позвольте спросить, кто вы такой, и за кого вы меня принимаете?
И т а л ь я н е ц. (Заметил досаду Чарского, отвечает, запинаясь.) Signor, ho credito... ho sentito... Lа vostrа Eccelenzа mi perdonrа...
Ч а р с к и й. (Теряя последнее терпение, сухо повторил.) Что вам угодно?
И т а л ь я н е ц. (Не сдаётся до последнего.) Я много слыхал о вашем удивительном таланте; я уверен, что здешние господа ставят за честь оказывать всевозможное покровительство такому превосходному поэту, и потому осмелился к вам явиться...
Ч а р с к и й. (Прерывая красноречие итальянца.) Вы ошибаетесь, Signor,
Звания поэтов у нас не существует. Наши поэты не пользуются покровительством господ; наши поэты сами господа, и если наши меценаты (чёрт их побери!) этого не знают, то тем хуже для них. У нас нет оборванных аббатов, которых музыкант брал бы с улицы для сочинения libretto. У нас поэты не ходят пешком из дому в дом, выпрашивая себе вспоможения. Впрочем, вероятно вам сказали в шутку, будто я великий стихотворец. Правда я когда-то написал несколько плохих эпиграмм, но, слава Богу, с господами стихотворцами ничего общего не имею, и иметь не хочу.
И т а л ь я н е ц. (Сильно смутившись, поглядел вокруг себя, роскошь Чарского поразила его, говорит в сторону.) Понятно, что между этим богатым dаndy в золотистом китайском халате, опоясанном турецкой шалью и мной, бедным кочующим артистом в поношенном фраке, ничего нет общего... (Он поклонился и хотел выйти; жалкий вид его тронул Чарского.)
Ч а р с к и й. (Сожалея о своей раздражительности, сменил гнев на милость, и более дружелюбно обратился к итальянцу.) Куда же вы? Я просто хотел отклонить от себя незаслуженное титло поэта. Теперь поговорим о наших делах. Я готов вам услужить, в чём только будет возможно. Вы музыкант?
И т а л ь я н е ц. (Смутившись.) Нет, eccelenzа! Я бедный импровизатор.
Ч а р с к и й. (Сожалея, что зря обидел незнакомца своим жестоким обхождением.) Импровизатор! Зачем же вы прежде не сказали, что вы импровизатор? (Чарский сжал ему руку с чувством искреннего раскаяния.)
И т а л ь я н е ц. (Ободрился дружеским видом Чарского.) Я вынужден был приехать в Россию, в надежде, хоть как-то поправить свои домашние обстоятельства...
Ч а р с к и й. (Выслушал итальянца внимательно.) Я надеюсь, что вы будете иметь успех: здешнее общество никогда ещё не слыхало импровизатора. Любопытство будет возбуждено; правда не все могут понять ваш итальянский язык, но это не беда; главное, чтобы вы были в моде.
И т а л ь я н е ц. (Задумавшись.) Но если не будут понимать итальянского языка, кто же поедет меня слушать?
Ч а р с к и й. (Ободряя итальянца.) Поедут, не опасайтесь: иные из любопытства, другие, чтобы провести вечер как-нибудь, третьи, чтобы показать, что понимают итальянский язык. Главное, чтобы вы были в моде; а вы уж будете в моде, вот вам моя рука.
Чарский ласково расстался с импровизатором, записав себе его адрес.
Итальянец уходит. Занавес опускается.
АКТ ВТОРОЙ.
В Неприглядной комнате Итальянец нетерпеливо ходит из угла в угол. Послышался стук в дверь. Вошёл Чарский.
Ч а р с к и й. (Воскликнул с порога.) Победа! Ваше дело в шляпе. Княгиня даёт вам свою залу. Вчера я успел завербовать половину Петербурга; печатайте билеты и объявления. Ручаюсь вам, если не за триумф, то, по крайней мере, за барыш...
И т а л я н е ц. (Вскрикнул взволнованно, изъявляя свою радость живыми движениями, свойственными южной его породе.) А это главное! Я знал, что вы мне поможете. Corpo di Bacco! Вы поэт, так же, как и я; а что не говори, поэты славные ребята! Как изъявлю вам мою благодарность? Постойте... хотите вы выслушать импровизацию?
