долгий путь до Перекатного

Долгий путь до Перекатного

или

Вариации на тему Перекатного

(путевой дневник)














До Якутии планировалось лететь. 10 августа я вернулась с Урала и 11 была в институте. На столе начальника – открытый календарь. На обороте листа за 11 августа надпись: «Волковой Н.А. быть в Ал-ве!» Я – вот она, но ни Кашаева (начальника), ни Командора (Некрасова) – нет. Занялась обработкой привезенных с Урала проб.
18 августа все в сборе, но погода хуже не придумаешь. Решаем ехать поездом, дабы не сидеть в аэропортах. Оформляем документы. Деньги – аванс – получили 22. Алька и Валерка укатили за билетами. Вернулись серые, промокшие. За билетами дикая очередь, на скорый купить не удалось. Едем обычным. Боятся Командора. Я рассмеялась: Командору придется их утешать! Точно. Во вторник 26 выезжаем. Начинаем сборы, спешно расталкиваю пробы – химикам и в шлифовалку.
26 августа. Проливной дождь. На вокзале нас с Алькой провожала, умирая от зависти, Ирина. Вскоре появился Командор и Валерка. Командор – в черном костюме, теперь жди неприятностей: не остригся и в цивильном виде. Дважды нарушил традицию.
До отправки электрички 40 минут. Мы с Алькой переглянулись – общая мысль: дома осталась открытая бутылочка сухого и магнитофон с песнями бардов.
- Командор, а что если мы слетаем домой? (ходу – минуты 4)
- Наденька, купите мне две пачки «беломора» заодно.
- Ладно.
Бежим. В киоске приобретаю «беломор», заталкиваю в карман – дождь. Влетаем в дом. Допиваем вино, слушаем песни. Слова гордые, горькие и резкие. Взгляд на часы – пора.
Не спеша, шлепаем по лужам. Издали гляжу на привокзальные часы: «Алька, опаздываем!» Летим как сумасшедшие, сердце готово выпрыгнуть, в горле пожар. Перрон пуст, влетаем в последний вагон – успели! Алька припадает к стене, я «Они ж там с ума сходят!» Бежим по вагонам… Командор и Валерка – белые, увидев нас, светлеют. Падаем на скамейки возле горы вещей, говорить трудно.
По пути в Москву, в электричке, намечаем план действий: Валерка остается с вещами, я – к Елагиным, по пути сыр и колбаса, Алька – яблоки, помидоры, огурцы, Командор – в какой-то НКВДэшный магазин – вино, хлеб. Кашаев будет к отправке поезда. У нас в запасе 4 часа. Разбежались.
В метро перескакиваю с электрички на электричку, потом автобус. Выскакиваю на своей остановке, забегаю в магазин – есть! Полусухая! Беру две палки, подумав – еще 2 кг «мокрой», сыр. Лечу к Елагиным. Мама Таня узнав, что мы едем поездом, посылку не посылает с нами, но начинает меня усиленно кормить. Входит Рыжий, здорово подрос за лето, посветлел, весь в делах и рисунках. О маме – папе ни слова, через 4 дня – в 1 класс. Напутствуя, что передать на словах, взгляд на часы – лечу.
В вокзал влетаю первой из троих, четко по времени сбора. Освобождаюсь от тяжелой сумки. Вскоре появляется Командор с громадной сеткой. Последняя – Алька, с 1 кг огурцов и 0,5 кг конфет, очень грустная. Моя колбаса вызывает восторг, оказывается мне повезло, в Москве – дефицит колбас, все Олимпиада съела.
Идем на разведку: табло опозданий не вмещает всех опаздывающих поездов. Поезда с востока опаздывают поголовно, причем на сутки – двое. Проливной дождь. Накинув плащи, мы идем искать наш поезд. Вокзал переполнен, в справочном ничего уже не в состоянии сказать.
Ага, отправляется «Москва-Лена», но…за 24 число.
Кашаева нет, Командор отправляет меня искать его по вокзалу. Проталкиваюсь в переполненных залах – ничего похожего не вижу.
Наш поезд должен уже отправляться, а о нем ни слуху – ни духу. Но ведь он формируется здесь, в Москве!
Спускаюсь вниз. Кашаев – у вещей, оказывается, увидел нас с Командором, когда мы выходили, и, таким образом, вычислил, где искать рюкзаки. Ура! Объявляют наш! Командор выдает мне билеты, подхватываем рюкзаки, плывем – дождь! – по перрону к своему вагону.
В купе не втиснуться: два вьючных ящика, 5 гигантских рюкзаков, чемодан, портфель, 3 полевые сумки, 3 громадные сетки с продуктами и 5 – нас. Как влезли. Сели. Охнули. Командор, видя наши молящие глаза, решает, что в другом купе будет ехать сам. Ужасно хочется есть. Как только двинулся поезд – опоздав на 40 минут – лезем в сетки. Решаем съесть «мокрую» колбасу и все, что поближе. Мужчины требуют отметить начало пути. «Стрелецкая». Мы не протестуем. Начало пути – святое дело. Извлечены кружки, дверь – на защелку. Пьем, едим, перекуриваем.
Ждем родной Александров, публика обещала прийти, помахать.
Остановка, вылетаем на перрон: Оля, Таня, Серега, Валерку встречает друг. Тот же, что и провожал утром. Исполняем танец дикарей, на перрон выставлена пустая бутылка с нашими автографами и «ПОЕХАЛИ» – на этикетке. Сигнал отправления. Торопливые объятья, перрон плывет назад. Наши элегантные друзья – тоже. Мы кричим: «Едем с нами!». Это садизм, ибо они и так умирают от зависти, но слишком сильна радость – едем!
Ну что ж, ночью на 1 будем в Невере. В коридоре шум, ругань. Острим, как можем, мы же счастливы, мы – едем…
- Командор, надо бы получить постельное белье…
Возвращается: - А его нет!
- Как «нет»?
- По пути в Москву все комплекты оприходованы…
Ага, вот почему в коридоре ругались! Мы смеемся, нам это не страшно, у нас спальные мешки в рюкзаках. Распаковываемся.
Н.И. (Кашаеву) проводница выдает комплект «учитывая возраст». Он – «девочкам», я – «мне не надо». Решаем – Альке. Мы с ней выходим в тамбур курить и я смеюсь:
- Алька, ты за 1 рубль будешь мерзнуть.
А: - Что же делать?
Я: - Вернем проводнице.
Выходит К. (Командор). Я ему: - Алькин рюкзак под Н.И., а он уже ложится спать в спальник.
К. (понимая с полуслова) – Поднимем, скажем «Дети плачут»!
 Да, во всем вагоне только нам хорошо и уютно: в спальниках со свежими вкладышами тепло, мягко, чисто.
Начинается дорожная жизнь. Завтрак и ужин – свой, только чай у проводниц (они нас за покладистость уже чтут), обед комплексный, из того, что принесут плюс 2 бутылочки сухого вина.
Уже улеглись, когда радио щелкнув, ожило и заговорило. Голос был сух, надменен и снисходителен. Человек, который говорил, о каждом из нас знал что-то очень неблаговидное. Один голос его поверг в шок:
- Спокойной ночи, товарищи пассажиры! Спокойного дежурства, товарищи проводники! Во избежании нарушения покоя пассажиров в 23-00 по местному времени дежурным проводникам перекрыть торцевые двери вагонов, регуляторы света поставить в положение «ночь». Приятных снов, товарищи пассажиры!
Слова сами по себе ничего не значили. Тон – вот что было главным. Мы поняли – хорошего ждать нечего. Все мы виноваты и получим по заслугам. И утро нас не обмануло: только умылись, сели за завтрак, радио – щелкнув – ожило. И тот же угрожающий голос сказал:
- Доброе утро, товарищи пассажиры! Наш проездной радиоузел начинает свою работу. Проводники вагонов – студенты, они малотребовательны и неопытны, поэтому участились случаи нарушения общественного порядка, особенно это касается 11 вагона…
Мы замерли – наш вагон, а что, если виноваты мы?
- … в 7 купе – пьянствовали, курили, шумели. Делаю последнее предупреждение. В случае повторения я высажу нарушителей, чего бы это мне не стоило. Я гарантирую пассажирам нормальный проезд. По пути в Москву мы высадили около 30 пассажиров. Повторяю: я установлю порядок, чего бы это мне не стоило! Проводникам 11 вагона проверить, наведен ли порядок в 7 купе и доложить мне.
Щелчок и – музыка. Мы перевели дух. «Ну и ну!». Получая чай у проводницы, я спросила, можно ли увидеть бригадира и как его узнать.
- Очень просто, - сказала милая женщина, - он ходит в форме и черных перчатках.
Черные перчатки!!! Час от часу не легче!
Так этот человек и вез нас в состоянии тихого шока. Я его видела худенький, среднего роста, в форме железнодорожника и черных кожаных перчатках. Но голос…!!! Хотя, если честно, впервые по радио мы наблюдали работу проводников. В штабной вагон то и дело кого-нибудь требовали, туда же докладывали о положении дел, информацию о наличии мест и оттуда же бригадир рассказывал о местах, которые мы проезжали. Голосом бригадира начинался и заканчивался день. Изредка он вечером вместо снов желал «приятных сновидений», а утром «доброе утро, товарищи пассажиры, доброе утро, работники ресторана». В целом же речь его была неизменна, и мы вскоре заучили ее наизусть. Мы попали под магнетизм этого голоса, мы ему подчинились.(в течении всего поля лучшим снотворным служило имитация его вечерней речи)
Маленькому Женьке из соседнего купе мама грозно сказала: «Не балуйся, а то дядя бригадир тебя высадит!». Мы хохотали до упаду и всю дорогу пугали друг друга бригадиром.
К Свердловску мы подъехали точно по расписанию, но милый Свердловск «тормознул» нас на час… Это было началом. Поезд начал опаздывать. За следующие сутки мы опоздали на 3 часа.
А. дала телеграмму домой в Петропавловск, чтобы родители вышли к поезду. Перед Петропавловском порядком поволновались, так как опаздывали на пять часов (это мы потом привыкли, что во все города, не зависимо от расписания приходим ночью) А. вся испереживалась за родителей и когда поезд начал тормозить, мы все высыпали в тамбур, открыли двери и стали вглядываться в пустой ночной перрон.
Внезапно А. исчезла из тамбура. Оказывается, мама выхватила ее на ходу. Отец и мать пришли с громадной сеткой, из которой торчала бутылка.
- Мама, что там? – не удержалась А.
- Компот, - виновато ответила мама, - но ведь я же не знала…
Я удивилась, что А. не дает матери себя обнимать. Как оказалось, она вспомнила, что в кармане штормовки – сигареты и испугалась, что мать «засечет».
Мать: - Аллочка, неужели нельзя было отказаться?
Мы дружно рассмеялись, А. с таким трудом «пробила» себе поле! Мать поднялась в вагон, взглянуть, как устроилась дочь. Поезд трогается, наши мужчины на ходу снимают маму, запрыгивают и Петропавловск растворяется в темноте. В купе сразу же набрасываемся на сетку: виноград, помидоры, дыня, сгущенка… Расправляемся быстро.
Опоздание, все возрастающее, становится нормой. Пропускаем все поезда. Часто стоим в поле или лесу. Погода прекрасная, тепло, солнечно. Как в революционных фильмах, люди выходят из поезда, собирают ягоды, грибы, загорают. Вначале – робко, потом спокойно. (Фраза в коридоре: «И мы пришли точно по расписанию, минута в минуту, опоздав на трое суток.»)
29, пятница. Есть надежда, что согласно услышанной фразе, мы скоро войдем в график. Проводим совещание по полевым работам. Н.И. выдает нам задания. Вечером жаркий спор о страхе. Командор: «Страх не существует для настоящих мужчин!» мы, четверо, пытаемся его переубедить: «Страх – нормальное явление, суть- в преодолении страха». К. подкрепляет свое убеждение примерами из личного опыта. Мы разозлены и не сдаемся. С тем нас и укладывает по радио бригадир.
После Новосибирска – лето в невиданную мощь. Осенью и не пахнет. С утра землю захолмило, хвойные боры начали сменять лиственные леса, кустарники – в рост, разноцветье. Лишь изредка мелкая осинка мелькнет первомайским флажком, да крапива краснотой налилась. А – так – солнце! Мы с А. начинаем жалеть, что не взяли купальники. А ну как пригодились бы? Запаханные поля по горизонту, грунтовые дороги, ныряющие в леса и овальные стога. (на Урале – копнами). Странное поле, в крошечных копешках, составленных из трех 50 сантиметровых веников. Оказалось – лен.
30. Второй день адская жара. Наш глубоко задумчивый поезд за сутки опоздал на 12 часов. По моему, это рекорд. Вагон – ресторан постоянно закрыт – нет воды, испытываем дефицит продуктов. Пассажиры около какой-то дачи начали копать картошку. А что делать?! Решаем проблему – не совершить ли «экс» с каким-нибудь ларьком. Честным путем ничего не выходит, к нашему приезду все ларьки давно закрыты. Продукты на исходе… Вскоре наш поезд перейдет в разряд или грабителей или смертников. Не смотря на заложенные принципы, мы, пожалуй, выберем второе (и что обидно – без колебаний!)
после Читы – осень, кустарник желт и оранжев, березы частью мертвы – побиты морозом в предыдущую зиму. Станции «Кислый ключ», «Оцвеж», «Козуля»…
31. Перед рассветом Байкал. Вначале сверху – в распадке – дымная, сливающаяся с горизонтом вода. Но вот запетлял, затуннелил поезд и мы спускаемся к берегу. Огромный, серый, вне берегов – Байкал.
Голос бригадира по радио: «… по мнению ученых, Азия делится, Байкал углубляется…» Ах несчастная амеба – Азия, и на что же ты делишься? И что нас на обратном пути ждет?
Слюдянка … Это берег Байкала, но за домами не видно воды. Мчимся по перрону, обежав стоящий на первом пути поезд. Книжный киоск. Припадаем: Блок. Прелестное маленькое издание. Берем на себя и друзей. Мчимся назад. У вагонов торгуют кедровыми шишками. К. возвращается без вожделенного «беломора», но с бутылочкой «сухого». Устраиваем овацию! За Байкал, ребята! Отправка. Поезд ныряет в скалы. На отвесной стене нарисован смешной человечек и написано «Васька – дурак». Несут обед. Мы припадаем к окну и около Байкальска видим – расположился цыганский табор. Это живописно: раскинутые одеяла, ковры, сушится белье, лежат люди, а от поселка к табору идет молодая цыганка - красавица, тонкая, в желтой облегающей кофте, длинной широкой юбке и кудри по плечам. Идет походкой королевы, словно по ковру, сознавая победоносность своей красоты и молодости. Мы ахаем, не в силах оторвать от нее глаз.
Обед… Но… поезд идет по берегу Байкала! Выпив в его честь, мы с А. выходим в коридор и обедаем, не отрывая взгляда от воды. Байкал чуть-чуть штормит. Прозрачные волны угадываются по белоснежным гребешкам. Вода просвечивает до дна. Иногда волны зеленые – это в прибрежной полосе гуляют зеленые косы водорослей. Чайки носятся над водой и сидят на берегу. Но ни одной лодки. Байкал – как небо, опущенное на землю. Словами его не передашь… Вспоминаем о тех, кто первыми составлял карту Байкала и его берегов, о переходах по замерзшему озеру… Восторг и зависть!
1 сентября. Две девочки в белых фартуках. О школьные дни! Тонем в воспоминаниях. Ждем «Ерофея Палыча». Выясняется, что это имя Хабарова, казачьего сотника, присоединившего восточные земли к России. С восторгом слушаем рассказ К. о Хабарове (Хабаровск – в честь его же). Наш задумчивый поезд делает успехи – сегодня он пропустил самолет. Что хотите, а это чудо. Права А., это действительно «паровозик из Ромашково»! опаздываем на 28 часов. Завтра – Большой Невер. Всю ночь наш тепловоз голосил, прямо таки как раненый лось, явно не хотел прощаться с нами. Раннее утро. Быстро выгрузили вещи. Со слезами провожали поезд. Проводница долго махала нам прощаясь. Что говорить, мы сроднились с этим поездом, разлука далась неожиданно тяжело.
Тащим вещи к вокзалу. К. и А. уходят на автовокзал за билетами. В третий раз нас просят разменять двадцатипятирублевки. Похоже, здесь весьма богатые люди. Наши возвращаются. Так, билетов до Хатыми нет и не предвидится. Сдаем вьючники, надеваем рюкзаки и идем на базу 107. Там сгружаем вещи и в столовую. О, какая столовая! В Москве таких нет: чистота, красота, цветущие ухоженные деревца китайских роз, вид из больших чистых окон на горные хребты и при всем этом вкусная дешевая пища! После завтрака я, А. и В. (Валерка) отправляемся в книжный магазин. К. и Н.И. остаются в надежде договориться о попутном транспорте, здесь есть «Мазы» из Хатыми.
Идем по Большому Неверу. В окнах низких бревенчатых домов – засилье цветов. Такого разноцветья я нигде не видела. В книжном ларьке приобретаем свежую «Неделю». Отыскиваем книжный – закрыт. Откроют через 20 минут. Устраиваемся на крыльце, А. выискивает в газете детектив, читает вслух. Мы слушаем, курим, нежимся на солнце. Наконец появляется продавщица. Развязываем замок, почему-то замотанный в черную тряпочку, влетаем… О!…А. хватает Цветаеву. В общем, выкладываем все до копейки. Как сказал В. «С вами в книжный магазин лучше не ходить». По пути «домой» завертываем в парк (часть леса со скамейками и павильонами) и дочитываем детектив. Похоже, сегодня не уедем. Начинаем скулить о бане. Но… именно сегодня баня – выходной. Опять обед. Наедаемся так, что когда выползаем – решаем не ужинать. После обеда мы с А. опять отправляемся в книжный. Мужчины идут на автовокзал. Встречаемся там. Нам повезло: на завтра два дополнительных автобуса. К. приобретает билеты до Хатыми. По пути домой берем яблоки и сухое вино, заглядываем в парк передохнуть. Из парка (он расположен высоко) хорошо просматривается весь Невер.
Дома: на столе под тополем – гора яблок, наши полевые кружки и сухое вино. Саша Агафонов, шофер из Хатыми. Смеемся, пьем, говорим.
