Art Of War - Военно-исторический литературный портал

В ПАМЯТЬ О ВИТЕ

Небольшой рассказ, который вы прочтете ниже, был надиктован мне Виктором Николаевичем Максименко
. Виктор служил в Кандагаре 1983-1984 гг., командир первого отделения 3 взвода 7 роты 3 горнострелкового батальона 70 отдельной мотострелковой бригады, гвардии сержант, кавалер ордена «Красной звезды» и «За мужество» III степени. Война отобрала у Виктора зрение и здоровье. 29 января 2007 года, спустя двадцать три года и семь дней после происшествия на Нагаханском повороте, смерть все-таки пришла за ним, но уже в мирное время, в Киеве. Виктора не стало. Но у меня сохранилась тетрадь с его записями, а еще этот небольшой очерк. Мне не хотелось, что бы имя доброго и светлого Человека забывали. Вспомните и про Витю Максименка за третьим тостом.

Виктория А.

…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….

На вокзале, будто бы отовсюду, гремел марш «Прощание славянки», так в Афганистан меня провожали родные края. Когда в 1983 году, после прохождения спецподготовки в Ашхабаде, я оказался на афганской земле, вдохновленный желанием сделать ее жителей счастливыми – мне было девятнадцать лет. Одержимый, как и все ребята нашего поколения, идеей гуманизма, гордо шагал с автоматом по сухой, но все же ИХ земле. Тогда я не понимал, что с помощью оружия принести счастье невозможно, оно несет только насилие в своих железных магазинах. Прошедшие школу войны умеют ценить жизнь, знают, что от них зависит будущее.. Мой дед освобождал черниговщину от фашистских захватчиков, дав возможность матери учиться в школе, работать, радоваться жизни. С этим видением мира я уходил на службу. Принимая присягу на верность своему народу «Клянусь защищать свою Родину!» мысленно возвращался к своим родным и близким. Я очень люблю песни Юрия Визбора, они пронимают до самой глубины души. У него есть прекрасная песня, которая точно характеризует отношение солдата к военной действительности:

Разрешите войти, господин генерал,
Ваших верных солдат я всю ночь проверял,
По уставу ли сложены их рюкзаки,
Как побриты усы, как примкнуты штыки.

Они очень годны для атаки ночной,
Для удара в пустыне и дождь проливной,
На горящую крышу и в полуподвал
Они очень годны, господин генерал.

Они могут из космоса бить по земле,
Они могут из города сделать скелет,
Но секретная служба доносит в досье,
Господин генерал, они думают все…

Они думают все о девчонках в цветах,
Они думают все о весенних садах
И о том, как бы Вас уложить наповал!
Разрешите идти, господин генерал.

Самолет с новобранцами заходил на посадку на аэродром города Кандагар. Сквозь легкий туман были видны ряды вертолетов, боевой техники, самолеты и даже крошечные фигурки часовых. Чужая далекая земля, о которой я читал и мечтал, лежала у моих ног. Первая неделя прошла в карантине на маленьком полигоне в пустыне. Самым ярким воспоминанием осталась полутораметровая кобра, забравшаяся погреться от ночной сырости в теплую кровать солдата. Экзотика, которая могла стоить мне жизни (мы ее потом зажарили и съели, по вкусу как крольчатина). Помню бесконечные пески пустыни, дальние горы, караванная тропа, бетонка. Здесь оживала сказка о прекрасных Пери и могучих джинах. В семидесятиградусную жару можно было встретить Аладдина с его лампой и увидеть узор персидской ночи россыпью громадных звезд на низком небосводе. Рядом с ними наши гарнизоны были чем-то временным, зыбким, нереальным. Мы называли наши палатки домом, хотя каждый мечтал о своем родном доме, где остались любимые. Счастье стало настолько реальным, насколько и невозможным.