Ч а р с к и й. (Нерешительно.) Импровизацию!.. разве вы можете обойтиться и без публики, и без музыки, и без грома рукоплесканий?
И т а л ь я н е ц. (С большим оживлением.) Пустое, пустое!.. Где найти мне лучшую публику? Вы поэт, вы поймёте меня лучше их, и ваше тихое ободрение дороже мне целой бури рукоплесканий... Садитесь где-нибудь и задайте мне тему.
Ч а р с к и й. (Сел на чемодане, поскольку один стул был сломан, другой завален бумагами и бельём; итальянец-импровизатор взял со стола гитару и стал перед Чарским, перебирая струны костлявыми пальцами и ожидая его заказа.) Вот вам тема: поэт сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет право управлять его вдохновением.
И т а л ь я н е ц. (Гордо поднял голову, глаза его засверкали; он взял несколько аккордов, и пылкие строфы, выражение мгновенного чувства, стройно вылетели из уст его мелодическим речитативом.)
Поэт идёт: открыты вежды,
Но он не видит никого;
А между тем за край одежды
Прохожий дёргает его...
- Скажи: зачем без цели бродишь?
Едва достиг ты высоты,
И вот уж долу взор низводишь
И низойти стремишься ты.
На стройный мир ты смотришь смутно;
Бесплодный жар тебя томит;
Предмет ничтожный поминутно
Тебя тревожит и манит.
Стремиться к небу должен гений,
Обязан истинный поэт
Для вдохновенных песнопений
Избрать возвышенный предмет...
(Поднял глаза, наполненные слезами, к небу – поёт самозабвенно.)
Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несёт,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждёт?..
Зачем от гор и мимо башен
Летит орёл, тяжёл и страшен,
На чахлый пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Таков поэт: как Аквилон
Что хочет, то и носить он –
Орлу подобно он летает
И, не спросясь ни у кого,
Как Дездемона избирает
Кумир для сердца своего...
(Итальянец умолк... Чарский молчал, изумлённый и растроганный, итальянец немного успокоившись.)
И т а л ь я н е ц. (Положил гитару на стол, спрашивает.) Ну что? (Чарский схватил руку итальянца и сжал её крепко.) Что? Каково?
Ч а р с к и й. (Отвечает взволнованно.) Удивительно!.. Как чужая мысль чуть коснулась вашего слуха, и уже стала вашею собственностию, как будто вы с нею носились, лелеяли, развивали её беспрестанно. Итак, для вас не существует ни труда, ни охлаждения, ни этого беспокойства, которое предшествует вдохновению?.. Удивительно, удивительно!..
И м п р о в и з а т о р. (Говорит скромно.) Всякий талант неизъясним. Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит скрытого Юпитера, и выводит его на свет, резцом и молотом, раздробляя его оболочку? Почему мысль из головы поэта выходит уже вооружённая четырьмя рифмами, размеренная стройными однообразными стопами? Так никто, кроме самого импровизатора, не может понять эту быстроту впечатлений, эту тесную связь между собственным вдохновением и чужой внешнею волею – тщетно я сам захотел бы это объяснить. Однако... надобно подумать о моём первом вечере. Как вы полагаете? Какую цену можно будет назначить за билет, чтобы публике не слишком было тяжело, и чтобы я между тем не остался внакладе? Говорят, lа signorа Cаtаiаni брала по 25 рублей? Цена хорошая...
Чарский с неприятностью спускался с высоты поэзии, словно падая под лавку конторщика, но, понимая житейскую необходимость итальянца, пустился в меркантильные расчёты. Чарский обнаружил такую простодушную любовь импровизатора к прибыли, что, отделавшись общим одобрительным соглашением с расчётами итальянца, поспешил его оставить, чтобы не совсем утратить чувства восхищения, произведённое в нём импровизатором. Озабоченный итальянец не заметил этой перемены и проводил его из своей комнаты с глубоким поклоном и уверениями в вечной благодарности.
И т а л ь я н е ц. (Низко кланяясь на прощанье.) Signor! Буду вечно благодарен вам...
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
АКТ ТРЕТИЙ.
Зала княгини хорошо освещена. Музыканты со своими пюпитрами занимали обе стороны сцены. Чарский стоял у стены рядом со сценой. Посредине сцены стоял стол, на котором красовалась фарфоровая ваза.