Въезжают одна за одной две машины. Из кабины первой вылазят трое, один из них (шофер) пинает колесо и громко, с чувством, цитирует:
Туши моторы, говорит,
Пусть этот «Маз» огнем горит!
Это производит впечатление! Саша Агафонов уходит к ним.
Мы с А. отправляемся в нежилую часть дома, отмываем ( если можно так сказать) пол, стелим спальники и вчетвером уходим смотреть фильм «Когда приходит сентябрь». К. остается.
Возвращаемся в темноте, полные эмоций и переживаний.
Недалеко от дома горит костерок. Сидим у огня, по одному подходят шофера, слово за слово и вот уже смех. Высмеиваемый хохочет сам, вспоминая как перевернул машину и не заметил « На газ жму, колеса крутятся». Был пьян. Выставили стекло, вытащили, а он взял домкрат и гаечный ключ и пошел не оглядываясь… Обсмеяли его, вспомнили о втором, который «газанул» на моторке, вылетел из лодки, а шнур не отпустил, она его по кругу и таскала и т.д. Уходим спать поздно. Спим на полу. Утром вскакиваем, умываемся, пакуем вещи. Пробую на вес рюкзак – да, после посещения книжного магазина он весьма весом! Саша Агафонов приходит на помощь, будит шофера и нас везут на машине. Заезжаем на вокзал за вьючниками и к автовокзалу. Сгрузились, сказали «спасибо, всего хорошего», в ответ «счастливо добраться» и мы стали загружаться в автобус. Места у нас последние, но забаррикадировали мы не только себя, но и весь проход автобуса. И снова – едем.
Ослепительное – аж глазам больно – солнце. Дорога идет по равнине, между зелеными лиственными лесами, к перечеркивающему небо предгорью Станового хребта. Чем выше мы поднимаемся, тем больше становится лиственниц. В Соловьевске завтрак. Я бегу к книжному. Он еще закрыт, но женщина уже распахивает ставни. Она сдается на мои мольбы, впускает. Появляется А. и мы снова отовариваемся книгами.
Завтрак, автобус и снова дорога. Травы начинают наливаться огнем, мхи ярки и пушисты. Тайга… Пылающие факелы осин, редкие фонарики берез, реки в прихотливых изгибах с названиями или таинственно-непонятными, или прелестно-знакомыми, типа «Бродяжка», «Цыганка». Эти якутские причудливо петляющие, часто меняющие русла прозрачные реки удивительно соответствуют своим названиям.
Тында. О, уже город многоэтажный, удивительно разросся! Масса народа, пустота книжного магазина, забитые столовые. Покупаем виноград. Это ж надо, в России ни разу не удалось купить, а здесь – запросто. Но есть – нечего, столовые закрываются на обед. Да это и лучше, в городе столовые не блеск. Едем. Мосты большей частью в ремонте. На одном нас высаживают, автобус осторожно движется, мы идем пешком. В реке застрявший «МАЗ» с «АЛКой», его на буксире вытаскивает трактор. Быстро моем виноград, садимся в автобус и начинаем смаковать. Восторг!
Начинается Становой хребет, становится холодно, пыль, тонкая ниточка АЯМа внизу. По ней уже везут Нюренгринский уголь. Гонят вторую нитку. Сверху смотреть интересно и страшно. Вокруг – горы, горы… Становой сказочно хорош, от его размаха перехватывает дыхание. Боремся со сном и усталостью, боимся что-нибудь проглядеть.
Золотинка. Столовая. Гарнир к рыбе – манная каша с подливой. Ну и гадость! Ребята, да это же не манка, а картофельная мука!!!
Старая Золотинка. Нагорный. Магазин «Улахан» (большой). Света нет, продавщица в полутьме отвешивает конфеты. Вернувшись к автобусу спохватываемся, забыли чай! В. мчится назад, возвращается с плиткой чая. (Здесь в основном чай плиточный). Стремительно темнеет. В автобусе свет не включают, задыхаемся от пыли. Я пересаживаюсь вперед, на место рядом с водителем (укачало). Дорога, выхваченная светом фар.
Перед глазами – мертвые черные стволы на огненно-рыжем ковре мха, которые видели перед Золотинкой. Машины с длинными пылевыми шлейфами. Проезжаем Серебряный Бор, но сам город в темноте не разглядеть. Около 10 въезжаем в Чульман. Он тоже здорово расстроился. На автостанции стоим около часа. Наконец садимся, едем к заправочной – увы! Автобус разворачивается и идет назад к автостанции, но въезжает со двора. Наши два водителя начинают грабительский рейд, сливая бензин из поставленных на ночевку автобусов. Мы сидим тихо, в темноте. Наконец – едем.
В Хатыми (правильно – Большая Хатыма) попадаем около 2 часов ночи. Когда в автобусе включают свет – взрыв хохота: на всем, на вещах и людях толстый слой пыли. Словно племя индейцев. Мы выгружаем вещи, машем рукой, автобус разворачивается и уходит дальше, в Алдан. Звездное небо, у столовой – сторож. (Остановка – у столовой) Молодая женщина в тулупе. Здороваемся, на наш вопрос «Что же вы сторожите?», - смеется «звезды». Мы перекуриваем и тащим вещи через теплотрассы к общежитию. К. идет будить Ирину Павловну, она приходит и выдает нам две комнаты, где как всегда – белоснежное белье и толстые верблюжьи одеяла…
Трясем и обтираем свои вещи. И как всегда – складываем чистое белье на стол и укладываемся в спальники. Чистое – завтра, после бани…
4 сентября, пятница. Сегодня в бане мужской день. Мы с А. сразу после завтрака помчались в баню, надеясь умолить банщицу и проскочить раньше. Ждали ее долго. Зато просьбу нашу она согласилась выполнить сразу. И к 12 дня мы шли по Хатыми, шатаясь от блаженной чистоты и изнеможения. Начальство отметило наши командировки в конторе, мы все вместе пообедали и мужчины опять ушли утрясать производственные дела. Вскоре явился мрачный В. и сказал: - Командор велел сводить вас на ужин и в кино.
- Где они сами?
- Пить пошли.
Увы, такова суровая правда жизни. Чтобы наладить контакт с местным начальством, с ними надо распить пару бутылок коньяка. Тем более что мы от них зависим. И все – же, что скрывать, нас задело, что наши начальники не сообщили о своих планах впрямую. Я взглянула в лицо обиженного В. и сказала: - Валерка, мы приглашаем тебя на ужин.
Мы с А. переглянулись – она согласна, и я полезла в рюкзак за своей фляжкой хорошего армянского коньяка. В. повеселел. Мы решили, что ужинать в столовую не пойдем, купим в магазине что-нибудь и назад.
- В общагу?! О нет, давайте на Сивагли, сделаем костерок…
Тут А. и В. окончательно ожили.
- Сколько Командор денег оставил?
- Весь кошелек.
Ого, Командор, мы отучим тебя так бросаться коллегами!
Мы отправились в магазин и – чудо банного дня! – там было все, даже вино и водка. Посовещавшись, мы берем бутылку водки (ура, моя фляжка остается НЗ), охотничий салат, печенье, конфет и… ХАЛВЫ! Зашли в общежитие, оделись потеплее, взяли кружки и через летное поле, потом – заросли кустарника, вышли к Сивагли. Вышли и застыли: грозная Сивагли, которая по весне топит поселок и держит в страхе людей… Так вот, ее не было. Было только каменистое, глубокое русло. Вот оно, жаркое нынешнее лето! По руслу мы петляли не долго, место выбрали славное. Сбросили ватники и занялись заготовкой дров. По размытым берегам торчало множество голых, чисто ошкуренных деревьев, веток, корней. Потом их долго ломали, делая поленницу. Из притащенного бревна соорудили подобье лавок и, наконец, запалили костер. Быстро темнело, небо наливалось звездами, за спиной, в далеком стойбище лаяли собаки, в поселке гудели машины, а наш уютный мир был ограничен светом костра и казался надежно защищенным огнем. Преодолевая отвращение, мы пили водку, она голубела в кружке и в ней плескались бог весть как попавшие хвоинки. Мы говорили о дружбе, о любви и о хорошей девушке Оле, которая где-то ждала Валерку. Нам с А. понравились они оба, их встречи и то, как осторожно и бережно рассказывал о ней В. Мы пророчили им счастье. Говорили о доме, о друзьях, В. вспоминал армию, которую только что оставил.
Когда затушили костер и убедились, что он беды уже не наделает, нас окружила тьма. Звезды под ногами уже не вспыхивали, сколько мы не ворошили пепелище, и мы спустились в ложе Сивагли. По руслу шли спокойно, но тропинку в кустарнике и днем-то отыскать сложно, поэтому цепочкой, взявшись за руки (берега у Сивагли маристые, ямы да горки сплетенные воедино кустарником) нырнули на свет поселка в кустарниковые дебри. Пробирались отважно. Но борьба с багульником увенчалась царапиной на носу А., за что в дальнейшем Алька получила прозвище «Камчелла – оцарапанный нос».
По летнему полю идти одно удовольствие. На подходе к общаге услышали громкие голоса наших. И тогда созрел план…
Мы по индейски бесшумно скользнули через теплотрассу, в общежитие, быстренько разделись, поставили чай и сели его пить в нашей комнате.
Появились Н.И. и К. порядком навеселе. Новость, которую они принесли, нас тоже оглушила. Оказывается, Рассказчиков ухитрился перевернуть нашу тему с ног на голову и главное по его академическому проекту работать надо бы лет 10-15 целому отделу академии. И уж никак не нам нашими силами. Воспользовался тем, что нет ни главного геолога, ни главного инженера. В общем, назревала крупная авантюра, за которую всем нам расплачиваться. Мы были ошарашены. Потом долго говорили, вспоминали прошлые поля, я бросилась в защиту Раи (маршрут-то тот явно нелеп, чтобы не говорили. Да и не под силу). Мы сыграли обиду (что же вы нас покинули?!) Мне наговорили кучу комплиментов (выяснилось, что у меня золотая голова не только внешне) и, наконец. Все отправились спать.
5 сентября. После завтрака наша тройка (я, А. и В.) отправились к камнерезке, благо мне были знакомы все дыры в заборах и все кучи каменных обрезков. Итак, нырнули в отвалы. Боже мой, какие камни выбрасываются! Мы рылись, отбирая красивые куски и обрезки фиолетово-сиреневого чароита, густо-зеленых нефритов, палевых агатов-переливтов, родонита, обсидиана и пр. Мы набрали полные сумки и потащили мыть свое богатство. В воде камни оживали и приобретали тот вид, который им свойственен после полировки. Такая яркость, такая красочность – глаз не оторвать.
После обеда, упрятав свои сокровища, мы пошли по Хатыминке – реке за мост В. выискивал в воде рыбу, не мог оторваться, а мы по высохшей мари беря грибы и ягоды. Брусника была мелкой и не созревшей, зато голубика на кустах видимо -не видимо. Отстегнув капюшоны штормовок и устелив их мхом, мы собирали ягоды. Нашли несколько высохших грибов. Потом сидели на мягком мховом матрасе и грелись, блаженствовали в лучах уже нежаркого солнца. Мох пружинил и не сохранял следов. Потом долго брели по мари рассматривая оленьи следы, попрыгали на запекшейся корочке болота и пробираясь сквозь высокие теперь кочки, готовы были аукать. Мы поднялись к дороге и по ней спустились к мосту. У самой воды посидели, вглядываясь в высокие отметки на быках моста, что говорили о далеко не мирном характере Хатыминки, сейчас ласково бегущей у ног.
6 сентября. Вертолет даже не обещают. С утра опять побывали на камнерезке, сходили за хром-диопсидом. Мыли, я жадничала и выпрашивала понравившиеся кусочки, о они все были почему-то не у меня…
После обеда еще раз пошли, но вскоре заметили, что азарт пропал, и тогда, чтоб не портить хорошего дела, ушли на Хатыминку, бросили все в реку и уже из воды стали сортировать, что брать, а что не стоит. Хороши были куски окаменелого дерева, и чудно хорош сапфирин.
7 сентября. А., Н.И., и К. в конторе, мы с В. работаем дома, чертим графики физических профилей. Сидим, трудимся. Шум вертолета, садится. Выгружается отряд Рассказчикова, впереди Быдтаева. Мы не вышли навстречу, впервые я нарушила свою привычку. Уж очень не хотелось сразу нарываться на неприятность.
Они устроились в другом крыле, заскочили к нам ребята, мы напоили их чаем, девчонки появились. Девочки в курсе институтских драм и не обиделись, поняли. После обеда мы опять сидели над графиками. С нами – Володя Кукушкин из Нининого отряда (Нина Быдтаева не «переваривает» Н.И. и К., поэтому отношения между отрядами были ограничены. А, по-моему, это обыкновенный «бабизм», который бьет по всем, но что делать?!). За глаза Нины мы все- равно живем дружно и друг – другу рады
8 сентября. Утром нас с А. разбудил Володя. Я быстро открыла дверь и снова нырнула в постель. Он принес громадную тарелку пирогов из столовой. Он сел, сказал: - Ну вы хоть попробуйте, горячие же!
Мы попробовали и немедленно проснулись. Знал, изверг, чем разбудить! Вставать не хотелось. Володя начал всячески поносить женщин, он изыскивал в них недостатки, цитировал классиков, но мы с А. хихикали и на провокацию не поддавались, в защиту дам не бросались, мужчин не обвиняли. Поняв, что «завести» нас не удастся, он мирно попросил вставать и ушел. Мы встали, и начался рабочий день. Сначала в конторе, потом я приволокла работу домой и подключила В. В конторе, когда я ходила к Русановичу за заданием, он показал мне образчик гидрогроссуляра: яблочно-зеленый в участках трещиноватости, в прозрачных участках он был цвета росы на ягеле – очень зыбкий, зеленовато-серый, мерцающий. В институте мы видели кабашоны – привозил Соколов на обогащение (сгустить цвет). Мы с А. взвыли: зачем? Хорош камень необычайно и именно непохожестью, нестандартностью хорош.
Вернувшись в комнату, где сидела с работой, спросила у Харинова, можно ли посетить музей. Он и К. занялись пробиванием этой идеи и Федотов нашел мужа работницы музея (она была в отпуске). Муж пошел за ключом, а мы заскочили в общежитие за Валеркой и Костей (из Нининого отряда) и вот мы в музее. Музей – две комнаты, явно маловатых для такой роскошной экспозиции. Большая часть камней в столах и под столами. Камни со всего Союза, подобраны основательно и полировка по одной грани. Великолепие сказочное: мерцание агатов и халцедонов, индийские агаты с бордовыми, синими и черными полосами, наши нежные цвета так легко переходящие в друг- друга – агаты, друзы аметистов, жеоды… О, сколько всего! Перечислять названия – листа не хватит, изделия местных мастеров: хрустальные яйца, кабашоны… Но мы пристыли к куску сапфирина, видели впервые. Это нежный, пронзительно – синий цвет и с ветвеобразными палево – коричневыми разводами. Ощущение – пейзаж: весеннее небо сквозь голые еще ветви деревьев. Чистота цвета необыкновенна. Оторваться трудно…
В конце рабочего дня Харинов повел А. и меня в камнерезку, где делаются поделки из привозного и своего камня. Мы посмотрели огранку аметистов. К сожалению, стандартную, однотипную. Понаблюдали за работой кабашонирующих чароит и нефрит станков. Тоже только две формы. А потом нам показали, что называется, товар лицом: открыли коробку, где ожерельем лежали всевозможной огранки аметисты, питрины, хромдиопсиды и рубин. Как огранка меняет камень! Чудно хороши, особенно хромдиопсид. К сожалению, такие огранки уже не делают, гонят план. А ведь выигрывает камень!!! Затем распахнули сейф, и мы увидели изделия из чароита: пепельницы, письменные приборы, вазы. Чароит «играет» в крупных поделках всеми возможными оттенками фиолетового и сиреневого. В мелких поделках он блекнет. Ваза из чароита под 18 век… Но в основном поделки стандартны – для магазинов. Но когда показали лоток для колец – тут мы ахнули и обо всем забыли: это самая прекрасная, самая элегантная из виденных вещей. Черный обсидиан и густо-фиолетовый, бурный, в волнах,  чароит. На обсидиане – глазок темно-зеленого хромдиопсида, в слабой едва намеченной канве национального якутского узора. Сочетание камня было столь удачным, что захватывало дух, они не глушили – проявляли друг друга. Увы, в магазине это же лотки не так эффектны – то обсидиан светлее, то чароит бледнее… Не то, а жаль…
Вечером вчетвером (с Володей) пошли на Сивагли, захватив котелок и чай. К. дал «добро». На том же месте запалили костер, вскипятили чай. Читали стихи. Я дотоле «Русалку» Пушкина и не знала даже. Володя прочитал. Потом я «Владыку огня» Скотта. Заговорили про огонь, перешла речь на таежников. Конечно, сцепились. Володя сказал, что в тайге живут сильные, презирающие цивилизацию, люди. Я возмутилась: это их край, их жизнь, чего же их в «сильные личности» рядить, вешать на них романтические мечты. Спорили все вчетвером, но наша тройка, как оказалось, мыслит одинаково.
Возвращались, как всегда, цепочкой. Кусты нападали, и А. опять с ними боролась, но на сей раз удачнее.
На следующий день пришел Костя Архипов (из Нининого отряда) и сказал, что хотел бы остаться с нами. Костя так же юн как Валерка, так же растит бороду (почему-то все ребята, как приедут в первый раз в поле, начинают растить бороды). Борода у Кости была знатная, черная, вьющаяся, купеческая, но улыбка хорошая, милая и застенчивая. Судя по улыбке – человек хороший. К. и Н.И. были против, рискованно брать человека из чужого отряда, да еще точно зная, что наговорено на нас там много, но я была «за». И когда К. вышел за мной на крыльцо и спросил: - Стоит брать?
Я сказала: - Я – за! Мальчик он, судя по всему, славный. А на Перекатном есть столовая. (У нас была вакансия – повариха).
И мы взяли. Так Костя Архипов стал нашим. А если совсем честно, мне имя его понравилось, я ж писала о Косте Зимине. И приятно было, что и этот Костя был славный. Про него сказали: хороший охотник и очень спокойный человек. Последнее – миф, Костя очень нервный, легко обижается и долго дичился нас.
В этот день Нинин отряд начал отбывать, и на следующий день уехали все. А мы ждали. Была погода, но не было вертолетов. Ходили в библиотеку, я нашла двухтомник Гарсия Лорки, Гофмана. Читали.