Наша точка называлась «Гарнизон Элеватор»: два двухэтажных железобетонных дома, окна заложены кирпичом. «Интерьер» состоял из железных кроватей и буржуек, за триста метров – элеватор без зерна. Окраина пустыни Регистан начиналась сразу за «зеленкой». Вечером нас привезли в БМП – шесть человек молодого пополнения. Машины ушли, а мы остались, шесть салаг под пристальным взглядом обветренных, как нам тогда казалось, бывалых «стариков». Новое место. Слева выгоревшие скалы, возвышается Двуглавая вершина, чуть правее мост, возле него танк со значками Афганской армии, руины какого-то селения, заросли камыша, вдали бесконечная пустыня. Сумерки. Все тает в далекой дымке и резко наступает ночь с ее прохладой, огромными азиатскими звездами и далекими следами трассирующих пуль. Все ново, необычно, странно, чуть ли не страшно. Среди ночи в 4.00 подъем, построение, первое сопровождение.

Писать дневники солдатам не разрешалось, но желание сохранить свои мысли о пережитом заставило меня делать пометки на отдельных листах. В них сохранилось состояние моей души, оторванное от родной земли и брошенной в пламя войны. Так получилось, что из всех моих записей сохранилась только небольшая зарисовка, которую я назвал

ПРОГУЛКА

«Вот прошел еще один день нашей службы. Выделяю его не случайно, о чем хочу рассказать. Вечером заступил в наряд: в боевое охранение своего участка. Мы уже привыкли: полночи спишь, затем охрана своего участка. Дежурим вдвоем. Не соскучишься. Ночи необыкновенные. Почему-то приходят строки: «Тиха украинская ночь», но здесь ночи совсем другие. Теперь я знаю, почему на Востоке было так много (да сейчас встречаются) звездочетов. Звезды поглощают весь небосвод и горят ровным, непривычно ярким светом. Кажется, что они почти рядом, протяни руку, и на нее опустится звездочка. На этом звездном ковре, наверное, находят свои необычные, неземные узоры девушки-вышивальщицы, творящие чудесные сказки на полотне. Но вот вдали вспыхивает россыпь звезд, медленно опадает, гаснет. И мечты, сказочные сады … обрывает жестокая действительность – здесь ты охраняешь сон товарищей. Будь бдителен! Зеленая ответная ракета – все в порядке, мы начеку. Ночь прошла спокойно, и утром я устраиваюсь поспать. Я был старшим по охранению, всю ночь пришлось проверять дежурных. Но поспать мне не удалось. Прибегает дневальный по роте: «Замполит вызывает». Передал наряд и поспешил в нашу ленкомнату – там обычно работает замполит. Солдаты в разговорах между собой называют своих командиров просто по фамилии или дают прозвища. Например, почти двухметрового Сережу называли «Малышом» ычно работает замполит. нкомнату - там сь проверять дежурных. но ры девушки-вышивальщицы, творящие чудесные сказки на потне. . – это наш водитель. Замполита все солдаты у нас уважают и как-то сразу приняли за своего, от прослуживших больше двух лет старослужащих (дембелей) до вчерашних школьников, знавших службу больше по рассказам. Ему всего 22, на каких-то два года старше многих из солдат, но это самый уважаемый человек, «наш замполит».

- Ну что, выспался? - спрашивает он и улыбается. Ему ли не знать, что такое боевое охранение.

- Так точно, товарищ лейтенант, - отвечаю, как положено по уставу, тоже улыбаюсь, хотя это по уставу уже не положено.

- Ладно, садись и слушай. Есть важное задание. Через полчаса выходим в горы , пойдем смотреть ту Двуглавую. Если хочешь, то договорюсь с твоим командиром. Это, сам понимаешь, не приказ.

Замполит до службы, как и я, занимался альпинизмом, поэтому любил поговорить, помечтать в свободное от службы время о покорении горных вершин. Жаль, что это было очень редко. Однажды я поделился с ним, что было бы интересно подняться на Двуглавую вершину, гордо возвышающуюся над длинным узким кряжем, протянувшимся вдоль долины.

