ДУЭТ
Я состою из двух начал —
Коза и Дева.
Вот Дева холодна,
как герцог Ришелье.
Коза, напротив,
соткана из нервов.
Борьба меж ними длится
столько лет…
Влюбленная Коза весь мир
обнять готова.
Смеется Дева,
иронически брюзжа.
И незаметно
сердцееда Казанову
сменяет
целомудренный ханжа.
Коза стремительно выводит
эти строки,
ее, дитя капризное,
придется пожалеть,
когда прочтет написанное
строгий
и прагматичный
герцог Ришелье.
* * *
Железной волею,
почти как у Петра,
я взялся за реформу
над собой:
стремглав бегу на белый Тельбин
по утрам,
дыша, как неразыгранный гобой.
Парное молоко
дымящейся воды
принять готово
тело бегуна,
и взгляд прощальный
с зазеркальной высоты
бросает мне
поблеклая луна.
Рука застыла,
как усталое весло,
и незачем,
и некуда грести…
Касаюсь глади
отраженных куполов,
пытаясь смыть
налипшие грехи.
ПУТЕШЕСТВИЕ ГУЛЛИВЕРА
Гулливер,
поседевший в плаваниях,
прошедший
и Крым, и рым,
и при этом
призвание главное
сохранивший:
созвучием рифм
достучаться
до спящих сердец, во
игнорирование
легких маршрутов
продолжает курс,
взятый из детства,
продираясь
сквозь строй
лилипутов.
* * *
Воздушного замка вздымал стропила
так благоговейно, почти не дыша…
Но ты так и не позвонила,
но ты так и не пришла.
Вживался в роль со страстью де Ниро,
захлёбываясь от воображаемых ласк…
Но ты так и не позвонила,
но ты так и не пришла.
С трудом различая, что явно, что мнимо,
сжигал ежечасно себя дотла…
Но ты так и не позвонила,
но ты так и не пришла.
ПИСЬМО В АМЕРИКУ
Когда я бодрствую,
то ты, конечно, нет —
бредешь во сне
под сенью
киевских аллей…
И наш
отдельно создаваемый портрет —
двуглавый (врозь навек!)
“дамо-валет”.
Уже вторая Лошадь
в Лету кануть мчит.
Душа — вся в коже
от Жан-Клода Житруа.
Чтоб помолиться за тебя
в ночи,
все реже
поднимается рука.
ЛЕСТНИЦА В НЕБО
Виолончельный скрип
падающей качели,
ноги, уходящие в бесконечность юбки…
Костры из листьев чадно горели,
тоскливо кричали на озере утки.
А ты забиралась к небу всё ближе,
твой смех взрывал
предвечерний лад.
И солнце сквозь ветки
смотрело, как лижет
скользящий ветер колен твоих гладь.
* * *
“Би Джиз”,
многоголосие
и жизнь,
как предисловие:
бежишь
ко мне стрелою —
вся! —
Брижит
рыжеволосая.
Дождит
и пахнет осенью…
Брижит,
что было после нас?
О, жизнь
разнополосая!
“Би Джиз”,
многоголосие.
БАЛ-МАСКАРАД
Ты сидишь в кресле,
опустив руки.
Что же нос повесил,
что закис в скуке?
Понимаешь: что-то
не вернуть вовсе.
Круг: семья — работа…
Ну а дальше?
После?
Так и будет разве —
слякоть всё да дождик?
Каждый день-праздник,
ярко будь прожит!
Взвейтесь, канделябры,
выпрямитесь, фраки!
Приготовьтесь пары
к лобовой атаке!
Незнакомка в маске
за рукав тянет,
говорит ласково:
“Это — наш танец!”
Прикоснёшься еле
к талии ты осьей…
И опять в кресле.
Шум дождя.
Осень.
WHO DO WE THINK WE ARE*
Сыну
Рассматривая нас,
как говорится, на свет,
эксперты вязнут
в гипотез рутине:
гены — одни ведь,
а сходства, мол, нет,
как ни сравнивай
и как ни крути.
Начнем с глаз:
черные против серых,
ты носишь хвост,
я — бритоголов,
я, как Янковский,
со свечой веры,
ты — более сдержан насчёт веры,
как и насчёт слов.
Я прошёл путь от “Битлз”
до “Рамштайн”,
ты забрёл дальше —
в район “Кэннибал Корпс”.
Я живу явно,
ты — более тайно,
но это сказано так,
не в укор.
Впрочем, некоторым кажется
с недавних пор
(и это интерпретируется
на всякий лад):
одно наше сходство
сражает в упор —
взгляд.
______________________________________________________________
* Название альбома (1973) британской рок-группы Deep Purple, один
из вариантов перевода:“Мы задумываемся над тем, кто мы есть”.
СЛОН
Стеклянный слоник на столе
растёт, ну прямо на глазах…
Вот закачался на земле,
как маятник: вперёд — назад.
Вбирая хоботом песок,
он сыплет на спину себе
и, чуть ступая на носок,
буравит взглядом синь небес.
Как быстро время пронеслось,
а мир вольером ограждён.
Никто не видит тихих слёз,
смываемых слепым дождём…
Воздушный сон преодолев,
я открываю вновь глаза…
Как маятник: вперёд — назад
качнулся слоник на столе.
ВЛЮБЛEННЫЙ ТРОЛЛЕЙБУС
Перчатки брошены на снег,
распахнуты две шубы.
Зажмурены две пары век,
раскрыты настежь губы.
Троллейбус вдруг притормозил.
Прильнули к стёклам лица.
На перекрёстке улиц, зим
вот так бы влёт влюбиться!
Гудят троллейбусу такси:
“Проснись! Вперёд давай!”
А дождь со снегом моросил,
хоть месяц был январь.
“Оплачиваем все проезд!” —
раздалось вдруг в салоне.
Уткнулся в книгу кто, кто ест,
кто чертит ню оконные.
Плывут в троллейбусном окне
случайные фигуры,
перчатки, шубы, первый снег…
И тень стрелы Амура.
СОТВОРЕНИЕ МИРА
Александру Дидыку
Я вслушиваюсь в себя с прищуром
доктора Хауса,
Пытаясь вычислить предродовых схваток
первый толчок.
Вот-вот должно что-то явиться из чёрного хаоса
И засветиться в конце тоннеля
белоснежной свечой.
Как будто соткан весь ты
из контрапунктов Стравинского
И не можешь разрешиться
хоть единственной ми бемоль.
Гони вперёд раздобревшего пегаса,
трави его,
Пусть мчит он, захлёбываясь по́том,
превозмогая боль!
А может быть, никакой пегас тут
и ни при чём даже,
И просто иссяк (прости за надрывный фальцет!)
родник?
Присядь к пианино, тронь
флойдовское адажио,
Останься с собой в кои веки-то
один на один.
Звук одинокий…
Тихо, молчок!
Первые строки
Легли на листок.
И ниоткуда —
Ростком сквозь асфальт —
Спустилось чудо.
Ми,
ми диез,
фа…