10 сентября. Мы с В. стояли в конторе, я глядела в окно: - Слушай, Валерка, по этой дороге я еще не ходила. Пошли разведаем.
И мы пошли. Невдалеке стояло какое-то здание на высоких металлических сваях (метров 15). Вверх вела металлическая лестница. Мы немедленно залезли. Дверь домика оказалась закрытой, но обзор с верхней площадки был великолепен. Видно было, где дорога раздваивается: к стойбищу и Хатыминке. Мы спустились и пошли по дороге к Хатыминке. Дошли до реки, свернули на берег и по нему – к поселку. Пробираться было сложно, я искала голубику а В. буквально плавал в воде высматривая рыбу. А уж когда мы на берегу увидели хариуса 30-сантиметрового, мертвого (выпрыгнул сам), тут рыбалка была решена окончательно, иначе В. грозился поседеть от горя.
Мы пригласили с собой Костю, но он, К. и Н.И. решили смотреть какой-то американский двухсерийный фильм. На нашу рыбалку дали «добро», с меня состригли волосы на «муху» (чем не пожертвуешь для коллектива!) И мы втроем, с котелком и тайной моей фляжкой отправились на реку. Берега были очень нехороши, маристы и кустисты, назад явно придется выбираться с риском для жизни. В. долго искал и облюбовывал себе место на реке, наконец, нашел, и мы с А. разбрелись по берегу в поисках дров, а он – рыбачить. И тут с А. приключилась преинтересная история: мы видели в кустах чум, пустой, покошенное сено. Я собирала ветки, увидела, что А. не видно и крикнула: - Алька! Она была в 1,5 км от нас (В. рядом, его я видела). Она как раз наклонялась за поленом и кричит в ответ: - Я здесь! А полено ей тихо басом (спокойно): - Ты чо голосишь? А. оторопела, быстро по сторонам – никого. На всякий случай негромко (зная, что это сказала не я): - Надежда, ты? Тишина. Соблюдая чувство собственного достоинства, она с внутренней дрожью, подхватила говорящее полено и медленно отступила к тропе, а по ней к месту будущего кострища. Рассказала – нам жутковато. На всякий случай обсмеяли собственные страхи.
Костер долго не могли развести, пока я не вспомнила о траве, которую мне когда-то показывали. Но вот и чай готов. В . пришел мрачный, рыбу не поймал, но я не виновата, мои волосы хариусы быстро с крючка слопали.
Мы его успокоили, доказав, что в рыбалке главное – удовольствие. Пили чай, немножко коньячку (фляжку надо было растянуть до Перекатного), читали стихи. Туман густел, молодой месяц прыгал по веткам лиственницы. Устроили состязание, кто лучше сочинит историю. Начинала я , потом В. А. не участвовала, переживая общение с поленом (мы его все-таки сожгли, не учитывая чертовщину). Я начинала так: В глубокой тайге ночью горел костер. У огня сидел человек. С ним не было ни ружья, ни собаки. Легкий снег занес следы – человек ждал давно. Что привело его сюда? Он простирал к огню ладони, и глаза его горели фантастическим огнем…
Дым сгустился и осел, и против человека, по другую сторону костра встала смутная фигура женщины.
- Зачем ты звал меня, человек? – сурово спросила она, - что нужно тебе, одержимому упорством и бесстрашием?
- Золота! – глухо ответил человек не поднимая головы.
- Мое золото особое, - усмехнулась женщина, - ты знаешь это?
- Да.
- Я дам его тебе, - усмешка жила в ее голосе, - но если хоть малая часть будет отдана кому-то в помощь, злом обернется оно для тебя…
- Я принимаю условия, - мрачно ответил человек.
- Посмотри, на чем ты сидишь…- засмеялась женщина и растаяла.
Человек вскочил, скинул еловые ветки и оледенелый валун, на котором он до того сидел, тускло сверкнул желтизной…
Валерка рассказал (сочинил) такую историю: Человек в 22 веке читал книгу. Это была древняя, 20 века, книга о тайге и живших в ней людях. Он читал и восхищался мужеством людей прошлого. Дочитав, он пришел к другу и сказал: - Как бы хотелось увидеть тайгу!
- Потерпи, - ответил друг, - хромоскопы уже прошли испытания, и я обещаю тебе поездку в тайгу, в прошлое.
Настал день, когда они сели в хромоскоп. Человек с трудом дождался, когда машина затихла и вышел: вокруг стояли мощные сосны и кедры. Человек прислонился щекой к сосне.
- Такого у нас уже не увидишь даже в музее, - сказал друг.
- Конечно… Оно же живое, - ответил человек.
Было уже поздновато, мы залили костер и поднялись с песчаной косы на берег. Тропинку было не найти, вокруг – марь – ноги переломаешь. В. предложил на прямую, через ельник. А это как-раз то место, где с А. полено общалось. Снова цепочкой, я замыкающая. Идти среди коряг и черных теперь елей было страшновато. Я шла, размахивая котелком и вдруг, рядом с тем местом, исчез В. А. – есть, поселок виден, а его нет. И откуда-то снизу его голос. Оказывается, сухое русло Сивалги, обрыв 1,5 метра и он туда рухнул. Падая, пытался вырвать руку, но А. держала как на страховке и это ему не удалось. Похохотали, спустились вниз и – в поселок.
В общежитии вдоволь насмеялись, а наши из кино пришли злые, фильм не понравился, и нам всыпали. Мол, больше ни шагу, чтоб без ЧП, якуты мстят. (Они в прошлом году шли Суон-Тиит громить. У Ирины Осоян собаку пристрелили). Ну и ладно, подумаешь… мы на них тоже разозлились, и ушли спать.
Потом были дни, заполненные ожиданием вертолета и работы в конторе. Вечерами становилось невыносимо тоскливо, и тогда я пересекала летное поле и бродила в зарослях голубики. Возвращалась замерзшая, но настроение поднималось. Пили все вместе чай, устраивали вечера анекдотов (К. их изумительно рассказывает), вспоминали Бабелевского Беню Крика. К. пел популярные в пору его студенчества песни. Но над всем этим тяготело ожидание.
13 сентября мы проснулись от стука в дверь и вопроса В.: - Девчонки, на лыжах умеете ходить?
Распахнули окна: густой белый снег укрыл землю и затушевал горизонт. Тайга стала зыбкой и нежной, в ней читалось новогоднее что-то.
Наши маршруты отпадали. Н.И. возвращался в институт, а у нас появилась возможность выехать на Перекатный машинами через Селигдар, Инагли и дальше. Вертолетов ждать сейчас было бы наивным. Даже на ЧП не вылетели: отряд Тани Рюриковой не выходил в эфир который день. Надеялись, что просто село питание у рации (как потом и оказалось). Но все нервничали. С Перекатного сообщили, что идут на их предполагаемую базу. Итак, мы готовились оставить Б. Хатыми – база двух экспедиций, 107 старейшая, наша и Приленцев. Поселок в центре одноэтажный, но по окраинам поднялись двухэтажные деревянные дома. Весь он опутан сетью теплотрасс, на которых всегда спят собаки и кошки. В землю тут ничего не упрячешь – мерзлота. Условно, если не разыграли, на русский «хатыма» переводится «гнилое место». Тут я дописала, вернее, свела воедино, свой «Реквием» и сменила рабочее название на «Но не прервать связующую нить». Теперь вещь мне не нравилась совсем, вызывала какое-то раздражение.
С вечера упаковали рюкзаки, оттащили книги и камни в сарай Вильчикам. Возьмем на обратном пути.
В четыре утра были на ногах. Подошли два «маза», в кузов одного загрузили вещи, туда же, одевшись потеплее, сели мужчины, а мы с А. ехали в кабине бензовоза с Сашей Агафоновым. Простились с Н.И. и выехали из поселка. Вскоре «Маз» с ребятами нас обогнал, изредка мы теряли его из вида. Медленно светает. Мы снимаем шапки и начинаем развлекать Сашу Командорскими анекдотами, потом выпытываем, давно ли он работает.
Саше около 30, светловолосый, коренастый, очень бодрый и немножко застенчивый. Очень славный. Он потомственный шофер, здесь его родина. Служил на западе, но вернулся домой. Трассу знает прекрасно, оказался хорошим гидом. Рассказывал о медведях, которых видел, но сам не охотник и истреблением зверья не занимается.
Тайга редела, лиственницы становились все более низкорослыми. Мы шли к Перевалу Тит (по имени когда-то жившего тут деда). Густой туман мешал рассмотреть окружающее, только стланник кедровый да ветер. С северной стороны ветви стланника были белы от изморози, с южной – зеленые. Впереди по дороге нас встречали зеленью, а оглянешься – белым – бело.
- Трудновато было здесь делать дорогу?
- А что, даровой труд, заключенные…
Дорога с одной стороны обнажала крутой спуск и где-то внизу ручей, с другой – крутой склон горы. После перевала – резко вниз, из туманов выплывали навстречу мари. Масса развалин бывших лагерей. Река… «Раньше тут табличка была – «радиоактивность». Лагерь тут был, уран добывали. Там, дальше кладбище, одни столбики с номерами, без фамилий…»
Мы замолчали.
- Известь жгли…(громадные известковые печи в горе)
Проезжаем Малый Нимныр. Голое место, несколько кирпичных домиков. Здесь три организации держат свои авторемонтные базы. Остановка, шофера идут завтракать. Мы с А. тоже выходим, из кузова спрыгивают ребята. К. остается, а мы идем мимо бревенчатого домика, соединяющего бичевскую общагу и почту, по деревянному тротуару в столовую, бетонному чистому зданию. Внутри – почерневший от протекающей крыши потолок, прекрасная полированная мебель – ансамбль, узкие светильники на стенах в виде факелов. Пьем горячий кофе.
Перед машинами я обмениваюсь шапками с В. Его – явно не для этого климата. И снова – дорога, и снова «вот тут был женский лагерь, тут мужской». Через час у нашей машины потек радиатор. Прыгаем на дороге, толкаемся, пытаясь согреться, едим с кустов замерзшую голубику – вкуснотища! Она даже сморщиться не успела. Холодно! Каково то ребятам!
Проезжаем Орочен. Есть, оказывается, такая национальность. Пейзаж горный, все отроги. В Орочене – 2 Саша показывает дом без крыши «В том году самолет начал падать после взлета. И – удачно, снял крышу, но ни в доме, ни в самолете никто не пострадал».
Алдан уже близко. На город мало похож. По распадку маленькие дома и только в центре – большие. На въезде щит «Алдан, 1924» (Алдан переводится – золото). Нас высаживают у столовой. Мы с А. выпрашиваем у К. по пятерке на книжный. А. расспрашивает дорогу у водителя «москвича», и он нас подвозит. Оказался геологом, золотарем. После книжного бежим назад, наши ждут. Вместе входим в низкий коридорчик, из него – в зал и попадаем в сказку. Все под дерево, со вкусом, металл ламп и светильников, орнамент на стенах. Короче: смотри западные фильмы, интерьер как в кино.
Наши водители уехали к артельщикам. Долго ждем, наконец, машины приходят. Мы пересаживаемся, прощаемся с Сашей и едем на «Мазе» ребят, с цыганистым Васей, его тоже немного знаем по Б.Неверу. тоже потомственный шофер и такая же милая застенчивая улыбка.
В Селигдаре нас должна ждать танкетка с Инаглинским хромдиопсидом. Его обменять на нас и увезти.
Селигдар оказывается пионерским лагерем, издали он кажется поселком и нас даже удивляет, что здесь, по словам Васи, живет только сторож – дядя Федя.
Въезжаем, ища следы танкетки. Но их – увы! – нет. Подъезжаем к западной окраине, где за двумя зелеными, без колес, вагончиками – крошечный домик. Входим вслед за Васей: внутри дом 4 на 4 метра, большая русская печь, на притолке которой как поленья сложены засохшие полбуханки . У печи суетится маленький человечек в чем-то темном, старый, сгорбленный, с прищуренными глазами и пронзительным голосом. Он весь занят печью и мелкой рассыпанной картошкой. В комнате на полу какое-то тряпье и снуют два мальчишки лет по 12-13.
Мы выходим, оставив Васю и К. и Костю, начинаем обследовать ближайшую часть пионерского лагеря. В пяти метрах – речка, прозрачная, быстрая, не глубокая. Входим в вагончик – летом он – библиотека – чисто, стол, детские рисунки на стенах. Мы порядком замерзли, на улице влажно, мелкий мокрый снег. К. зовет. Выходим. Ага, дядя Федя даст нам дом, переждать до танкетки. Машина едет, мы идем следом. Дядя Федя, ему лет под 70, ростом 1,5 метра высоко задирает подбородок, на глазах – черные очки. Очень хулиганистый вид, голос его пронзительный и речь весьма своеобразна: если отдельные мужики используют мат для связки слов, то тут редкие нормальные слова связка для мата. К счастью, говорит, вернее, кричит он невнятно. Нам понимать его не хочется, слишком замерзли.
Дом, предоставленный нам, расположен в восточной части лагеря, почти у ограды, широкие ворота, вернее место, где ограда отсутствует, ведут к снежной горке, слева от которой большие бетонные коробки. Тут тоже когда-то был лагерь, когда его перенесли, электростанцию взорвали. А теперь тут – лагерь для детдомовцев.
Огурец (так его зовет дядя Федя, за глаза «Дед», как буду именовать его в дальнейшем) в фуфайке, болотных сапогах и ковбойской шляпе, открывает замок. Огурец – копия Тома Сойера. Второй пацан – Петька – тоже в фуфайке, только защитной, а не синей, с лохматой, светловолосой, нестриженой головой, без шапки и в нитяных туфлях. Гекберли Фин. Судя по всему – внуки. Слушаются деда с полуслова. А. Тут же начала их ублажать, все наши изобразили любовь к детям – средство наладить контакт с дедом.
Дверь открыта и через веранду, узкий коридор, мы попадаем в большую комнату с низкими окнами, где стол, пять панцирных кроватей, стулья и, главное, – железная печь с выведенной в окно трубой. Она стоит в четырехугольном, засыпанном землей, ящике.
По команде деда Петька и Огурец притаскивают дрова и затапливают печь. Посидев, они уходят, а мы начинаем располагаться. Сначала все помчались смотреть развалины, а я осталась. А. пошла за водой на ключ, вода в реке (под окном), показалась мутноватой для чая (впоследствии брали из реки). Дед и ребята (они брали продукты из маленькой комнаты) заговорили с К. Вдруг раздался рев. Они объяснили, что это Мишка, годовалый бычок. Он дедов, но кормится сам.
Бычок был довольно крупный, когда почесался о дом – стены заходили. Я заволновалась – как А. вернется. К. тут же вышел: Мишка шел именно в ту сторону.
- Командор, там же Алька и Валерка!
И тут же я их увидела – стоят, голубчики, на бетонной коробке, испугались. Прикрываемые К. они перелезли через ограду и стороной скользнули в дом. Мишка, победно трубя, двинулся к дому охотников.
К вечеру ребята сделали факел из тряпок, выпросили у меня вилку, и из нее соорудили своеобразную острогу, привязав к палке. И – рыбачить. Костя с факелом в воде, высвечивает, остальные по берегу. В темноте светом факела река до дна просвечивается, люди и краешек другого берега. Поймали две рыбки, но одна спаслась, вырвавшись из рук А. Ранний отбой.
20 сентября. По реке идет мелкая шуга. Утром умываться холодно, от воды зубы ломит. Но мужчины по пояс голые идут умываться. В. растопил печь. Мы с А. встаем последние. Так и дальше было. Кто-нибудь из мужчин вставал, затапливал печь, потом уже вставали мы.
Продукты на исходе. Огурец (его зовут Андрей Сухомлин) предлагает поход в Алдан. После размышлений, с ним отправляем А. И В. с рюкзаком. Мы остаемся. Заготавливаем дрова, топим печь и ждем. Все-таки тревожно, когда кто-нибудь уходит.
Они возвращаются в 7 часу, когда начинает темнеть. Довольные, полные рассказов, с полным рюкзаком продуктов и бутылкой «медвежей крови». Зажигаем свечи (электричества тут, естественно нет), садимся ужинать. Заходит дед (ребята пасутся у нас постоянно). Угощаем деда вином. Потом они уходят, а мы укладываемся, сделав массажи В., А. И Косте. Спать… Андрей и Петька (его на самом деле зовут Коля) к деду отношения не имеют. Они детдомовские. Но учиться (8 класс) собираются после Нового года. В основном сбегают и живут в тайге. Никто судьбой их особо не интересуется. У Петьки родители алкоголики, лишены родительских прав, у Андрея отец сидит, мать не выходит из больницы в Якутске. Они помогают деду, и очень основательно.
21. ГТТ не видно. Утром в реке тонкий лед. Ребята ходили по Селигдару, пробовали рыбачить. Видели выдру. Рубили дрова, ухитрились надеть на Мишку расператор.
Вечером при свете свечей сели играть в карты. Приходит дед, садится на мое место: - Кто проиграет, будет водку ставить.
Его громкие «ди-сять… ди-сять» (кстати, Мишку он зовет Ми-шо-о!)
Принес водку. Мы подогрели еду, ребята немного выпили и, оставив деда с К. все высыпали на берег. Да, перед этим: я, наскучив дедовым словоблудием, вышла на веранду и увидела мигающий свет над рекой в стороне дедова дома. Вернулась, спросила, есть ли кто дома там. Все высыпали на веранду. Ребята подхватились и туда. Оказывается, дед оставил горящую свечку на окне… Старый маразматик, кричит, что золотоискатели нарочно ему дом спалили, а наверное сам вот так же, по халатности…
Итак, снова с факелом в поисках большой рыбы… Опять поймали двух маленьких. Когда вернулись в дом, пьяный дед бушевал: он гнал Огурца и Петьку в Алдан, в милицию, так как у Огурца инспектор забрал дедово ружье. Дед был занудлив и гнусен, ребят довел до слез, нас до бешенства. Андрей в ярости: - Я когда-нибудь его замочу! – мы в ужасе. Дед выгнал ребят из дому. Мы втроем вылетели следом: - Вы что, рехнулись, ночью в Алдан? Не смейте. Развлекали, как могли. Я вытащила на улицу чайник, выпили чаю под звездами. Еще за столом я его крупно обидела. Психанув, когда Костя стал поддразнивать, как собачку Петьку, я в ярости и бросила: - Чтоб у тебя дети так же рано начали курить и остались калеками!