Небольшой камерный скрипичный оркестр заиграл увертюру из Танкреда. На сцену вышел итальянец; он был одет в чёрный фрак. Кружевной воротник его рубашки был откинут. Импровизатор подошел к самому краю сцены, сделал низкий поклон всем присутствующим в зале.
И т а л ь я н е ц. (Обратился к публике.) Дамы и господа, прошу вас назначить несколько тем, написав их на особых бумажках. (Он подошёл к столу, взял несколько листочков бумаги и карандашей, заранее заготовленных им, предложил их присутствующим в зале. При этом неожиданном приглашении никто ничего не отвечал. Итальянец повторил просьбу смиренным голосом и обратился к Чарскому, протягивая карандаш и клочок бумаги с дружеской улыбкою; Чарский написал несколько слов. Итальянец взял со стола вазу, сошел со сцены и Чарский бросил в вазу свою тему. Его примеру последовал журналист и одна застенчивая девица: они опустили свои темы в вазу и вернулись на свои места в зале. Итальянец вернулся на сцену, поставил вазу на стол, и стал вынимать из неё бумажки - одну за другой.)
И т а л ь я н е ц. (Читает темы вслух.) 1. Cleopаtrа e i suoi аmаnti; 2. Lа primаverа vedutа dа unа prigione; 3. L’ultimo giorno di Pompe_ а.
(обращается смиренно к публике) Что прикажет почтенная публика? Назначить ли мне сама один из предложенных предметов, или предоставит решать это жребию?
Г о л о с из з а л а. (Негромко.) Жребий!..
П у б л и к а. (Громко.) Жребий, жребий!.. (Итальянец сошел со сцены, держа в своих руках вазу с темами, написанными на листочках.)
И т а л ь я н е ц. (Протягивая зрителям вазу с темами.) Кому угодно вынуть тему? (Импровизатор обвёл умоляющим взором первые ряды в зале. Никто не изъявлял желания. Наконец, поднялась ручка в маленькой белой перчатке на втором ряду. Молодая, величавая красавица, сидевшая на краю второго ряда, встала без всякого смущения, и со всевозможною простатою, опустила в чашу свою аристократическую ручку, вынула свёрток.) Извольте развернуть и прочитать...
В е л и ч а в а я к р а с а в и ц а. (Развернула бумажку и прочла вслух.) Cleopаtrа e i suoi аmаnti. (Импровизатор низко поклонился прекрасной даме с видом глубокой благодарности и возвратился на сцену.)
И т а л ь я н е ц. (Обращаясь к зрителям.) Господа, жребий назначил мне предметом импровизации Клеопатру и её любовников. Покорно прошу
особу, избравшую эту тему, пояснить мне свою мысль: о каких любовниках здесь идёт речь, perche lа grаnde reginа аvevа molto... (При этих словах мужчины, присутствующие в зале громко засмеялись, импровизатор немного смутился.) Я желал бы знать, на какую историческую черту намекала особа, избравшая эту тему... Я буду весьма благодарен, если угодно ей будет изъясниться. (Несколько дам, обратили свои иронические взоры на застенчивую девушку, написавшую эту тему; девушка сильно смутилась и Чарский поспешил прийти ей на помощь.)
Ч а р с к и й. (Обратившись к итальянцу.) Тема была предложена мной. Я имел в виду показание Аврелия Виктора, который пишет, будто бы Клеопатра назначила смерть ценою своей любви, и что нашлись обожатели, которых таковое условие не испугало и не отвратило... Мне кажется, однако, что предмет немного затруднителен... не выберете ли вы другую тему?.. (Но импровизатор уже чувствовал приближение Бога. Он дал знак музыкантам играть. Лицо его страшно побледнело, он затрепетал, как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнём. Он приподнял рукою чёрные свои волосы, отёр платком высокое чело, покрытое каплями пота... И вдруг шагнул вперёд, сложил крестом руки на грудь... музыка умолкла... импровизация началась.)
И т а л ь я н е ц. (Речитатив.)
Чертог сиял. Гремели хором
Певцы при звуке флейт и лир.
Царица голосом и взором
Свой пышный оживляла пир;
Сердца неслись к её престолу,
Но вдруг над чашей золотой
Она задумалась и долу
Поникла дивною главой...
И пышный пир как будто дремлет.
Безмолвны гости. Хор молчит.