Мы двинулись в путь. Кроме меня было еще восемь человек: два лейтенанта, наш «славный богатырь» - старшина и пять солдат. Длинный, почти два часа, подход к подножию горы. Хотя идем налегке (взяли только автоматы и гранаты), но усталость чувствуется. Январь месяц, середина зимы, наш славный старшина начинает разговор о том, что в горах обычно холодно. Как настоящий старшина, по призванию, он надел ватник и удивляется: как же это так, чем выше поднимаешься, тем нам становится теплее, а как же законы физики? Он не обижается на наши шутки, подвохи, оставляет ватник на камне. Его мы заберем по дороге назад.

Пейзаж вокруг очень безрадостный: ссохшаяся безжизненная земля, только кое-где камни, но они не радуют глаз. Ничего не поделаешь, пустыня есть пустыня. Мы уже привыкли к однообразию окружающей нас природы, и только Петя порой с интересом рассматривает экзотику, он, как и я, родом из Украины. Вышли мы, когда солнце лишь появилось на горизонте, и без отдыха спешили к горе. Вот и стена темно-рыжего цвета, холодна и непредсказуема. Здесь делаем первый привал. Я никогда не смогу передать тех чувств, охвативших меня у скалы. Маленький камушек, упавший в горах, может вызвать большой обвал. Так и в мыслях не хватает только толчка перелистать страницы жизни.

Вспоминаю самые важные, дорогие сердцу минуты. Наверно, мне везло в жизни, я всегда встречал очень много хороших людей, всегда и повсюду, куда бы ни забрасывала меня жизнь. Вспомнил наши выезды в горы, наши поля, леса, голубое небо. Как хотелось, подняв голову , увидеть не выжженную солнцем пустыню, а заснеженный лес и Вас, разрумянившихся от мороза, веселых. Хоть минутку побывать на Родине.

Тысячи километров разделяют нас, но в сердце каждого солдата всегда остается Родина, такое важное, дорогое, бесценное. Только оказавшись так далеко, на войне я понял это. И, может быть, я не смогу передать словами, но это единственное тепло, что греет сердце мне и таким как я».

Так я прослужил полгода, выполняя обязанности командира первого отделения 3 взвода 7 роты 3 горнострелкового батальона 70 отдельной мотострелковой бригады. Даже представить себе не мог, какие перемены очень скоро произойдут в моей жизни. Выполняя боевое задание на Нагаханском повороте, расставив по местам своих подчиненных, я залез на крышу полуразваленной хижины. Несколько раз слышались взрывы от разорвавшейся мины. Я по рации доложил о предполагаемом месте нахождения миномета. И вот, наконец, свобода! В каске очень жарко, снимаю, кладу рядом. Уже в состоянии полудремы услышал «дыхание» пролетевшей совсем рядом мины. В голове мысль: куда же она, проклятая, попадет? Сильнее, сильнее, изо всех сил вжимаюсь в поверхность крыши, широко открыв рот, чтоб от взрывной волны не полопались перепонки, зажмуриваю глаза. Слышал только команду: «Вертушку! Вертушку!». Еще помню, как перевозили из одного госпиталя в другой. Я пришел на какую-то минуту в себя и услышал страшный плач, голос был похож на мужской, но я уже ничего не видел. Тот плач запомнился мне на всю жизнь, но кто это был, к сожалению, никогда не узнаю.