Откуда только слова такие взялись? Вероятно, где-то подхватила. Я тут же пожалела о них, как увидела Костино вытянувшееся лицо, но было поздно. Как назло этот мальчик (а он еще ребенок почти сам) очень реально смотрит на жизнь и принял в запальчивости брошенное близко к сердцу.
Когда, наконец, дед ушел, мы вошли в дом. «Ночуйте у нас». Андрей лег в мой спальник, а Петька отказался. Мы сидели у печки впятером, пели. Потом Петька ушел к деду и вскоре появился с известием – идет дед с водкой. Мы в ужасе. Он же попрощался, поцеловал нам с А. руки, мы надеялись на покой. Дед пришел и стал искать Огурца. Я бросила на спальник свой вкладыш, села рядом и решила, что убью деда, если он найдет Андрея и начнет его терзать. К. отвлекая, заманил деда к столу. В. сел рядом, и они разыграли настоящий спектакль. Наливая В. водку, К. затыкал пальцем горлышко, но это не мешало В. лихо выпивать из пустой кружки, крякать «Хор-рошо пошла!» Как они пили, как пели! Тоненький фальцет деда, выкрикивающего отдельные слова. Остальные он беззвучно выкрикивал, ему казалось – громко, на лице его было упоение собственным пением, но догадаться, что он поет можно было только по лицу и отдельным произносимым словам. Наши двое усиленно ему подпевали, блокируя деда за столом. Но все-таки иногда дед ухитрялся встать и пройти к нам, сидящим у печки. Тогда он приставал к Петьке, обличая все детдомовское мальчишество в его лице. Мне хотелось его убить, вышвырнуть. Петька глотал слезы, низко наклоняя голову. Валерка просил: «Надежда, не надо!» Алька сказала: «Дядя Федя, утро вечера мудренее». К. и В. удалось утащить деда за стол. «Умная она», - с уважением сказал дед и поцеловал опять руку А. (Да, еще в первом застолье: Костя: - Дядя Федя, а ты воевал?
- Ни-и-чего себе! Я что, у бабы под юбкой сидел? Ни-и-чего себе! Я в разведке служил…
К.: - А в какой – полковой или дивизионной?
Дед долго решал какая больше, - В дивизионной.
К. подсказал деду еще одно выражение: хозяин положения. И дед с удовольствием его начал повторять: «Я – хозяин положения».)
Если бы не бесконечные вопли деда, мы бы хохотали над этим застольем. Дед сказал о пулях, в нем сидящих и К. блестяще разыграл пьяного:
- Давай… выр-режем, я хирург- любитель…
Дед хоть и пьяный, а испугался и разговор на эту тему постарался замять.
Наконец, дед стал собираться. Поцеловал руку Петьке (мы не сразу сообразили, что перепутал он Петьку с А., мы с ней от деда шарахнулись), наши довели его до дома и вернулись. Андрей перекочевал в спальник к В., Петьке, который наотрез отказался, соорудили постель в маленькой комнате и улеглись, наконец.
22. дед пришел рано утром. Долго, крича, ругался на ребят и, забрав их, наконец, ушел. К обеду стал вопрос о продуктах. Танкетки не предвиделось. Но к деду заехал мотоцикл с коляской и наш К. с дедом укатил в Алдан. Мы остались. Я дала А. сбитую вещь (Реквием), она прочла, осталась недовольной и мы долго говорили обсуждая. Со многими замечаниями я в корне не согласна, но сама чувствовала, что чего-то не хватает. Костя с В. пошли по Селигдару и вернулись с уткой. В. ловя ее рухнул в воду и пришел совсем мокрый. Утка – подранок забилась под угловую кровать и принялась громко рыдать, оплакивая свою участь. Мы с А. предложили ее отпустить. Ребята против: во-первых, она все-равно погибнет, во-вторых, голод не тетка.
Вечерело, когда вернулся К. (дед загулял в Алдане). Кроме продуктов тоже бутылочка сухого. Роскошный обед – ужин. В доме было жарко, и мы распахнули двери. Стоим на веранде и слышим топот: утка залезла в суповую собачью миску. Поймав, мы отволокли ее в маленькую комнату.
Днем ребята боролись на снегу, а я слепила двух великолепных снежных баб. Но Мишке они чем-то не понравились и в мое отсутствие он напал и разгромил их. Потом хотел войти к нам в дом, но ребята не пустили.
Обиженный Мишка почесался о наш дом, заставив того содрогнуться и ушел. Вечером, стоило потушить свечи, мыши, как сумасшедшие, начинали носится по потолку. Становилось страшно и я с головой закрывалась в спальник. Печка угасала, и в доме становилось холодно. Во сне Костя что-то громко говорит. Предупрежденная Кукушкиным, что Костя спросонья может выругаться на всякий случай глохну. Оказалось напрасно. Все цензурно.
23. Утром сварили утку. Мы не видели, когда ее убили и ощипали. Костя отыскал в вагончиках «Человек и закон», дружно читали. Танкетки все нет. Воспитывали Петьку и Андрея. У Огурца на носу веснушки, он тоже ждет танкетку. Жуков, водитель, обещал дать ему денег на билет до Якутска, где в больнице лежит мать Андрея. Оказывается, отец зверски избивал мать, и Андрей вынужден был ее защищать. Отца посадили.
Кем они хотят быть? Андрей – водителем танкетки, Петька (Коля) – сварщиком. Но втайне – вором. Романтика уголовной жизни и немыслимой свободы и независимости. Пробовали их переубедить, но ребята видели только плохую сторону жизни. И дед не хочет их отпускать. Дед еще не вернулся из Алдана. Ребята кормят его нутрий, следят за домом.
24. продукты опять на исходе. Мы с Костей идем в Алдан. Костя все еще сердит на меня. Как только выходим за ограду, начинаю мириться. Костя не выдерживает. Ура, мир! Дорога из Селигдара ползет в гору, крутит и спускается к трассе. По трассе идем недолго, останавливается машина из ТУКЭ. Они отвозят нас прямо к геологическому магазину в Алдане. Расспрашиваю о БАМе. Они, как и все здесь, поминают его недобрым словом.
Отовариваемся в геологическом магазине, прошу Костю «заглянем в книжный». Но книжный закрыт. Заходим в промтоварный, Костя ищет подарок сестре. Делает он это основательно, просматривая все вещи и когда мы выходим на дорогу, я смотрю на него с нескрываемым любопытством. Среди его ровесников мне еще не приходилось видеть хозяйственных людей.
Добрав продукты, укладываем все поудобнее и идем в ЯЦИК (поселок). Там тоже магазин. Костя, не истраченные на подарок деньги, выкладывает на спиртное. Я возмущаюсь, но…что делать? Выходим из ЯЦИКа, и нас подвозят до свалки. И снова ползем по трассе, потом сворачиваем – в гору. Видим много следов. Костя охотник, для него каждый след говорящий, он к ним буквально прикипает.
Возвращаемся. Ужин. Решаем строить сани и пешком пробиваться на Инагли. Не будь вьючников, под рюкзаками мы бы точно проскочили. Уложившись в спальники неожиданно устраиваем вечер поэзии. К. хорошо знает Гумилева. Читает его… Потом я, по просьбе, Скотта, Цветаеву. Хорошо! Засыпаем. Ночью Костя громко: - Надежда?!
Я, немедленно, громко: - Что случилось?
Он еще что-то говорит, но до меня доходит, что он говорит сестре (она тоже Надежда). Но что интересно – днем он говорит на «о», много характерных кольчугинских словечек, а ночью – как московская дикторша.
Утром мы с К. дружно решаем, что Костя замаскированный шпион и обхахатываем его.
25. мы с А. кухарим. Мужчины строят сани. День просто чудо. Утром умываясь приходится делать прорубь, а тут закапало с крыш.
Наконец сани готовы, их втаскивают в дом и ставят у печки сушиться. Завтра месяц нашей дороге. Вечером, укладываясь в спальники, слушаем сказку на украинском языке. К. рассказывает «Иванычек – Тэлэсэчек». Изумительно! Вопреки логике сказки жалеем змэючку – Алэнку.
26. утро прекрасное. Опять подтаивает. После завтрака пакуемся и выходим. На сани – вьючники и рюкзаки ребят. Мы с А. под рюкзаками. Втроем мужчины еле срывают сани с места. Дотащились до реки, выискали брод. Началась переправа. Я перешла и передала свои сапоги А. Ее слишком короткие, можно зачерпнуть. Смотреть было тяжело, как мужчины переносили вьючники. Андрей перенес Петьку (они идут показать дорогу) и перетащил сани. Отдохнули. Перенесли вещи на вырубку. Мне пришлось переобуться, пододеть шерстяные носки. Холодновато, хоть солнце и пригревает. Ребята и К. впрягаются в сани, каждый в свою упряжку. Мы надеваем рюкзаки, идем. Рюкзаки весьма весомы, но мужчинам труднее. Им уже жарко, сани волокут с чудовищным напряжением. Вся надежда на дорогу, там хоть поровнее. А говорят, перед Инагли крутая гора. К. желт. Частые передышки.
Я с Петькой ухожу вперед к дороге ( оно в 1,5 км) и когда вижу ее, силы меня покидают: она расползлась, растаяла, превратилась в болото. Сбрасываю рюкзак, иду на помощь к саням, понимая всю несбыточную авантюру с санями. Помогаю толкать сани. Добираемся до дороги. Вдобавок, сани треснули. Сидим, перекуриваем. К. предлагает делать волокуши. Это абсурд. Ясно, что мы не пройдем, но ясно и то, что мужчины не могут уже отступить. Я прихожу на выручку: - Командор, я со своим аппендицитом не рассчитывала путешествовать под 30 килограммовым рюкзаком.
Все, у К. есть достойная возможность отступить. Решаем: он, Костя и Огурец идут на Инагли выяснить, в чем дело, мы возвращаемся и ждем. Они помогают развернуть сани, прощаются и уходят. Мы пытаемся их волочить. Через 100 метров мы с А. предлагаем их бросить и перенести груз по частям. Начинаем стаскивать все к реке. 1,5 км – солидный путь для нашего груза. Когда дотаскиваем последние вещи – сил никаких. Рухаем на берегу передохнуть. Вода в реке поднялась – солнце растопило лед. Решаем: переносим Петьку, и он идет ставить чай, а мы займемся грузом. Петька берет ключ, кивает и вдруг идет в воду. Бежим за ним, поймать не успеваем и, ругая его на все лады, наблюдаем, как он по колено в воде переходит реку и бежит к лагерю. Начинаем переправу. Выбирая места, переходим ее с рюкзаками. Трижды. В., покраснев от усилий, перетаскивает вьючники. Потом я снимаю сапоги, и он несет их А. Захватив по последнему рюкзаку, они переходят. Я обуваюсь. Итак, у нас 6 рюкзаков, 2 вьючника, спальник Кости (он в рюкзак не входит), палатка и ступа. Надеваем рюкзаки и идем к дому. Тащим с В. вьючник подцепив его на палку. Сбрасываем все в доме и снова назад. Через две ходки берем с А. второй вьючник на палку, волокаем.
Итак, всего за два часа мы перетащили все назад. Заставляем Петьку переобуться, умываемся. Пьем чай и немного коньячку из заветной фляжки. Начинаем волноваться за наших ушедших.
Шум машины, Петька идет туда и возвращается с известием: приехал дед. Обедаем. В течении вечера Петька несколько раз приходит с известиями, что дед пьян и грозит нас выгнать. Темнеет. Кричат, пролетая мимо, гуси. Перекат Селигдара шумит, как ГТТ. Все время прислушиваемся, обманываясь.
27. Ждем наших. Мучают сомнения – дошли ли. К обеду они появляются. Мы счастливы. Оказывается танкетка на пути с Перекатного на Инагли сломалась и неделю стояла в тайге. Будет завтра – послезавтра. Решаем: завтра вчетвером  в Алдан, за продуктами и в кино.
28.идем мы с В. А. приболела, а в 3-ем в машину не возьмут. Уходим. Скатываемся на трассу и на попутке до Алдана (от Селигдара до Алдана 18 км). Увы, сегодня воскресенье, все закрыто. Кроме хлеба, чая, 10 пакетов горохового супа и банки кабачковой икры ничего не купили. Идем в ЯЦИК, и когда доходим, обнаруживаем что магазин закрыт и там. А ведь нам дед заказал сухого вина. Да и курево кончалось. Зато в кармане – 10 рублей. Предлагаю В. вернуться в Алдан. В. колеблется, но в это время подходит автобус, это все решает. Садимся и едем назад. Заскакиваем в магазин, берем пачку лапши, две сухого, маргарин, «шипку» и с 8 копейками садимся в автобус. От ЯЦИКа идем пешком и только в километре от свалки чуть-чуть подвозит машина. И снова – в гору. На вершине ответвление на зимник. Следы машин. Неужели на Инагли по зимнику уже пошли машины?
На спуске – крупные следы, Мишкины. Мишка гуляет чуть ли не до Алдана. По зиме дед его зарежет. Жалко задиристого симпатягу Мишку, хоть его и побаиваемся.
Продуктов принесли мало.
29. понедельник. ГТТ. С ним возвращается Андрей. ГТТ уходит в Алдан. Вернется завтра к 4, и мы уедем. Ребята взяли у них ружье и патроны, ходили на охоту, но ничего не принесли. Даже не стреляли. Долго спорили о руководителях культе, Хрущеве и т.д. Я напомнила, что у меня завтра день ангела, и я его впервые должна отметить.
30. просыпаемся от предложения К. испить чаю. Топится печь, ребят нет, ушли на охоту. Получаем чай в спальник. Какой дьявол подсыпал в сахар чеснок?! Встаем. Только умылись (пришлось делать прорубь в реке. Но, несмотря на погоду, умывались всегда на берегу) пришли ребята с добычей: 3 рябчика и утка. Половину отдали пацанам. Двух рябчиков К. идет общипывать. Роскошный обед: рябчиковый суп и обжаренные рябчики. Бутылка сухого, масса пожеланий мне… Пир!!!
Увязываем вещи, ждем. Около 6 спохватываемся – ГТТ нет и хлеба тоже, занимаем у деда муки (ему старатели оставили), в темноте в крышках от котелков начинаем печь лепешки. И в середине процесса слышим – ГТТ. Быстро едим полусырые лепешки, запиваем чаем. Подходит ГТТ, загружаемся. В нем 5 человек, кроме водителя. Садимся, нас угощают семечками (Алданская роскошь). В семечках деньги, которые мы все выискиваем и возвращаем. Заработал мотор, дед, дошагав, колотит в дверцу, но поздно. Едем. Дед Федя со своим «ни-и-чего себе» и «Мишо-о» остается позади. Танкетка тарахтит как танк. Опять начинается дорога. Итак, в день моего ангела мы покидаем Селигдар. Через полчаса останавливаемся. Глушат мотор, все вылазят. Мы тоже. Липкое тесто у горла, тошнит. Справа могила, крест в простыне. Могила Петьки (летом шел на Инагли, перепил и умер тут. Нашли разложившегося, Огурец помогал хоронить.) Пьют за то, «чтобы земля была ему прахом». Все уже пьяны, мы с А. отказываемся, но в ребят вливают.
А. Жукову (водителю) – Как же вы пьяный поведете ГТТ?
Он: - а трезвый я по этой дороге не поеду.
Пересаживаемся ближе, чтобы видеть дорогу. На переднем сидении пожилой мужчина, фонариком постоянно светит на приборы. Следит за радиатором. Едем. Остановка (еще четыре остановки и мы в Инагли – смеются сзади). Ведро. В. спрыгивает в воду, черпает, подает пожилому мужчине. Я свечу фонариком, он льет воду в радиатор. Там кипит. 4 ведра… Там какая-то неисправность. Снова едем. Дорога видна с трудом, одна фара не работает. Жуков пьян. В колее – свежие медвежьи следы. За спиной – поют. И хоть пьяны – поют красиво. Это конечно же «ой мороз, мороз». Дорогу преграждает лиственница. Жуков храбро бросает танкетку на вывороченное корневище. Трижды танкетка становится вертикально и трижды сползает назад. «Стоп» - командует пожилой мужчина. Отъезжаем назад, останавливаемся. Я с ведром бегу к луже и проваливаюсь по колено в липкую грязь. К счастью чувствую, что жидкость не попала в сапог. Зачерпываю мутную воду, иду к танкетке. На мое место становится В. так же проваливаясь в грязь. И по цепочке мы передаем воду. Наконец- в порядке. Мы чистим о снег испачканные сапоги, садимся. Танкетка разворачивается и объезжает лиственницу.
Дорога все больше, круче забирает в гору. Мужики требуют « остановись, надо». Но Жуков соображает слабо, шапка с его головы все – время падает. Угол подъема до 30 градусов. Внезапно у двери с улицы я вижу К. Остановка, они садятся. Выскочили через заднюю дверь на ходу.
Подъем все круче. Страшно смотреть даже. Танкетка ревет, ее все время разворачивает, а слева – провал к невидимому, ощетинившемуся верхушками сосен распадку. Да, трезвый здесь действительно не проедешь.
Но наконец-то вершина, густой туман, сзади уходящая круто вниз дорога. Я успокаиваюсь и смотрю вперед на белое полотно затушеванной мелким снегом дороги… Танкетка буксует, раскачиваясь на какой-то насыпи. У дверцы появляется К. « Немедленно высаживаться».
Мы выходим, все местные уже здесь. Выпрыгивая, проваливаемся по пояс. И становится жутко: справа гора, слева резкий, крутой, бесконечный голый склон. Танкетка висит на бруствере (что бы не соскользнуть, здесь насыпали бруствер, но Жуков ухитрился на него заскочить.), покачиваясь.
- Костя? Будите Костю!
К. вытаскивает Костю из танкетки, тот пытается спрыгнуть и ложится под гусеницу. Быстро оттаскиваем в сторону: Э, Костю развезло! Мужики заставили еще пить. Танкетка ревет и метров 8 идет, качаясь по гребню, но вот скользнула в колею и помчалась. Пронесло. Идем по колее, танкетка остановилась в километре. Догоняем, садимся. Один из мужчин (это Вася, геолог с Перекатного) предлагает идти пешком, тут уже недалеко. Но всем – бара – бир. Уходит один. Мы едем. Крутой спуск. Танкетка летит с такой скоростью, что мы видим повороты в самый последний момент. Толчок. Громадная тень, шум падающего дерева.