Но вновь она чело подъемлет
И с видом ясным говорит...
(В зале гаснет свет; на участке сцены, освящённом ярким лучом прожектора, появляется египетская царица Клеопатра.)
К л е п а т р а. (Поёт.)
В моей любви для вас блаженство?
Блаженство можно вам купить...
Внемлите ж мне: могу равенство
Меж нами я восстановить.
Кто к торгу страстному приступит?
Свою любовь я продаю;
Скажите: кто меж вами купит
Ценою жизни ночь мою?
Клянусь... – о матерь наслаждений,
Тебе неслыханно служу,
На ложе страстных искушений
Простой наемницей всхожу.
Внемли же, мощная Киприда,
И вы, подземные цари,
О Боги грозного Аида,
Клянусь – до утренней зари
Моих властителей желанья
Я сладострастно утомлю
И всеми тайнами лобзанья
И дивной негой утолю.
Но только утренней порфирой
Аврора вечная блеснёт,
Клянусь – под смертною секирой
Глава счастливцев отпадёт...
Кто к торгу страстному приступит?
Свою любовь я продаю;
Скажите: кто меж вами купит
Ценою жизни ночь мою?
Царица Клеопатра вопросительно смотрит в зал...
И т а л ь я н е ц. (Музыкальный речитатив.)
Рекла – и ужас всех объемлет,
И страстью дрогнули сердца...
Она смущённый ропот внемлет
С холодной дерзостью лица,
И взор презрительный обводит
Кругом поклонников своих...
Вдруг из толпы один выходит,
Вослед за ним и два других;
(Трое мужчин появляются на сцене, освещённые лучом прожектора.)
Смела их поступь, ясны очи;
Навстречу им она идёт;
Свершилось: куплены три ночи
И ложе смерти их зовёт.
Благословенные жрецами,
Теперь из урны роковой
Пред неподвижными гостями
Выходят жребии чредой.
И первый – Флавий, воин смелый,
В дружинах римских поседелый;
Снести не мог он от жены
Высокомерного презренья;
Он принял вызов наслажденья,
Как принимал во дни войны
Он вызов ярого сраженья.
(Флавий, становится рядом с царицей Клеопатрой.)
За ним Критон младой мудрец,
Рождённый в рощах Эпикура,
Критон, поклонник и певец
Харит, Киприды и Амура.
Любезный сердцу и очам,
Как внешний цвет едва развитый,
Последний - имени векам
Не передал. Его ланиты
Пух первый нежно оттенял;
Восторг в очах его сиял;
Страстей не опытная сила
Кипела в сердце молодом...
И грустный взор остановила
Царица гордая на нём...
(Критон опускается на одно колено, целует царице Клеопатре руку, с необыкновенной любезностью протянутой ему; гаснет луч прожектора; Исчезают герои-любовники и царица Клеопатра, в зале зажигается яркий свет.)
И т а л ь я н е ц. (Берёт гитару, играет, поёт.)
И вот уже сокрылся день,
Восходит месяц златорогий...
(В зале медленно гаснет свет, появляются звёзды и луна.)
Александрийские чертоги
Покрыла сладостная тень...
Фонтаны бьют, горят лампады,
Курится лёгкий фимиам.
И сладострастные прохлады
Земным готовятся Богам.
В роскошном сумрачном покое.
Средь обольстительных чудес
Под сенью пурпурных завес
Блистает ложе золотое...
В зале зажигается свет. Все актёры, принимающие участие в музыкальном спектакле выходят на сцену исполняют песню «Роза», слова Г.-Х Андерсена.
Ты улыбнулась мне улыбкой светлой рая...
Мой сад блестит в росистых жемчугах,
И на тебе, жемчужиной сверкая,
Одна слеза дрожит на лепестках.
То плакал эльф о том, что вянут розы,
Что краток миг цветущей красоты...
Но ты цветёшь, - и тихо зреют грёзы
В твоей душе... О чём мечтаешь ты?
Ты вся любовь, - пусть люди ненавидят!
Как сердце гения, ты вся одна краса, -
А там, где смертные лишь бренный воздух видят, -
Там гений видит небеса!..
И на тебе, жемчужиной сверкая,
Одна слеза дрожит на лепестках.
Мой сад блестит в росистых жемчугах,
Ты улыбнулась мне улыбкой светлой рая...
Конец спектакля