Эпизод из книги О. М. Кадыгриб «Шурави», который служил со мною в этот период:

« Заканчивался январь. На календаре 22 число . Прошел час после выставления, прошла одна из колон. В «зеленке» была относительная тишина, которая нарушалась единичными выстрелами. Солдаты отогревались в теплых лучах солнца. Обманчивую тишину разорвали несколько несильных взрывов, произошла перестрелка. Сразу же эфир наполнили разговоры: рапорты сержантов и приказы командиров. Чаще всего использовали в речи цифру 300, которая означала наличие в подразделении раненых. Взволнованный голос командира одного из взводов роты докладывал старшему, что в результате обстрела есть жертвы. Новость взволновала все заставы. Ведь не исключено, что зацепило кого-то из товарищей или друзей. Со стороны позиции роты в сопровождении, в направлении Элеватора помчался на полной скорости броник и в то же время один из вертолетов, который кружился над горами, быстро начал снижаться. Раненых и убитых во время сопровождения забирали вертолеты прикрытия – Ми-8 . За считанные минуты броник примчался к вертолету, который приземлился на бетонке рядом с заставой. Ни на мгновение не остановились лопасти, пока раненых бойцов с бетеера переносили в черево вертолета. Поднимая пыль, он взял разгон и скрылся за горами.

История оказалась трагической. Пострадало трое бойцов от своей же мины, которая упала на крышу строения, где они вели наблюдение. К счастью (если будет уместно использовать здесь это выражение) никто не погиб. Но ранения оказались страшными.

Одним из потерпевших оказался Витя М.. Взрывной волной ему повредило глаза: «вывернуло» их в середину. Первые потери заставы в этом году. Эти ребята служить не вернулись. Сочувствовали их горю, проклинали преступление неумелого остолопа-минометчика, судить которого требовали по военным законам . Очень жаль было Виктора, для которого уже не будет счастья видеть ни природу, ни своих будущих детей. Думал, как к этой перемене отнесется девушка, про которую парень с такой любовью рассказывал в бригаде. Сколько горя сразу для десятков людей! Война, к сожалению, не прощала ошибок, и расплачивались за них ребята своей кровью и увечьями. Однако, застава числилась относительно спокойной и не такой опасной для жизни как другие.» ст. 45- 46

Я пережил восемь минут клинической смерти, хотя говорят, что уже после пяти в мозге начинаются необратимые процессы. Но я выжил. После, в Ленинграде, встретил, вернее сказать, меня узнал один из хирургов военно-медицинской академии, который тогда в Кабуле делал операцию. Рассказывал, как к ним в ординаторскую ворвался лейтенант, сказал, что привезли сержанта с очень тяжелым ранением головы. Хирурги стали собираться, операционным сестрам дали распоряжение готовить стол. Выпили по сто грамм чистого медицинского, надели халаты и перчатки. Спустя пять минут к ним вошел все тот же лейтенант и сообщил, что раненый скончался и торопиться уже никуда не нужно. «Ну, уж нет! Мы его! Такую-растакую!!! Выпили, настроились, а он умирать собрался?!» И пошли в операционную. Я был молодой, занимался спортом, и здоровье у меня было еще то. Врачи откачали. Но борьба только начиналась. Кабул – семнадцать операций, одна за другой. Ташкент – меня выгружают из самолета, потому что не знают, довезут живым до Ростова или нет. Много месяцев я не приходил в сознание, думаю, оттого, что были нескончаемые операции под общим наркозом. Их количество – 23, больше чем мне было лет. Глаза зашивали, лицо резали, и быть зрячим я уже никогда не мог. У меня полностью отсутствует лобная кость, во время операции удалили некоторую часть нервных тканей, в мозгу остались осколки металла разорвавшейся мины. По сути, у меня дырка в голове, которая только затянута кожей лба. Брови пришивали, на висках навсегда остались тонкие полоски шрамов – следы трепанации черепа. Лицо, особенно область глаз, просто собирали по кускам. Тяжело с этим смирится в молодости, когда тебе еще нет двадцати, но такова солдатская доля. Почти четыре месяца я «спал», вернее, не приходил в сознание. И только в Ростове-на-Дону, куда меня отправили на лечение, очнулся. Рассказывали, что с самолета меня на руках выносила медицинская сестра. Я весил не более 45 килограммов. В Ростове попросил медицинскую сестричку записать полу рассказ полубред, обрывки пережитого:

Я приготовилась писать. Сегодня 26 мая, вторник. Хочется записать свои мысли, но запишу Вити М.. Мои останутся при мне.