- Лиственница упала!
- Пущ-щай леж-жит…
Жутковато! Оказывается, спуск страшнее подъема. Влетаем в Инагли (несколько домиков). Долго кружим. Подходит Вася, но у Жукова какая-то мания противоречия и он, рванув, едет к своему дому, останавливается в луже, засыпает. Мы начинаем выгружать вещи. Жуков просыпается, вылазит, идет к дому:
- Ребя-та, мы ща на охоту… поедем…, - пьян, что называется, в стельку.
Низкого роста, тоненький.
Вася помогает нам перенести вещи в дом Судоплатова (начальник участка). Тот сейчас в Хатыми. В домике тепло, светло, на раскладушках с чистыми простынями спят двое: главный геолог Перекатного Пацкевич и маркшейдер Витя Захаров. К. зовет нас с А. взглянуть на домик якута. Идем, это тоже крошечный домик, но с печкой. Решаем ночевать здесь, ребят оставить у Судоплатова. Возвращаемся за вещами. В. помогает нам растопить печь и уходит. Мы мечтаем о чае. К. набирает котелок снега, ставит на печь и наводит видимость порядка. Я нахожу два ящика, и мы сооружаем К. прекрасную постель из ящиков, вьючника и рюкзаков. Мы с А. раскидываем свои спальники на единственных нарах рядом. Чайник долго мучил нас, не закипая. Только около 4 утра мы, выпив чаю, залегли в спальники и заснули сном праведников. В домике было жарко, но огонек свечи на столе гнулся от ветра, дувшего в окно.
1 октября. Утром рано пришли ребята, сходили за водой и поставили чай. К. сходил к Пацкевичу, вернулся, и мы пошли отовариваться. Набрали продуктов, вернулись, выпили чаю (хлеб обещают к вечеру). К. позвал нас на ближайшую сопку, и мы охотно залезли на нее: Инагли – это несколько домиков в низине, вокруг кольцо могучих хребтов, поросших тайгой.
Когда мы влезли на сопку – дух захватило – так хорош был этот замкнутый в кольцо мир. С этой сопки мы увидели вчерашнюю дорогу (она на другой горе много выше того места, где мы стояли). И то место, где танкетка вылетела на бруствер. Голый склон от неба круто обрывался вниз (7 км). Поежились: да, кувыркались бы важно, костей не собрать. От центрального крупного кольца шли резкие, ветвистые скальные отроги.
Заячьи следы по склону. На обратном пути я попыталась скатить снежный ком. Как только он становился большим, в его следе вставали густые заросли брусники. По северной части сопки как гигантские пауки – покореженные стланниковые скелеты. Побиты морозом. Словно шло страшное воинство, да так и застыло навечно. По мертвым стволам сосен винтами поднимались живые ветки. Сверху мы увидели – затопили баню, нашу голубую мечту и многодневную тоску. Спустились. Кости не было, и мы пошли к бане. Я шла впереди и вскоре увидела – он рубит дрова. Рядом стояла дама лет 45, с ребенком на руках. Лицо ее было надменно и холодно, в элегантном пальто и мужских ботинках (Увидев меня, она спросила у Кости «Это что за актриса?»). я поздоровалась.
- А этот таежник тоже ваш? – на В.
Я взглянула на нее и А. она встретила уже молча. Невысокий тонкий мужчина с бородой показал, как убирать шланг из проруби, когда кончим мыться. «Вы банщик?» - спросили мы. Он засмеялся.
- Хотите, покажу музей? – мы с А. конечно кивнули.
Он зашагал к черному обуглившемуся дому, мы за ним. Вошли: окон нет, стены черные, на полу детали машин и раскромсанные внутренности геофизических батарей.
- Первый дом Инаглей, в нем и зимовали и горели…
Мы переглянулись: - А хромдиопсид вы показать не можете?
- Пошли, дам по образчику! – мы пошли за ним/
Он жил в том же доме, где склад, только с другой стороны. Мы знали, что вместо Судоплатова остался Аяврик, горный мастер. Его видели в Хатымях, правда, фамилии не знали. (Не русская, интересная) Он, его тихая застенчивая жена – маленького роста, тоненькие.
Наш проводник назвал себя Володей, извинился, что выпивши, подарил по образчику хромдиопсида, густого, таежно-зеленого, стеклянного (твердость 7, как у хрусталя). Четверть комнаты занимала большая клетка, в которой жила птица – подранок. Тут нам снова напомнили о том, что хром-диопсид появился вдруг на рынке, а так как это единственное месторождение, значит, утечка сырья отсюда и трясли их тут здорово. Володя угостил нас большими кедровыми (не стланиковыми) шишками, налил чаю и, попросив чуточку подождать, вышел в попытке отыскать для нас сигарет. Дверь стукнула, вошла та же дама. – Мне нужна сковородка, - сказала она надменно.
- Смотрите, мы же тут ничего не знаем, - смущенно ответили мы, - хозяин вышел, просил его подождать, вот мы и сидим.
- Ну и сидите! – отчего-то зло сказала женщина.
Тут вернулся Володя. Дама быстро сообщила нам, что она из Прибалтики, учительница русского и литературы и теща Жукова. Послушав дальнейший диалог ее и Володи, мы быстро, извинившись, ушли. Милый воспитанный человек исчез, посмотрев на нас извиняющимся взглядом он включился в пошлый разговор, слушать который было неловко. Дама отчаянно и весьма своеобразно флиртовала. (В дальнейшем ее буду звать «теща» как все в поселке. Имени так и не слышали)
Вернувшись К. сказал, что ребята будут спать у Алексея Федоровича, в доме поблизости. Решили, что сначала в баню пойдут они, потом мы. Начали варить суп «Южный», свежекупленный. Трижды ребята ходили к бане, но теща их выпроваживала назад. Она с Леной (дочкой) затеяла стирку. Наконец К. сказал, что лучше пойти нам с А., ибо теща объявила, что они начинают мыться. С этой женщиной нам встречаться не хотелось, но что делать. Подождали, пока они дополоскают белье, вошли. Было жарко, влажно и душно. Пахло застарелыми тряпками. Мы решили вначале постирать. Теща спросила «Пар любите?» и, услышав наше «нет», поддала парку. Я быстро сполоснулась и, чувствуя, что теряю сознание, выползла. Не помню, как оделась, вышла из бани. Меня качнуло, и я опустилась на пень. Вскоре подошли ребята и стали требовать, чтобы я шла домой – «простынешь же»! Когда вышла А. я уже могла говорить. Кое-как дотащились по грязи до дома. Пришли и упали. Тошнило, голова была как в огне.
В печке были заложены дрова, чиркни спичкой – и займется. К. ушел в баню. Мы отлежались, затопили печь. К. пришел скоро, ребят пришлось долго ждать. Сели ужинать, разлили суп. Попробовали: словно солярки в него подлили. Преодолевая отвращение, ели. А. открыла банку сгущенки. Ребята ушли, мы улеглись спать.
2. с утра долгое приготовление завтрака, ибо вчерашний суп есть невозможно. Ребята пришли и отпросились на охоту. В. одел мою штормовку на свитер, но на голову ничего надевать не захотел, несмотря на наши слова. К. ушел к Пацкевичу. Вскоре вернулся: оказывается, ящик с пакетами «южного» везли на дне танкетки, и он весь провонял соляркой, едят его редко. На пачку «южного» – десять других. Володю – плотника, у которого мы вчера были, зовут Кампучийцем. А Аяврик предупредил бичей, что мы с А. замужем. И еще: Пачкевич идет на штольню, если хотим, можем пойти.
Конечно, хотим!
Вчера в бане теща сказала, что когда на ГТТ с Пацкевичем они с ребенком ехали в Инагли, Пацкевич устроил охоту, и на ней-то сломалась танкетка. После этого известия наше отношение к Пацкевичу как-то изменилось.
Мы зашли в дом Судоплатова и с Васей и Виктором отправились на штольню. А. шла впереди по тропинке, я за ней, Вася и замыкающим Витя. Тропинка лезла в гору, но, стосковавшись по маршрутам, мы задали такой темп, что мужчины отстали. Я была с сумкой и кошельком К., на обратном пути решили зайти в партию ТУКЭ. У нас не было хлеба и сигарет.
Вокруг – сказка. Бесконечные горы не были однообразны, они ухитрялись меняться так поразительно, что даже пройдя шаг мы видели совсем другой пейзаж. Тропинка нырнула вниз, через замерзшую марь и снова пошла в гору. Увидели дом. Сюда будут переносить Инагли. Снова вверх. Штольня и дом. Входим. Рабочие и Аяврик. Очень ему обрадовались. Я сказала:
- Здравствуйте, товарищ Аяврик.
Удивились, что он помрачнел. Впрочем: вскоре отошел, выдал нам каски и фонари и повел в штольню. Она метров 200, кровлю и стены пересекают густо-зеленые жилы хром-диопсида и по контакту крупные кристаллы эгирина, черные, точеные, яркие. Аяврик ввел нас в дальнюю рудную рассечку, и мы припали к зелени. Он показал, как отбирают кондицию (на стекло фонаря кладется камень и просвечивает. Все трещинки видны). Самый крупный 3 на 3 сантиметра, встречался, говорят, со спичечный коробок. Рассказал о добыче и отправке этого уникального камня. На год план – 70 кг. В Союзе больше такого месторождения нет. Потом пришел Вася и коротко рассказал о геологии этого месторождения. Его открыли ТУКЭшники и передали экспедиции. Начинал разрабатывать Пацкевич. Сейчас они в прорыве: нет геолога, маркшейдера. С Васей мы поднялись на второй горизонт. Подъем – сплошное нарушение ТБ (техники безопасности). Лестницы не закреплены, шаг ступеней 60 – 70 сантиметров. Кое-как вползли и припали к кристаллам эгирина, подсмеиваясь над собой: на уникальном месторождении охотимся за обыкновенным полевым шпатом.
Помня, что надо заскочить в ТУКЭ, спустились вниз, попрощались. Нам дали Витю, чтобы проводил (он все-равно шел домой). По дороге, наконец, познакомились с Витей. Он из Тагила, после армии вернулся на Перекатный, где отрабатывал практику. 22 года. За разговором по разбитой в болото дороге вышли на плоскотинку с несколькими свежевырубленными домами. Долго не могли найти людей. Наконец на лай собак подошли к вагончику, из которого выглянул мужчина лет 45. Он сразу же пригласил войти, предложил чаю. Но мы отказались и спросили завхоза. Завхоза нет, уехал в Алдан. Показал, где найти геолога. Мы подошли к первому дому, постучали, заглянули в дверь. На столе – бинокуляр, чисто, тепло, уютно и пусто. Подошли к следующему дому. У входа – стеллаж с образцами – значит, геолог живет тут. Постучали, услышали «да!», вошли, представились. В доме работал большой телевизор (сколько же мы его не видели!!!). Худенький невысокий совсем мальчик – геолог Сережа. Второй, еще моложе, возится с патронами. Сережа сразу поставил чай, пошел в кладовку и из своих запасов поделился 4 булки хлеба, два блока «радопи», 4 банки тушенки (в Инаглях нам не перепало и банки), сухое молоко, сливовый джем. Деньги согласился взять только за тушенку и сигареты. Мы выпили чаю, поговорили о работе (у них довольно большие площади), посмотрели телевизор, рассказали о своих мытарствах. Упомянули деда.
- А, этот старый уголовник!
- ?!
- Раскулачили, выслали сюда в 30 году, до 60 (свыше 30 лет) отсидел, теперь пенсию зарабатывает.
Вот тебе и старый разведчик. Дома сказали К., а он отвечает: «а я давно понял, проговорился дед. Вас разочаровывать не хотел. У Петьки от него романтика блатной жизни…»
Золотишко мыл, в лагерях сидел, пули от охранников получил, а биографию придумал. То-то странно было, что человеку, прожившему такую жизнь, нечего рассказать, кроме того, сколько у него денег.
Мы попрощались, посетовали на транспорт и ушли.
Спустились вниз по дороге. Витя рассказывал, как они с Перекатного сюда добирались. Мы осторожно задали вопрос об охоте.
- А, теща наплела… На Перекатном от нее рыдали… Мы просто пытались спрямить дорогу. Санька Жуков как ее просил «Летите домой!». Нет, телеграммы туда шлет, что вылететь из-за погоды не может… А как мы с ней намаялись – в босоножках по тайге! Всю дорогу у меня на руке висела и хныкала.
- Ведь она же дочь с внучкой сопровождала!
- Ага! Как же… Муж тут ее бывший трактористом работает. Она ему все развод давать не хотела. А он тут несколько лет уже с другой женой живет. Ну, в общем, в первый день она такой скандальчик закатила… И вообще, не хочу о ней говорить.
- Но ведь женщина же!
- Женщина? На Перекатном зашел к друзьям и она там, водку хлещет. Вначале Анну Каренину цитировала, а чуть подвыпила – такое понесла – уши не слушали.
Но вот и поселок. Прощаемся, идем к себе. Ребята с охоты пришли пустые. К нам заходил В., сказал, что там пьют брагу, пообещал еще зайти, но больше не появился.
Мы с А. улеглись в спальники. К. сказал, что Наташа Пацкевич, которую мы оставляли в Хатымях уже смеется по рации с Перекатного. А. пришла в голову мысль: дать телеграмму в Кремль. К. мрачно посоветовал: лучше в ООН Курту Ванхайму «В СССР нарушается право на труд». И мы довольны, быстренько отправят на Перекатный и они. Я сказала, что точно, нам уж тогда это право обеспечат в лагере на Чукотке, в два счета.
… Прекрасно, разоружаем охрану и всем лагерем на Перекатный, оттуда ближе. Массовый психоз на почве Перекатного.
И тут К. говорит: - Слушайте, а ведь Перекатного-то нет!
Фантазия заработала: Наташу оставляли в Хатымях, а она говорит по рации якобы из Перекатного. Пацкевич должен быть там, а сидит тут. В Хатымях говорили, что Перекатный на берегу Алдана, а Пацкевич сказал – в 3 км. Все говорят, но ведь нет его, нет 2-го месторождения по Стране. Поэтому и второго, чтоб подозрений не было. А кварц со всей Якутии собирают… Теща в босоножках – из Перекатного… Юмористы!
Хохотали так, что устали. И когда уже успокоились, К. сказал с иронией
- Нет, каково, - десять штолен?!
И мы опять зашлись в хохоте. (Теща сказала, что там десятую штольню заложили, где все так, что ЧП себя ждать не заставит.)
Решили, о своем открытии не говорить, дабы не прикончили за разоблачение. К. рассказал пару анекдотов, но мы не засмеялись. Тогда он обиженно сказал: - Конечно, Перекатное – смешнее… - и мы грохнули смехом. С тем и уснули.
5. С утра К. ушел к Пацкевичу, а мы с А. мыли камни. Распахивается дверь: - Можно?
- Войдите.
Входит пьяный мужчина лет 40. Садится: - я пообщаться пришел. Можно?
- Отчего же нельзя? – выкладывает луковицу – подарок (лук – дефицит)
- Меня зовут Виктор Васильевич.
Представились. Молчит. Задаю вопрос:
- Виктор Васильевич, скажите, а Перекатное существует?
Подумав, отвечает серьезно:
- Говорят.
А.: - А Женя Судоплатов не миф, есть он? (начальник этого участка)
В.В., подумав: - Говорят… Но наговорить можно всего…
Мы давимся со смехом, услышав такое блистательное подтверждение своих догадок. Виктор Васильевич заговорил о том, что все хорошо, но вот жизнь. Жениться бы…
А., недоуменно,: - Так женитесь!
Он, с некоторым сомнением,: - Но вы для меня слишком молодые.
Мы оторопели при таком повороте. Я: - Так мы же не себя предлагаем, вон, в Алдане сколько красивых женщин.
Он: - Так то в Алдане…
В это время входит Вася с К. Вася: - А я тебя ищу. Беги на связь, там в Хатыми твоя жена с ребенком приехала. Куда ее? Как встречать будешь?
Мы с А. давим улыбки – ах, прогорел жених! – и спрашиваем, сколько ребенку. Не глядя, отвечает «год».
Вася: - так ты пойдешь или мне что-нибудь передать?
В.В. извиняется, что-то бормочет, уходит.
- Вася: - Ваши там? – кивок на дом Ал. Фед. Да.
- Пьяные лежат. Бражкой споили. – уходит.
К. сообщает, что пришел Судоплатов, что Беликовой (мы ей везем посылку из Хатыми) в Перекатном нет, значит можно, так сказать, купить содержимое (спиртное). И нанести визит начальству.
Появляется В., он пьян, левую щеку разбарабанило. Говорить он не может. Врет, что не пил. Начинаем лечить, при полоскании его тошнит. Рухнув на нары он лежит без движения. Решаем делать вторые нары и забирать ребят к себе. Я отыскиваю снятую с петель дверь. К вечеру К. сколачивает нары, и мы с А. перебираемся на них. К. перетаскивает свою импровизированную постель под углом к нарам ближе к двери. Ничего, если убрать табуретку, можно пройти. Он сходил за Костей, но тот был недвижим среди полуобнаженных тел. Все дальнейшее время В. активно болел, перейдя в разряд балласта.
4 октября. Пришел Костя, К. велел ему перебираться к нам, выдал работу, а мы (я, А. и К.) пошли в гости к Судоплатову. Пили… сухое вино! Кудесник Вася, потом Пацкевич принес еще бутылочку. Судоплатов молод, первое, что приходит в голову когда его видишь: гусар! Высок, статен, синеглаз и кудрявые волосы. Смешлив и разговорчив. Он послал Жукова в Селигдар за продуктами и ящиком водки, которые там оставил. Разговор по рации. Решаем, как выбираться.
Подъехало начальство ТУКЭ. На стол – коньяк. Женя – бутылку спирта. Тут мы с А. не выдержали и сбежали. С нами ушел Витя. Дома Кости не было, увела теща. А. погадала Вите, потом играли в «дурака», говорили о любви. Вернее, Витюша начал, а мы, посмеиваясь, подхватили. Как всегда «любви нет!»
- Мальчик, если бы так считал, не говорил бы об этом. Жаждешь, чтоб попереубеждали? Не выйдет…
Пришли все от Судоплатова допивать «посылку». Я разозлилась, схватила ведро и пошла к проруби за водой. Вернулась. Вскоре толпа ушла, А. тоже – чистить картошку. Остался Пацкевич. Вышел предурацкий спор. Мне говорить не хотелось, оспаривать тоже. Тогда Пацкевич обиделся, что я не обижаюсь (его слова). Пришел К. и увел его. Я облегченно вздохнула. Пришел Костя. Я дала ребятам немного выпить, открыла тушенку. Но… Вскоре все, за исключением ТУКЭшников, вернулись со сковородкой картошки, и пришлось ее есть. Выпили чаю и тут Пацкевич стал очень интересно рассказывать о пилоте вертолета, который с ним охотился и мог сесть где угодно. Костя (он в армии стал вертолетчиком) подключился и вечер закончился прекрасно.
5. День прошел тускло. Вернулось ГТТ с водкой и окончательно стало облачно. Пацкевич и Судоплатов ушли в ТУКЭ, договариваться насчет танкетки. Болтали. Скучно и серо. И тогда я начала сочинять для себя историю: У кедров тоже должны быть души – дриады… Девушка сбивается с пути в пурге и когда отчаивается, видит легкий зыбкий силуэт человека, манящего ее рукой. Она пошла следом, но не увидела следов на снегу. Испугалась. Голос сквозь ветер: - Не бойся, смотри… - и в просвете поселок. Она быстро пробежала к нему и оглянулась на силуэт женщины. Мучили страх и любопытство. Женщина прошла к пню и села. Девушка подошла поближе и прямо в душу ей взглянули горячие, хвойные, тревожные глаза:
- Как вы пугливы, люди. Но любопытство в вас сильнее и в этом надежда на ваше прозрение.
- Кто вы? -  спросила девушка.
- Я? Выдумка, - горько усмехнулась женщина, - скажем, существо иного мира… Душа дерева, кедра.
- Почему я вас вижу? Я больна?
- Больна я, - горько опять засмеялась женщина, - я изнемогаю в борьбе… Разве не ты сегодня удивилась чахлости наших лесов? А ведь мощными кедровыми борами славилась Якутия. Я кормила, обогревала, спасала вас, людей. Теперь и вы, люди, поднялись против меня… Я изнемогаю… Зачем вам моя смерть, люди?
Девушка задохнулась:
- Не… не знаю… Не нужна нам ваша смерть…
- Не знаешь, - женщина горько засмеялась, - все, кроме убийц, не знают… Иди…
И почему-то повинуясь, девушка пошла в поселок не оглядываясь. Но зеленый огонь уже разрастался в душе, тревожный, как крик о помощи…
6. Только сварили кашу – К. «Через 15 минут едем в Алдан». Наскоро поели, попили чаю и паковаться. Выяснилось, что Костя потерял шапку. Подходит АТС. Кузов открытый. Грузимся. Косте – капюшон от моей штормовки, на В. шапку А. Вася немедленно надевает на А. свою, а сам берет В. пижонскую. В кузове Сережа, радуемся ему как родному. И плюс белая пушистая Данка, Васина собака. Мотор ревет и мы выезжаем. Поедем по зимнику.
По кругу зимника взбирались на ту гору, которую в лоб по летней дороге недавно штурмовали с Жуковым. Дорога то ныряла в тайгу, то вылетала на плоскотину и горы, горы со всех сторон. Наклонившиеся деревья как пики неслись навстречу. К счастью, вовремя успевали пригнуться.
И, наконец, спуск к Селигдару, переправа, трасса, ЯЦЫК, поселок ТУКЭ. На В. в дороге было страшно смотреть – его трясло. (6 часов на морозе, еще бы). Сброшенные в умывальнике общежития вещи и в столовую. Ноги не держат, руки не гнутся.
Из столовой заскочили в магазин и К. купил бутылочку вина. Выпили в умывальнике и только тут начали соображать. Зашел Вася и позвал нас всех в комнату своего друга. Тот поставил чай, велел заварить и пить и они с Васей ушли. А мы набросились на журналы. В комнате было тепло, суперфото на стене какого-то американского певца… Пили чай.
Пришел К. и сказал, что нас помещают в красном уголке. Перетащили вещи. Там телевизор и матрасы. Постелили матрасы, на них спальники. Витя и Миша, молодой специалист, ждущий транспорт в Рябиновую партию, устроились на раскладушке и диване.
7. Пришел Пацкевич, машины сегодня не будет. Вчетвером (я, А., Костя и Витя) отправляемся в кино. В кинотеатре ни одного билета. Толкаем Костю и Витю обольщать кассиршу. Костина борода подействовала, кассирша велела прийти через 1,5 часа. Идем по Алдану, глазеем. Над одним из цехов (через забор видно) плакат : Ленин на фоне знамен и надпись «Правильным путем идете, товарищи». А внизу табличка «зона 10». Впечатляет!
На  автовокзале изучали карту местных линий упиваясь названиями: Томмот, Ургуч, Алау, Орочен, Конку, Эльконку…
Пришли в кинотеатр. Под слова кассирши «у меня тут люди из тайги» получили билеты и посмотрели «Экипаж». Не блеск, но цветной и широкоэкранный. Раз посмотреть можно.
8. Утром зашел Вася, сказал, что у него талон к зубному врачу. Ушел в охотничий магазин. Только вернулись из столовой – Пацкевич «Машина ждет». Быстро грузимся, Васи нет. Хватаем его вещи и Данку, едем в Аэропорт. Вертолет. 20 минут. Перекатное, существует!
Итак, 43 дня и 20 минут. Не дурно!
В Перекатном на машине везут с поля до конторы, столовая, потом селят в «Заежку». Это половина жилого дома и очень благоустроенная. Горячие батареи, чистые диваны с белым бельем и везде занавески. Мы с А. идем на электростанцию и моемся в душе. Ужинаем у Осоянов. Это красивая пара, история их любви романтична и для нашего времени редка. Валера наполовину армянин, языка армянского не знает, москвич, смуглый, темноглазый, очень хорош. Милая смущенная, удивительно ему идущая улыбка (соответствует характеру). Ирина светловолосая, тоненькая, синеглазая. Карина, дочка, с глазами Валеры и пышными белыми кудрями Ирины. Уже бегает и пытается говорить.
Нас поят и кормят до отвала. Стены дома увешаны оленьими шкурами. Валера прекрасный охотник и рыбак. Возвращаемся поздно, довольные. Ложимся поверх спальников, но все-равно жарко. Чистые волосы шелестят при повороте головы. Жара!
Сказали, что Аяврик – не фамилия, а кличка. Я ужасно расстроилась от собственной бестактности.
9. четверг. С утра в конторе. Костю отпустили на выходные с Осояном на охоту. После обеда идем с А. на карьер, чтобы заняться опробованием. Сплошное разочарование: опробовать удастся от силы 10 скважин, ибо до ноябрьских они смогут сделать только одну отпалку. Возвращаемся. Ужинать с А. не идем, уже желудки болят от пищи. Решаем, что вместо завтрака и ужина будем обходиться чаем. Зашел Витя, посмеялись. Сходили в библиотеку, набрали книг. Завтра А. на карьер, я в штольню.
10. У меня утром ознакомительная прогулка и у А. срыв – у буровиков «полетел» компрессор. А. притащила толстые папки с документацией и счетную машинку.
Утром Розов передал меня Жене, мастеру и мы пошли в штольню. Шли долго по неосвещенному коридору на призывный свет далеких огней. Потом по ходовому два пролета вверх. Валера, горняк буривший веерные шпуры, оказался москвичом. Понаблюдав за его работой, я поняла, что забойные пробы мура, возможны только задирные. Меня напоили чаем и, условившись в 3 часа прийти на смену, где будут бурить взрывные шпуры, я ушла.
В 3 часа все были в раскомандировке злые и мрачные. Ночью полетела какая-то проволочка, и электровоз не зарядился. Дневную смену переводят в ночь, все забои и восстающие засыпаны породой. Нужна откатка. Итак, полдесятого.
Уже стемнело, когда мы с А. отправились на штольню. И хоть идти было минут 10-15, по тайге ночью идти не сладко. На небе ни звезды, дорога скорее угадывается…
В штольню попали не сразу. Вначале был вопрос «пускать ли нас», ибо откатки, по сути, не было. Но… мы передали приветы от знакомых, и записку Кукушкина Осину и он смилостивился. В нашей бригаде двое проходчиков. Один займется откаткой, другой бурением.
- Сейчас вас прокатят в вагонетке! – сказала ламповщица.
Мы с А. засмеялись, решили – пошутила (по ТБ не положено). Но, выйдя из раскомандировки и подойдя к устью штольни, мы увидели электровоз, который подогнал один из горняков. Прицепили вагонетки.
- Садитесь, девочки! – на электровоз.
А. села рядом с управлением, я встала на подножку сзади, второй лег на электровоз и мы поехали. Лучи фонарей с касок вырывали из темноты низкую амбразуру сводов штольни, куда мы летели на дальний свет. Второй горняк лежал на электровозе спокойно и вольно, как на ковре дома.
Мощный лязг и вагонетки, наползая друг на друга слетают с рельсов. Мы останавливаемся, выскакиваем. Электровоз сдает назад, мужчины, поднатужившись, ставят вагонетки на рельсы и, не сцепляя, толкаем их электровозом вперед. Мы снова летим. А. сидит прямо, как солдатик. Словно в сказке, своды штольни, изгибаясь и нависая, летят навстречу. Иногда начинает капать, сразу же сплошное крепление. Приходится нагибать голову. Вагонетки снова лязгнув слетают с рельсов «Теперь уже близко!» Мы с А. шагаем на свет. Штольня изгибается, по сторонам -  лампы. Идем долго (протяженность штольни более 3 км). Наконец вагонетки нас догоняют. Куда дальше? В забое рассечки да кровли порода. Горняк ползет вверх, смеясь «Хорошо, у нас толстых нет!» Я ползу следом (порода осыпается под весом тела), ворчу «Я толстая!» Между кровлей и породой тридцатисантиметровое пространство. Доползти сложно: вверх, вжимаясь в осыпающуюся породу. Наконец, в свете своего фонаря вижу краешек металлической лестницы. Цепляюсь молотком за перекладину и на нем подтягиваюсь до лестницы. Щель в этом месте сужается, теперь надо ползти вертикально вверх по лестнице. Изгибаюсь змеей, как никогда в юные годы в школе не гнулась, и на руках подтягиваюсь до второй перекладины. Ага, рядом переходная 1 на 1 м площадка ходового. Вылезаю на нее и, не распрямляясь, лезу по второй лестнице. Только на 3 лестнице удается распрямиться. И вот я на следующем горизонте: светло, свободно, из штрека разбегаются выработки. У ходового гора кристаллов. Следом поднимается А., смотрим друг на друга – смеемся. Грязные настолько, аж страшно. Припадаем к кристаллам. Крупные друзы хороши, но все в железистых и марганцевых рубашках. Но вот горняк зовет, работа начинается. Намечаем сетку шпуров и берем целиковые пробы. Находим ведро, брезентовые штаны – готовимся брать шлам. А. притаскивает лопату. Горняк забуривается, следим куда ползет шлам, подставляем брезентуху или лопату. Пробурив 0,5 метра он останавливается, мы набираем шлам. Мешки текут, руки коченеют. Человек с перфоратором по сути дела большей частью держит его на весу. Смотреть и то страшно, а каково ему?! Особенно тяжело, когда, вытаскивая штангу из шпура, он отступает назад.
Когда мы взяли намеченные 9 проб, мы уже закоченели. Делаем обмеры, зарисовки, прощаемся, грузим все в сумки – идем. Скрепер внизу и не работает – слышно по звуку. Наверно проходчик повез вагонетки с породой. Я спускаюсь первой. Моя сам.шитовая сумка течет и тяжела неимоверно, она перевешивает меня. Боюсь, что соскользнув, улечу в ходовой. Одна рука занята ее, и это при спуске-то! Но вот и металлическая лестница. Придется ползти опять. Осторожно ступаю в породу, сумку держа на ступеньке и начинаю скатываться. Резкий рывок – перетянула проклятая сумка! – ловлю рукой перекладину, фонарь срывается с каски за спину и я оказываюсь в темноте. Шум обрушившейся породы. А.. тревожно: - Что случилось?
Я: - Фонарик слетел, - но не спокойно самой. Меняю осторожно позу, ловлю фонарик, креплю его. Все в порядке, но скатиться с комфортом не удается. Руки заняты полевой и сам.шитовой сумками, обе весьма весомы. Беру их поудобнее, чтобы ничего не выпало, вжимаюсь в породу, вместе с ней 3 метра полета и я на ногах. Следом так же съезжает А. Мы не просто грязны, мы упакованы в породу как кристаллы в железистую рубашку. Отряхиваться бесполезно. Выходим из рассечки в штольню и идем к выходу. До устья штольни в 4 раза дальше, чем от устья до поселка. Сам.шитовая сумка мокрая и тяжелая, не меньше 15 кг. Передаю А. полевую сумку, и идем медленно, часто отдыхая. Наконец стенки штольни начинают высыхать – верный признак близкого выхода. Собаки встречают нас лаем. Входим в раскомандировку и буквально падаем на скамейки. Снимаем фонари и каски, перекуриваем. Без десяти два. Прощаемся. На полу от моей сумки ручей. Идем в поселок. На небе ни одной звезды, дорогу ощущаем ногами. Но над деревьями отсвет огней поселка. Собаки поднимают такой дикий лай, что нам становится страшно. Но вот и дом. Горит свет. К. и В. читают. Раздеваемся, выкладываем пробы на батарею сушится и, умывшись, пьем чай. Руки ломит. Наконец залезаем во вкладыши. Голова гудит, сил никаких и мы засыпаем прямо при свете. Слышу сквозь сон: К. говорит «Ну что, будем спать?» Но когда гасят свет – не вижу, сплю…
11. Встаем около часа. Мужчины едят на кухне только что сваренный суп. Одеваемся. Чудовищная жара от батарей. Умываемся, отправив мужчин в комнату – распахиваем двери и садимся пить чай. Потом А. моет посуду, готовит себе стол для работы, я занимаюсь образцами. А. засаживается за работу обложившись папками и включив счетную машинку. К. занят графиками, В. читает художественную литературу. Посуду за собой не вымыли. Мысленно высказываю все о лодырях, но сдерживаемся. А. ее вымыла.
Я, наконец, освобождаюсь, иду в комнату. Мне осталось привести в порядок сделанные вчера зарисовки. Эх, мужчины, мужчины, не увлеклись бы вы феминизацией, а?Впрочем, на штольне рассказывали, что Валера – москвич бегал к своей «лапушке» (теперь его жена) в Томмот на лыжах и возвращался на смену. Зимой, по тайге, за 110 км… Не перевелись еще мужчины – герои! Вернулся Костя. Витя принес бабушкино варенье. Читали, пели.
Поздно легли. Всю ночь К. храпел так, что раскалывалась голова. Попыталась его разбудить, тихо «Командо-ор!». Костя перестает храпеть, словно прислушиваясь. Моментально все понимаю, громко «Эдуард Максимович!», К. переворачивается послушно на бок и временно наступает тишина. Я давлюсь совершенно несуразным смехом. Рядом корчится от задушенного смеха А.
12. Мужчины ушли на карьер посмотреть и пофотографироваться. Мы варили, читали. После обеда пошли с А. на Алдан. По пути я предложила полакомиться голубикой. Свернули и увлеклись, забрели в марь. Долго курили, прыгая между кочками, с трудом через отвалы 6 (нашей) штольни вышли на дорогу. По ней шли до Алдана. Река уже затягивалась льдом. На берегу несколько гаражей лодочных и вытянутые на берег лодки. Памятники утонувшим, с кристаллами на постаментах. У самой воды, на пригорке, бетонный столбик, написано (писали на сыром еще видимо):
Никто нам не отыщет средство
От неожиданных смертей.
Все тяжелее груз наследства,
Все реже круг друзей.
Над столбиком на палке на ржавом листе железа, покореженном, краской, так же от руки: В реке Унгре 30 апреля 1974 г. трагически погиб Олег Ермаков.
Он был главным инженером Перекатного. В Суон-Тиите я слышала о нем столько хорошего. И почему-то именно этот импровизированный временный памятник еще раз крикнул «мы потеряли друга». Мы долго стояли рядом. С этого места хорошо был виден Алдан. Этого человека все помнят хорошо. А он был даже не стар, около 40, даже меньше… Так-то.
13. А. и К. на карьере. Я на штольне. Моя работа с З-ех. Прихожу. Говорят, с нами пойдет москвич из института твердых сплавов. Ждем. Появляется нечто в дубленке. Ему выдают спецовку (верхнюю одежду) ждем. Обнаженный по пояс появляется в дверях раздевалки: «А
так не будет холодно?» Надеть, видимо решил только выданное. Мы, как идиоты, начинаем хохотать. Гене (так его зовут) объясняют, что к чему. Женя отводит нас на 586 горизонт. Там двое бородатых мужчин. Чувствуется, что им не хочется, чтоб «наука» мешала. Оба Петра бурят сжатым воздухом. Сквозняк страшный. Когда отобрала пробы – зуб на зуб не попадал. Спустилась по ходовому, переход по нижнему горизонту, опять ходовой и на горизонте штольни. Тащусь с рюкзаком. На пути к выходу остановил Женя. Они грелись с Геной в бытовке (оборудованном тут же закутке). Гена набрал друз и решал, что тащить с собой. Друзы все неважные. Я обсмеяла их, и мы пошли к выходу. В раскомандировке по очереди вымылись в душе. Я вышла последней, Женя меня дождался и проводил до дому. Темень была жуткая. Дома меня выругали «Чего ты его тащила? Надо было на штольне оставить, мы бы принесли»
14. А. Сидит с цифрами. У меня на штольне тоже простой – не бурят.
15. то же самое.
16. Дробим пробы на улице. Гена пришел попрощаться, оставил телефон, взял мой адрес. Наивный!
17. пятница. Мы с Костей идем на штольню. Повезло, бригада та же, два Петра (оба почему-то сбрили бороды). К забою пробираемся через груду породы – вывал. Над головой – окно с нависшими глыбами. Появляется Женя, умоляю показать забой с кондицией. Объясняю Косте, как взять первую пробу и с Женей идем вниз, на горизонт штольни. И опять по ходовому вниз – пять пролетов лестницы. Внизу груда сырья. Кондиция – большие одиночные кристаллы, как дрова сложены в ящики. Смотрю вывал: купол метров 15, здорово. Возвращаюсь. Женя хромает, камнем попало по ноге.