«Тогда мы ехали втроем, я, Вовка Лавренчук и…» …Проснулся. Скорее сбросить тяжелую пелену, затянувшую сознание, глаза, сковавшую руки и ноги. Нет, не могу. Куда-то плывут лица, мысли, слова…

Разговор: «Он всегда был таким?», «Нет, был нормальным парнишкой, контачил с ребятами».

И снова тишина… И опять ее заполняют чьи-то слова: «Генку контузило, Вася тоже в госпитале. Юрка погиб. Тебя тоже не надеялись довезти». Плывет темнота, жуткая, ужасная однообразность и не за что ухватиться ни мыслью, ни рукой, ни взглядом.

«Подъем. Вечером улетаем» Ура! Наконец-то. Вскакиваю и чувствую, что продолжаю лежать. Но нет, уже сижу, и мир наполняет теплота, и нежная заботливая рука поддерживает и аккуратно опускает ослабевшее тело. «Лежи, я помогу. Еще рано. Вот примерь лучше «парадку», может маловата». Поднимают, усаживают заботливые руки, снимают и снова что-то надевают. Слабость одолевает все тело. Койка качается и почему-то начинает медленно плыть. И это уже не забытие. Меня куда-то несут…

Очень все это странно, вспомним все по порядку. Встали мы сегодня как обычно, затемно. Ведь до рассвета нужно поесть и собраться на сопровождение. Ага..! Логинов сегодня не ехал, значит, рацию получил я и на свое уже почти привычное место Нагаханский поворот. Потом обработали развалины, проверили колодцы. И взобрались на крышу полуразваленной хибары. Роскошное место! Видно все вокруг, как на ладони, и не подстрелят – спереди и слева прекрасный бруствер – стена в несколько кирпичей. Вроде не было ничего необычного, разве что вчера эти два странных разрыва. Но все обошлось. Сегодня на точке со мною двое: месяц назад прибывший из Союза Славик и Юрка Лукьянов. Устроились, осмотрели местность, постреляли по виноградникам и просто по «зеленке».

«Порядок, вышли на место. Конец связи». Обычный рапорт и теперь можно и отдохнуть и выключить рацию. Пристраиваюсь поудобнее. Снимаю каску. Нельзя этого, конечно, делать, как ни как защита, но тяжела же, да и тихо кругом. Солнышко по-утреннему еще ласковое, разбудило и теперь играло, переливалось на глазах, изменяя расцветки всего вокруг: деревьев, цветов. И даже бетонка, согреваясь, колеблется, растекается в застывшем воздухе, но все остается на месте.

Не уж то я уснул? Нет, свист. Его ни с чем не спутаешь, значит, мина. А тогда не успел подумать об этом. Только плотнее прижался к земле. И все… Нет, еще погрузка в вертолет: «Скорее, скорее, грузите!»

Пить, как хочется пить. Где я? Губы увлажнились. Прохлада. Наполняют рот, но жажда не проходит. Снова возвращается сознание, и голоса, много голосов. Невольно притягивают к себе, зовут прислушаться и понять слова, проникающие в жаркую, душную темноту. «Три часа и мы в Ростове». «Ты что? Четыре. Да мы в Москву летим…» Это уже после Ростова … и чей-то глухой тихий стон: «Пить. Пить». К губам снова прикасается прохлада. Я начинаю понимать, что стонал то я и мне, почему-то, становится неловко за свою слабость. Сдерживаю себя, а в уши лезет жалобный стон: «Пить…» Борьба с собой. Что может быть тяжелее, если не поднимаются ни руки, ни ноги и даже не можешь различить свой голос. Кто же победил – я или он? Это стон, переходящий в плач, жалобный детский крик: «Мама, пить…» И тихий, плачущий женский: «Потерпи, терпи сынок». Сколько же может продолжаться этот ад? Духота, неумолимый гул, стоны и проникающий в сердце страшный своей ясностью призыв, разрывающий перепонки: «Пить …»