В нашем забое с двух сторон работают перфораторы (0,5 м – с одной от нас и 1,5 м с другой). Грохот дикий, такой же сквозняк. Петро (наш, помладше) что-то ремонтирует: - Идите к печурке, погрейтесь.
Закуток возле восстающего с самодельной печью «козлом» в железной обшивке. Две доски буквой Г, стол и стул (вернее скамья), вешалка. На печи два чайника. Ближе к выходу – крупная друза раухтопаза, на ней мешок – еще одно импровизированное сидение. Мы сидим, греем руки. Кажется, сам алый свет спирали согревает. В ящике взяли чай, заварили. Вскоре пришел Петро. Он среднего роста, коренаст, быстроглаз и насмешлив. Распахнутый ворот и капли пота на лбу под ободком каски. Заговорили о работе. Я, естественно, возмутилась, что из-за боязни переплатить им не оплачивают разборку гнезд (поэтому довольно часто не доглядит геолог и горняки сырье – в отвал!) Он засмеялся: - Зато категории завышают, какая это, по-твоему?
- 11-12, по горному, максимум – 14.
- А у нас ставят – 18, то-то!
Подошел второй Петр, постарше. В лице что-то татарское (впечатление резкого поворота, хоть он медлителен, но кажется, только что застыл, а до того – резко). Скуласт и глаза пристальны. Я подивилась, что они не простывают.
- А, отсюда одна дорога – к аэродрому – видела? Вместо больниц сразу туда, на кладбище переселяемся. Правда, одна геологиня туда затесалась (ЧП того года).
И снова в забой. Чтобы дойти – изгиб штрека, потом рудоспуск – балансируешь на плохом настиле, внизу 5 метров. Недавно именно здесь кто-то «сыграл» вниз, но удачно, на породу. Потом вывал, дыра с нависшими плитами, того и гляди рухнет. В такой забой и входить то нельзя, а там бурят. Перфоратор ходит ходуном, вгрызаясь в шестоватый молочно-белый кварц. При забурке штангу направляют рукой (готовое ЧП в любую минуту) штангу часто «клинит», и тогда Петро хватает молоток и бьет по штанге, пока снова не оживет, не зайдется лихорадкой перфоратор.
И снова греемся в закутке. Не удерживаюсь: - вы что, по сговору бригадой обрились?
Переглянулись, засмеялись: - Да нет, получилось
Старший: - Мне ж в поселок вылететь надо. Борода – она летом еще куда ни шло, а сейчас ни к чему.
Назад идем поздно. Луна как прожектор, на подходе к дому я вдруг заметила, что каждый шаг Кости трассируется искрами отлетающих камней. Это из-под резиновых-то сапог. Сказала Косте, а он отвечает «Я вчера еще заметил, когда ты впереди шла».
Мужчины отправляются в баню. В голове шум, три дня гул стоял. Я здорово простыла, кашель уже не проходил, насморк и температура.
18. Костя с Осояном уходят на охоту. К. и В. после обеда на штольне. Вечером в гостях у Наташи Пацкевич. Смеемся, меня лечат спиртом. Как ни смешно, помогло. Насморк начал проходить.
19. Долго спали. Я ожила. Чувствую себя значительно лучше, только в ушах все гул перфораторов. Вечером у Ирины Осоян. Каринка выучила два слова «дырка» и «муха», крутили ее, смеялись, говорили про жизнь… Сегодня лицейский день.
20. Проспали. Работы в штольне нет. Чай. Был самолет.
21. мальчишки долго спали. Работы все камеральные. Косте телеграмма – зовет на свадьбу брат. Костя заметался. Мы не стали отговаривать. Не имели права, хотя знали, что работа начнется именно в последнюю неделю горой. И отъезд – даст почувствовать, что значит отсутствие хотя бы одного человека. Костя решил ехать.
22. Утром Костя отдробил пробы и начал собираться. По иронии судьбы, он разделил с нами дорогу и безделие, но именно тогда, когда становится нужным – уезжает. О, мы были мудры и жалостливы: ни слова, ни намека. Пусть едет с легким сердцем. Чувство вины какое-то, словно всему отряду подписали приговор. Человек пришел чужим и не сроднился с нами. Наши заботы и беды не стали его заботами и бедами. Может единственное поле в своей жизни он обрывает спокойно, о нем не жалея. Значит, отряд не стал родным. К. бросил, как бы мимоходом «может останешься?» Костя не заметил. А мы никогда не удерживали уходящих, может потому их и не было?!
Я чувствую себя виновной: К.и Н.И. были против того, чтобы брать. Я настояла: В. будет друг, да и работа…Устроительница чужих судеб! Дура наивная! Закон разведки… уходят пятеро, пятеро и возвращаются. Мы ушли пятеро, но вернемся вчетвером. Поля меняются. Уходит человек, его зовет не беда, беда остается с нами.
Я искала причины поражения Митрича, жизнь дает их. Так же как Костя Архипов подписывает приговор нам, Зимин подписал им. Я искала конкретный выход – вот он. И хорошо, что Архипов не знает это. Он не дезертир, он – чужой.
Лезу в «Реквием», чтобы вписать страницу и вдруг, как обухом по голове: так ведь Семен у меня уходит. Перечитала, и стало страшно: герои-то мои меня помудрее оказались! Как же это вышло? Ведь я их придумала, я!
 Косте повезло, залетел вертолет. Улетел. Мы делали геофизические антенны.
23. Были с А. в штольне на 588 горизонте. До восстающего опять ехали на электровозе. Я сидела крайней справа, и какая-то толстая проволока скользнула по фуфайке, по счастию не зацепила карман. Когда стена приближалась к колее, А. полуобняв, прижимала меня к себе. Потом, ожидая проходчиков, мы осматривали темные выработки, шлепая по воде. Громадные занорыши как пасти, усеянные острыми зубами кристаллов. Так же по породе поднялись в восстающий, но теперь ее было меньше, откатали, и ползти не пришлось. Взяли семь комплексных проб. Таким образом, по кварцитам задание выполнено.
24. Камералили.
25. суббота. Обработка проб, ходили на Алдан, фотографировали.
26. Камералили, наводили порядок. Антенны переделывали.
27. Наконец-то дали проходчика. После З-ех, мы с А. поднялись на 586. Гусев уже бурил. Это тот самый, что ходил пешком в Томмот и «из-за бороды похож на великого (Ленина) человека» как шутили ребята. Гусевым оказался Валера – москвич, с которым я уже работала. Он сразу же понял, что нам надо и активно начал помогать. Но его перфоратор! Он визжал, прыгал, стоило его прислонить к стене – брыкался и сползал по штанге и даже – ржал. Честное слово, вел себя как норовистая лошадь.
Он сделал нам десять подбурок, потом стал добуривать, а нас отправил греться в тот самый закуток, где друзу использовали в качестве стула. Мы заварили чай, пришел Валера. Заговорили. Мы не удержались, спросили, как же он москвич тут оказался? (да простят нас москвичи, но в их порывы бескорыстные как-то слабо верится). Валера это чувствовал:
- А я родом из-под Иркутска. После армии друг уговорил в Москве остаться. Квартира в Химках. Вспомню – и жутко: на заводе все по звонку. Утром – по звонку, на обед – звонок и все летят, домой – тоже, а на работе в промежутке без дела слоняешься – ноль внимания. 4 месяца выдержал – сбежал. Окончил курсы, шоферил на автобусе. Подъем в 5, конец работы – в 12. Двое суток работа, сутки отдыха. Спать. А если с девушкой прогулял, так потом неотдохнувший с трудом держишься. Правда, всю Москву изучил. 4 года оттрубил. Разве это жизнь? Вот и подался сюда, снова человеком стал.
- Вы охотник, рыбак?
Смеется: - Если рыба в лодку сама прыгнет… Так, малость.
- Можно несколько не тактичный вопрос? (что лапушка – жена, уже знаем)
- Давай.
- Правда, что вы до Томмота пешком… и к смене успевали?
Смеется: - Рассказали?!… Просто я не пьющий, а что на праздники здесь творится знаете?!… До трассы на транспорте, а там пешком, а обратно – точно… К женщине тянуло…
- Что же вы, ровно оправдываетесь… так великолепно?!
- Почему оправдываюсь? Нормально было.
- А жена ваша здесь? (поглядеть бы на нее!)
- В Чулмане, в больницу улетела.
- Дети есть?
- Пацан, сейчас у тещи в Москве.
Допили чай и снова работа. Подошел Осоян, сразу не узнали. В робе и каске – молод удивительно (любая одежда идет!), но улыбнулся – Валера! Знакомая, милая, застенчивая чуточку улыбка. С ним В. Передали В. рюкзак, он охнул (весом, рюкзачище, кг 20) и полез в ходовой.
Пользуемся возможностью, берем еще пробы. Подходит Леша – якут, горный мастер «Я вас подожду и на электровозе поедем».
Берет наш мешок (приспособили попутный материал) с пробами, спускается по трубам. Когда мы по ходовому спускаемся, он уже ждет на электровозе. Едем. Там, где была капель – гигантские сосульки, припадаем к машине, чтобы не попасть под удар. Навстречу – закрытые двери. Леша, не останавливая электровоза, соскакивает, бежит впереди, успевает их открыть, пропускает нас, закрывает двери и, догнав, прыгает в машину. Цирк! Мы оторопели.
28. Снова работали с Гусевым. Задание по гранитам сделано. Сходили домой, и вернулись на штольню в душ. Блаженство!
29. Ура, наконец-то в работе десятая штольня. Сходили в 6, оделись, и к Алдану. Но оказалось, что там 8 штольня. Но подвезло, машина попала и мы скорее на 10. А она – через поселок, за аэродром и потом вниз к Алдану. Алдан уже почти затянут льдом, только тонкая полоска посередине. Шофер: - Я вас, пожалуй, подожду.
Штольня метров 20, узкое пространство, два рабочих с перфораторами, в трех метрах от забоя вход перегорожен компрессором. Холодно, стены во льду. (Если перестают бурить шланги тут же перемерзают, отогревают их на огне. Бытовки нет, погреться негде. А. Находит лопату и подходит вплотную к забою, между перфораторами. Я становлюсь в безопасное (впервые соблюла ТБ) место, и, заслоняя журнал документации от брызг спиною пытаюсь найти нумерацию последних проб.
Удар сверху и сзади, качнувшись, хватаюсь левой рукой за шапку. Не сразу понимаю, почему ко мне метнулись люди и почему в глазах их ужас. Чувствую, что должна улыбнуться, но сначала понять – что? Что случилось? Ага, перфоратор… Иван вытаскивал забурник из шпура, оступился (под ногами вода смерзается) качнулся назад, перфоратор перекинулся на штанге. Второй рабочий метнулся, подхватил его, но вдвоем не удержали и перфоратор на меня рухнул… Тогда… Ах да, удар был скользящим. Ищу каску… Вот в чем моя удача – каска не была привязана (хвала нарушениям ТБ), перфоратор обрушился на нее, скользнул и вниз (из фуфайки выдран клок)… «Везучая эта Надежда» – мысленно отмечаю я. Голова кружится, но по сравнению с тем, что могло бы быть это мелочь.
- Что, что? – это А., - выйти надо!
- Сейчас, говорю я, - но двинуться не могу, правда улыбку уже выдавила.
Влетает Розов: - Кого убило?! – и глазами по земле, в поисках тела.
Оказывается рабочий вылетел с криком: - Убило!
Смеюсь сквозь слезы. Ситуация презабавная. Видя, что я смеюсь, все успокаиваются – пронесло.
Да, пробы нам здесь не отобрать… Ноги окоченели. Едем назад. В машине А. Говорит: - я отберу на шестой (штольне) целиковые пробы, а ты домой – отлежись.
Не сопротивляюсь. Снимаю батарейку с фонарем, каску, отдаю ей и плетусь домой.
Первым делом – к зеркалу: боль адская, каской царапнуло ухо даже сквозь шапку. Проверяю – нет, действительно повезло. С полчаса полежала и поняла, что начну вымирать. Встала, занялась пробами. Счастье, что проквартовала раньше – наклоняться не могу, плывет все.
Вечером дробим пробы. Меня прогоняют, но у меня же быстрее получается, разыгрываю героиню, пока не перестаю видеть. Пользу в дом, укладываюсь и начинаю психовать «Ах теща, и тут накаркала!»
После ужина А. тащит в мед. пункт (там уже ждут). Повышенное давление. Масса таблеток, наказ явиться завтра. Дома А. приносит снег, прикладывает. Лежу. Засыпаю. Просыпаюсь около 11. А. И В. спят, за компанию. К. на кухне чертит графики. Выпив чаю, укладываюсь до утра.
30. Проснулась свежая. Видимо, сказывалось еще и недосыпание. Жива, здорова. Пакуем пробы, дробим. Баня. Разносим прочитанные книги.
31. С утра ждем вертолет. Но их нет даже в плане. Рейсовый самолет отменили. (там – на колесах, здесь на лыжах). Поселок в тоске: деньги не платят второй месяц, продуктов нет (рыбные консервы все испорчены). Опять доводят до бунта. В том году Перекатный бастовал: не работали 13 дней. По такой же причине. Первым прислали вертолет с водкой, на второй день явилось начальство брать зачинщиков. Не вышло – знали люди на что шли. Не было ни одного пьяного (а что значит для них удержаться было!!!) Так и пришлось начальству это проглотить. Но выводов не сделали. Люди отрезаны от мира (зимник еще не стал) работают в адских условиях, да еще на голодном пайке. Естественно, браконьерничают. Просят выслать трактора. Надо три переправы наводить. Люди готовы выйти навстречу. Но экспедиция молчит.
1 ноября. Надоело обманываться, вылетая на звук. Раз даже мигом собрались, выскочили, а «МИ-8» – мимо. Тогда я решила замочить вкладыш (бездействие угнетает). К. сказал «После 4». После 4 я со всеобщего согласия (Ира говорила, что вертолет будет, если что-нибудь замочить) замачиваю вкладыш. Только засунула его в воду – «Ле-тит!» Сборы. Выжимаю вкладыш, толкаю его в сетку. Тащимся с вещами к конторе. Вьючник не подъемен (свыше 70 кг). Машина у конторы.
У вертолета работают лопасти – залетный, идет в Алдан. Решаем – лететь. Начинается бешенная погрузка… Взлетаем. Салимся в Алдане. Рюкзаки сами надеть не в состоянии, но когда на нас их одевают – идем. К. и В. под чудовищными рюкзаками, да еще вьючник. Тащут его на веревках – поле укатано, а воображение есть. Сидим в Порту. С нами – Вершинин, из экспедиции. Он и К. идут звонить в Хатыми. Возвращаются. Машина будет завтра. К. отыскал заежку Приленцев (его связи работают на нас). Приволокли сани и устроили ночлег.
2. Мы еще спали, когда мужчины ушли на автовокзал. Появились к 12. На автобус был только один билет, но Ю.В. (Вершинин) отказался: выбираться, так всем вместе. Пообедали в отвратительной столовой. На обратном пути заговорили о автовокзале (где посменно дежурим). Ю.В. сказал: - Прежде даже когда было где ночевать, я все-таки ночевал на автовокзале (в Алдане), любовался бичами.
Я спрашиваю: - А сейчас?
- Какие это бичи.. Не те…
- Что же отличало тех, прежних?
- Там, где сейчас берут 10 человек, тех трех хватало. Тож работали… Некоторые даже нанимаясь, условие ставили «Работаю там, где магазина нет!»
- Чем же вызвано то, что они исчезли?
- Ну, прежде всего, раньше больше канавы били, а сейчас преимущественно бурение. А на бурении уже специальность нужна… А главное – жилье, с жильем главный вопрос… Сейчас все же полегче. Сами посудите, что у них за жизнь была?!
Вспомнил случаи из тех ночей (любование бичами): Подсаживается к нему бич: - Выпить хочется, а у меня тут деньги (за сезон)
Ю.В.: - А чего не сдал?
Бич: - Да так… выпьешь? (бутылка)
Ю.В.: - Не хочется, пей.
Бич: - Так я выпью и тут, около тебя вздремну…
Выпил и уснул. Проснулся – за карман.
Ю.В.: - На месте… Чего ж ты, с незнакомым-то так? Я ж мог тяпнуть и след простыл!
Бич: - Так то оно так, но по лицу – вроде не похоже…
Милиция подъедет к вечеру, пьяных бичей соберет, за Алдан вывезет и выбросит. Пока назад идут – протрезвеют.
Сменили наших на вокзале. Долго ждали, но безрезультатно.
Около 5 дома. Влетает К. и Ю.В. (Мы уже знаем, что машина не прошла Тит, перевал закрыт). У К. – идея: я, А. и В. летим в Якутск, он и Ю.В. – до М.Нимныра автобусом, дальше на попутках. Мы – против (сидеть в Якутске до 10). Мы предлагаем лететь до Чульмана. К. в ярости (изо всех сил давимой).
При всех достоинствах К. этот недостаток весом: противоречий не терпит. Сказывается воспитание, отец его работал в НКВД и дисциплина в доме была военной (в то время оправданной: семья постоянно подвергалась риску). Пытаемся понять причину… Ага, денег через Якутск может не хватить, если мы просидим еще неделю. Я говорю, что перехвачу у полевиков в Хатыми (они частью уже вернулись).
Довел нас К. до белого каления. Мы с А. – в порт: сегодня никуда не улететь. Возвращаемся полные решимости пробиваться одни. К. лежит злой (абсурдность предложения уже понял, но признать это выше его сил). Он и Ю.В. идут звонить, машину обещают завтра.