Я теряю сознание, прихожу в себя и снова слышу его: «Когда они, наконец, подадут трап? Полчаса стоим». Тихий раздраженный голос стазу возвращает ясность мысли, значит, сели. Странно, но пить не хочется и даже больше того – мне холодно. Какой-то резкий, глухой, незнакомый: «Наконец, подали. Давай, выходи». Носилки не становятся, и женские голоса перекрывают громкий бас. Носилки устанавливаются: «Поехали». И стало холодать. Мы прибыли на место.

Записала медицинская сестра Лена июнь 1984 год

Картинки детства, лица друзей, воспоминания о службе – все перемешалось, какое-то расплывчатое «Я». А потом осознание – слепой, навсегда, один.… Не хотелось жить, внутри пустота, в ней бродят одинокие мысли. Калека?! Кому я такой нужен? И все жалели – бедненький. Все приготовил: и тазик с водой и бритву, и момент такой выбрал, чтоб не помешали довести дело войны до конца, до смерти. И вдруг приезд из Киева моего тренера по скалолазанью – Жанны Романовской с огромной сумкой писем от ребят из секции. Жизнь снова медленно стала приобретать смысл. Меня не оставляли одного, Жанна Исаковна просто села рядом и читала, читала, читала письма. Казалось, это длилось сутки. А в письмах было столько любви, дружбы. Ребята приглашали меня на сборы, рассказывали о кострах, песнях, восхождениях, победах и поражениях. Проигрыватель, пластинки, радиоприемник, книги с азбукой Брайля, мои друзья не забыли обо мне, я и сейчас благодарен им за все. В госпитале опекали и братья-«афганцы». Один из них, Коля Яновский, мой друг и поныне. Уже в Киеве встретил Сашу Попцова, вместе были в учебке. Трудно рождаться, особенно во второй раз, узнавать заново мир, возвращать чувства и ощущения, учиться ходить, есть, читать. Еще в госпитале встречал людей, которые «сломались», но они то и научили меня не сдаваться, не уступать, бороться с судьбой. О периоде службы в Афганистане остались только воспоминания. После моего ранения к матери пришли люди в погонах и приказали уничтожить все письма из Афгана, дневник, который я вел раньше. Мать на их глазах все сожгла.

Переломный момент. Мой товарищ, Слава Куприенко, называет его седьмым перевалом. В моей судьбе таким моментом стало возвращение к мирной жизни в город Киев. Я решил все начать с начала и после некоторых раздумий нашел науку, которая помогла мне вновь ощутить себя полноценным человеком. Университет Тараса Шевченка, философский факультет, снова первый курс, лекции и семинары. Окончил ВУЗ с «Красным» дипломом, хотя при поступлении даже отказывались принимать документы, не верили, что слепой может учиться наравне со здоровыми.

Философия войны научила ценить и беречь каждый миг. Моя диссертация посвящена поиску гуманного идеального мира, где все живут в счастье и радости, но действительность очень часто доказывает противоположное и Утопия уходит под воду, как Атлантида. Страшно хоронить своих ребят «афганцев», которым еще нет сорока, у которых остаются дети, мамы, жены. После ранения в Афганистане мои глаза уже никогда не способны проронить слезу, но сердце разрывается от боли, хочу помочь каждому, да только проклятое здоровье все чаще и чаще дает о себе знать. Строю планы на будущее, делаю подборку статей для докторской, собираюсь создавать фонд гуманизации социального общества..

afgan

В ПАМЯТЬ О ВИТЕ

В ПАМЯТЬ О ВИТЕ

Виктором Николаевичем Максименко