3. Встали с А. в 10. Мужчин нет. Изнывая от нетерпения, ждем. В 12 пришел К. и сказал, что В. и Ю.В. уехали на рейсовом автобусе. Чудненько: В., единственного человека, которому нечего делать в Хатыми, отправил даже без рюкзака. Весь груз на нас и нам всем надо обязательно заскочить в контору экспедиции. К. в изобретательности не откажешь! Поскольку женские идеи мужчины всегда считают глупостью и делают наоборот, миру грозят серьезные последствия, ибо женщины сейчас намного умнее, отчего мужчинам приходится делать сплошные глупости. Но главное – поддерживают свой престиж: все ж не по нашему! Выяснилось, почему мы не едем автобусом: экономим! Недурно – на этой экономии теряем в два раза больше! Дежурим на автостанции с А. (сменили К.) Видели деда Федю: маленький (рост 1,5 м) подбородок вверх, но чистое пальто. Поскольку молчал – выглядел мальчишкой. Слава богу, нас не увидел. Что Огурца забрала милиция – уже знаем. (Да, домик якута в Инглях сгорел через неделю после нашего отъезда). К. пришел не дозвонившись. Мрачный. Мы все еще с опаской на него поглядываем: что еще выкинет? Сменил нас, и мы пошли домой. Он пришел вечером, дозвонился: в Хатыми сегодня мело. Ясно, здесь тоже порывами было,аэропорт закрыт до 7 Москвы. Соколов обещает машину завтра.
Алдан днем очень не уютен и непригляден, вечером – иное дело. Учитывая, что он словно ущелье, все высотные (4-этажные дома) внизу, выше свои домики. Вечером дороги города (прямые) на глазах ныряют круто вниз, потом круто вверх. А свет огней на противоположной стороне – создает впечатление крутой стены вблизи.
Дом, где мы сейчас живем – Приленской экспедиции, нечто типа гостиницы для своих. Хозяйка с двумя детьми – школьниками (Сережа – 4 класс, Таня – 6). Дети в маленькой, кубометров 5, комнатке, она – в отгороженном на кухне закутке. Муж – шофер. Ее работа – заежка, моет, меняет белье, обеспечивает минимальный комфорт. Им повезло: дали жилье и работу жене, здесь с женской работой туго. Две остальные комнаты – большую на 7 кроватей и маленькую на две – сдается приезжим. Обилие мышей самой дикой окраски: белые, черные, рыжие и пестрые. Какая-то особая порода!!! Сегодня утром в моей сам.шитовой сумке сидела черная мышь и пыталась позавтракать футляром фотоаппарата. Дом хороший, большой, с высоким боярским крыльцом, за толстым забором. Вечером слегка метелило. Красные огни на вышках смотрелись тускло, звезды – мохнатыми расплывчатыми пятнами. Фильтровали с хозяйкой воду из бочки: завезли, а в ней уголь плавает.
4. Дурно спала – дама напротив чудовищно храпела. Заснула под утро. Разбудил телефонный звонок. Звали К. Какая-то Марья Ивановна, диспетчер ТУКэ, сообщила, что у них идут два «Урала» и возьмут нас. Между прочим, ТУКЭшникам дела до нас нет, но всю дорогу выручают именно они. Вот чудо-человеки. Диспетчер не забыла о чужих ей людях, сама побеспокоилась. Вспомнились слова Васи «В ТУКЭ люди! Это у нас – не встретить, не проводить не могут». Жестокие слова, но самооценка правильная.
Вспомнила, как Ю.В. показал мне бича («Обратите внимание вот на этого человека»). Я его давно отметила: среднего роста, в старой робе – фуфайка, шапка, валенки – подтянутый. Борода недлинная. Глаза острые и внимательные. Какое-то достоинство в манере двигаться и сидеть нога на ногу. Несмотря на потрепанную одежду впечатление нечистости не было. Пожалуй, притягивало его лицо и этот, вроде под сонными веками, острый наблюдающий взгляд. Да, от молодежи такого же вида отличается бесповоротно именно манерой держаться и умным непроницаемым лицом. Не удивлюсь, если окажется, что он образован. К спору об интелегенции: пожалуй, в противовес многим моим знакомым, которых я смело отношу к неинтелегентам (не смотря на высшее образование), здесь я бы так сказать не решилась. Что-то в нем есть такое, что мешает классифицировать. Я спросила у Ю.В.: - Скажите, а у них есть какая-нибудь философия?
- Ты попробуй с ним поговори, они ж газеты, журналы, книги читают, радио слушают. В два счета за пояс заткнет.
- А как давно войско исчезает?
- Лет пять назад еще встречалось много.
- Чем вы это объясняете?
- Партии далеко теперь стоят, сменилась специфика работ…
 Вспомнилась сценка, виденная К. в Алданском ресторане семилетней давности (он ее с отвращением рассказывал): Входит человек, грязный, но властный
- Гей, бичи!!!
Громкий рев со всех сторон.
- Гуляем! Бочку!
Выкатывают бочку вина, подхватывают этого бича и с воплями «эх!эх!» его ногами вышибают днище, окунув его в вино. Все берут кружки, садятся вокруг и пьют.
Чувствуется, что Ю.В. бичи (те, прежние) нравились. Сам он Неверский, с детства на них нагляделся. Но через все (жалеет «квартир нет, вот и жили как собаки») – любит.
Радуюсь, что и мне удалось с теми, прежними, соприкоснуться. Прав он, то были особые люди. Где сейчас 10 не справится, тем тех троих хватало. Но сегодня: ждем К. с «Уралами». Горизонт над сопками метет, задуть может в любую минуту. Но самолеты взлетают.
Подходят два «Урала» с прицепами, быстро грузимся и едем. За первой машиной – в колеса вцепилась поземка и облачком вихрит вслед.
Издали гора Белая казалась громадой, вершину тучи срезали, а нам солнце в глаза. Но поднялись – вьюжит, словно и не было чистого неба. Справа, через распадок, синяя гора, слева – вершина тучей срезана. Проехали мимо драги. Водитель на наши расспросы об артельщиках заговорил: устраиваются на год, работают по 12 часов на мониторах. На окладе геолог и повариха – 500 в месяц. Остальные на трудоднях, в день от 40 до 100 рублей получается. И больше. Равенство безоговорочное. Не хочешь работать – катись, но тогда 5 р. в день закроют. И не подкопаешься – год не кончен. В конце года расчет. Зато техника ни минуты не простаивает. Выходные два: 1 мая и 7 ноября (открытие и закрытие сезона). Выедут и все – в отпуск. Оставайтесь, увидите как артельщики гулять будут. Такси в Алдане не увидишь, все там. На месяц откуплены. Впрочем, и наши горняки как из партий выедут – у управления все такси дежурят. Вспомнил, что денег им до Невера доехать не хватает, если в отпуск едут. Гулять привыкли больно роскошно.
Артели – государственные предприятия, все льготы и надбавки сохраняются. Проехали гос. добычу (тоже золота). Здесь уже работают по 8 часов и домой вывозят. Да, узнали, что «Орочен» бывший старательский поселок. Самих ороченов здесь не было.
Заехали заправиться бензином в партию. Маленькие деревянные домики, единственное яркое пятно – алый флаг, видимо, на конторе. Все остальное – желтовато-белое, снег и дерево. Тощие, голодные елки стайкой вокруг. Поземка сливает воедино небо и горы. А там, где Тит небо угрожающе-лохмато… Ох и суровый мужик, этот Тит, как-то он нас встретит?
Электричество отключили, когда стала заправляться наша машина.
- Не счастливые вы, девки! Придется ждать, дорога сложная, а заправиться больше негде, точно.
(Кстати, путь драги за пять лет – 3 км). Только вручную залил ведро бензина в бак, дали свет. Выплеснул из ведра остатки – светлое, рыжее, веселое пятно на снегу. Заправляемся: - Не, девки, вы счастливые!
Едем. Между тучами глянуло солнце, и заиграл, завеселел мир вокруг крупчатым снегом. Навстречу – автобус. Наш! Разворачивается. Идет следом. Пересядем ближе к Б.Нимныру. Леша рассказывает о трассе: каждый месяц кто-нибудь да перевернется. Трасса сложная. Это и нам понятно: и ржавеющих каркасов машин и брошенных прицепов хватает. Леша: «С запада все шофера 1 класса приезжают. Расспросят о зарплате, устроятся, раз по трассе проедут и бегут». Автобус обгоняет и на горе останавливается. Пересаживаемся. Шофера помогают перегрузить рюкзаки и вьючники. Все в угле. В Большом Нимныре (дорожный поселок) заскакиваем в магазин, кутим (три пирожка и пачка сигарет). Наш шофер берет 10 бутылок пива. Упрятываем бутылки в валенки (послали для нас).
Едем. После стоянки в М.Нимныре мы с А. Влезаем в валенки. Ботинки намокли, холодно.
Первый перевал – Дунькин пуп. (Жила тут когда-то Дунька, остовы избы еще видны). Снова взорванные коробки бывших лагерей… Наконец – Тит.
Берем его. Ура! «Теперь мы почти дома» – шофер. Скатываемся с перевала и в просвете видим – вдали – Хатыми. Шумно радуемся. А. (она плохо видит) – Где? Начинает переобуваться в ботинки. К. и шофер: - Не надо, рано еще! А. Не слушает, спешит. И только переобулась – автобус останавливается, поломка. Мы на А. «Вот кто не везучая, говорили же тебе – не переобувайся!» А. опять лезет в валенки и… мы едем!!!
Хатыми, общага. Вылетает В. Отряхиваем вещи, смахиваем щеткой угольную пыль. Заселяемся. Обедаем. Волочим на санках от Вильчиков оставленный груз. С зубовным скрежетом сокращаем камни. Рюкзаки явно не подъемны, под 30 кг. А мы в Александров везем для детей 10 кг гречки еще! (в чехле от моего спальника).
Пьем на кухне чай. Поисковиков нет, все на именинах. Видела краем глаза. Сидим втроем: я, В. и А. Входит симпатичный молодой человек. Я его вроде знаю - Извините, я вас, кажется, знаю… Ваша фамилия очень красивая…
Смущенно: - Глазунов.
- Мы, кажется, в том году были здесь вместе? Вы меня помните?
- Да, вы еще у меня все носки увели… - А. и В. немеют. Я вспоминаю: спешно грузились на вертолет, собирая мокрые вещи по ошибке чьи-то носки прихватили. Только в Суон-Тиите выяснили – не наши.
Я, смущенно: - Не виновата…
Саша Глазунов смеется: - Да ясно, не ты… Я понимаю, в спешке. Но что обидно, я их только выстирал. Представляете, каково? Тут-то носок нет (Еще бы в начале сезона остаться без носок! Конечно, представляем!) Пока я за вашими в столовую бегал, в спешке видимо прихватили. Пришлось в Алдан съездить. Посмеявшись, и он уходит. На именины. Мы разражаемся хохотом.
Полевики пришли поздно и «под кайфом».
Хомка обронила фразу о Елагиных, из которой я поняла, что там что-то случилось. Встревожилась, но путного ничего так и не добилась. Елагины на Амедичах, еще не вывезли.
Потом девчонки ушли спать, а мы до 12 проговорили с Колей (не просто мой земляк, росли в одном доме, его старшая сестра была моей подругой). Обсмеяли его Колымское поле. Дорожка типа нашей.
Пошли спать, но до 4 не могли заснуть. Да, по трассе Невер-Магадан по зимней испытываются все новые машины. Видели «Магирус» (ФРГ). Машина – класс, но по проходимости все-таки лучшие «Уралы».
5. утром – в конторе. Получила от Федотова кусок гидрогроссуляра. А. принесла письма. Настроение поднялось. Пришел К. «едем, есть автобус Нерюнгринский, детей привезли на экскурсию». Быстро перехватываю у Нади 50 рублей (нам не хватает на дорогу), загружаемся. Вместе со школьниками заезжаем в камнерезку. При экскурсии они ухитряются «тяпнуть» несколько заготовок, долго выясняют отношения. Вот уж мы невезучие!
Зав. камнерезкой: - Что обыскивать? К чему? Выкинут в снег и всего… Мы по весне и пепельницы и сувениры так находим…
Едем. Яркое солнце, крутые горы и неброская зимняя радуга.
Учительница рассказывает об эффекте ложных солнц. Зимой, когда в воздухе изморозь, вокруг истинного солнца вспыхивают еще четыре. Так крестом и горят. Можно фотографировать – выходит. За зиму два – три таких явления наблюдается. Нас завозят в аэропорт и А. мчится в Чульман к институтской подруге.
После 10 обещают рейсы на Якутск. Возвращается А. С сеткой (подруга – геолог, выводы сама сделала). Всю ночь рейсы откладывают. Два пролетели, но мест не было. В порту жутко холодно. Батареи отключили. Какой-то бич храпел так, что все вздрагивали. Другой дико стонал. Забудешься на пол-часа, просыпаешься от холода. Мелькнула милиция. Капитан в полушубке покосился на наши вещи. Я: - Что это вы так смотрите?
Он: - Смотрю – рюкзаки, значит геологи поблизости.
6. Холодно. Колотит непроходящая дрожь. Ноги немеют. Знакомое лицо – женщина из уон-Тиита. Узнала меня. Заговорили: лежала в больнице, сейчас будет спец. рейс в Суон-Тиит. Помогаю ей и мужу оттащить вещи до вертолета. Набрали массу продуктов, на себя и знакомых. В вертолет грузят водку. Муж выругался и пошел искать машину, чтоб на свои прикупить продуктов на поселок.
А на Перекатное… все еще собираются трактора слать…
Нам повезло, кассирша дала на завтра транзит до Москвы через Якутск (ну что ж, не расстреляют же меня?! – говорит. Им запрещено давать сейчас транзит). К. подсунул ей потом кусочек полированного чароита. Итак, билеты есть, теперь бы до Якутска вылететь. Столовая закрыта, в буфете – ничего горячего. Взяла у кассирш эл. чайник, выпили кофейного напитка.
Чудом повезло: попали на 102. И особо рады, что Лида с мужем тоже. За двое суток как-то сроднились. Лида – якутка, учительница английского, ее муж – Вайнес, литовец. Пара очень хороша. Лида просто прелесть, очарования – бездна, юмора столько же.
- Лида, вы не знаете, Командор уплатил за багаж?
- Уплатил. 39 руб. 50 коп. Две десятки, четыре пятерки. (Мы хохочем – как это она подала!)
Якутск. Прощаемся с Лидой, даже жаль расставаться. К. и В. у диспетчера. Есть шанс улететь через 4 часа.
Начинается посадка на 98. К. и В. потолкались и вышли из толпы. К. решил, что ж на этом рейсе не улетим и успокоился. Но тут мы с А. подняли бунт. В. схватил билеты, врезался в толпу и мы, в числе 30 пассажиров попали на самолет (да, денег на оплату багажа не хватало, но у А. оказалось 20 руб., дали в Чульмане. Немедленно изъяли.)
Летим! Поужинали, нам сообщили, что в Новосибирске плюс один. Идем на посадку. «Вас приветствует аэропорт Кемерово, за бортом минус1»…
Нам не надо сюда!!! Высаживаемся. Здорово метет, идет снег. Здесь уже пять самолетов посадили. Теперь задержка… Пол-часа не принимал Новосибирск, потом закрылся Кемерово. Да, в Чулмане днем – 26, в Якутске вечером –19, в Кемерово –1.
7. вылетаем утром. Долго не взлетали. Сначала нам навязали еще 5 пассажиров, потом «стали мариновать» их у трапа, мол они с багажом! Наша бортпроводница вспылила, заставила их пропустить. Летели 35 минут. Новосибирск. Снова порт. А. мрачная. Сзади нее в самолет «сидит какой-то хам и пристает к какой-то дуре».
- Почему «дуре»?
- Орет каждую минуту «отстань», а не пересаживается. Могла бы давно пересесть.
Я смеюсь: - Алька, покажи мне их! – уж больно для нее такие характеристики не характерны. Идем по порту «Вон, в зеленом, дура!» Смотрю – точно дура! Другого слова не подберешь. «Хама» увидела при посадке, долго его не могли найти. Но как взглянула на блудливое лицо – точно хам. Это ж надо! Захожусь в диком хохоте.
Посадка. Четверо не явились, ждем пока снимут их вещи. Летим. По радио опять поздравили с праздником и запустили ужасно пошлые песни. Гадаю, во сколько в Москве парад. В Новосибирске по телевизору показывали в 8 утра по московскому времени. Чудеса техники – телевизор опережает реальные события! У меня соседи удачные. А. в каком-то зверинце летит. Впереди сидит жутко вальяжный тип, из ресторана, при посадке «тормознул» весь салон неспешным раздеванием. Теперь подвывает радио. Стервозно – бравурная музыка, выматывающая душу. Засыпаю. Просыпаюсь от дикого голода. Не ели 12 часов. Приносят скудную пищу – набрасываемся.
Москва, плюс два градуса. Получаем вещи. Электричка. Густой снег за окном. Едем в каком-то тумане. От кабалы аэрофлота, слава богу, избавились. К. находит еще два рубля, поедем на такси. Кое-как дотащились до стоянки. Везет: нас с А. впихивают без очереди. На Ярославском вокзале по двое перетаскиваем рюкзаки (поднять без посторонней помощи не возможно. Ее – 30 кг, мой – 35).
Сказочный вечерний Казанский вокзал напротив. В. появляется с другой стороны. Наша электричка. Два часа до Александрова держимся уже чудом. Делим последний рубль. В тамбуре какой-то хамоватый тип успевает нагрубить А. Я указываю ей глазами на выцарапанное на дверях «противно». Смеемся – вот она, цивилизация. Александров. Мужчины надевают на нас рюкзаки, с трудом спускаемся из вагона – любое отклонение – и рюкзак перевешивает. Вес А. в одежде – 53 кг. Несет: рюкзак – 29 кг, гречка в чехле – 12 (в гречке посуда и фотоаппарат), полевая сумка – 5 кг.
Я – в одежде полевой – 70 кг, рюкзак – 35, полевая сумка – 8 кг, сетка – 5 кг. К. и В. – под 75-80 кг, рюкзаки – 30-35 кг, вьючник – 70 кг.
У вокзала прощаемся до после обеда понедельника. Они остаются в надежде на транспорт (К. идет звонить). Тут с вьючником не дотащиться. Мы до общаги – она рядом – идем перебежками, часто отдыхая. С трудом перетаскиваем вещи по очереди на второй этаж. Открываем двери комнат… Душ… Кофе… Пронзительная тоска по дороге на Перекатное. Словно все еще едем. Но уже приехали. Кончилась наша эпопея.
- Какого черта мы торопили время, Алька?!
- Зачем так спешили, чего не хватало?
Вечер 7. Заходят друзья, появляется бутылочка «Муската». Все хорошо, но мы отделены от них дорогой, она вцепилась в сердце и не отпускает…
Спасибо тебе, дорога, нам еще тосковать. Но мы не прощаемся.


PS. Алька вылетает в Приполярье 27 ноября, я на Урал – 15 декабря.