Иногда то, чего мы боимся, менее опасно, чем то, чего мы желаем.
Д. Коллинз
У дурака и счастье глупое.
Китайская пословица.
Часть 1
ПОПУТЧИКИ
I.
По-разному и от разного просыпаются спящие.
Иным достаточно легкого прикосновения, шепота, шелеста, тепла чужого дыхания, особого, утреннего тиканья часов, порой, даже внимательного взгляда, скользящего по лицу; а иных не разбудить ни шлепками, ни крика-ми, ни военным маршем. Одних будит восходящее солнце, вспыхивающая безжалостным и неживым светом электролампа или полная луна, пристально глядящая в закрытые веки, для других тьма и свет взаимозаменяемы и незна-чительны, и их сон граничит со смертью, родственен ей, хоть и менее раду-шен - он не настаивает и охотно отпускает желающих вернуться, а порой и гонит их. Одни сны подобны бабочкам, испуганно вспархивающим с цветка от неосторожного касания или при виде тянущейся к ним руки, другие - как липкая, ленивая паутина, выпутываться из которой, право же, совсем не хо-чется. Кто-то, как дикий зверь, чувствует во сне опасность, а кто-то может не почувствовать во сне и собственную смерть. Иные просыпаются мгновенно, иные выбираются из снов лениво, как старые тюлени на разогревшийся бе-рег. Глаза одних распахиваются, словно дверь от крепкого удара ногой, а у других открываются медленно, и не раз еще опускаются веки в поисках слад-кого забытья и разрушенных видений. Сны - и отдых, и волшебная тайна, и кошмары, и абсолютная алогичность, и серые провалы, и бесцельно ссы-пающееся в никуда время, и прошлое, которого никогда не было, и будущее, которое никогда не наступит. И сны, и лица спящих так же индивидуальны и неповторимы, как отпечаток пальца... Странно...
Да, по-разному и от разного просыпаются спящие.
По-разному просыпались и люди, пригревшиеся, убаюканные монотон-ным покачиванием в чреве старого автобуса - автобуса-трудяги, километр за километром упрямо преодолевавшего мокрую ленту дороги, подрагивая и деловито урча двигателем, устало взрыкивая на поворотах, отмахиваясь "дворниками" от крупных дождевых капель, разбивавшихся о лобовое стек-ло.
На очередном скользком повороте автобус занесло, он качнулся, дернул-ся, мотор закашлялся, но сразу же бодро взревел, и расслабившиеся и задре-мавшие за время пути пассажиры вздрогнули, выбираясь каждый из своего сна.
* * *
Алина Суханова вытряхнулась из сна, как всегда, легко и сразу же поду-мала о своем ресторане. Еще бы - ресторан, мечта всей жизни, наконец-то открылся, работает, и к вечеру она вернется и снова увидит, как уютно светят на столах лампы под маленькими абажурами, услышит легкий плеск воды, сбегающей тонкими, почти невесомыми струйками в обложенный округлыми камнями крохотный "пруд", в котором показывают мокрые спины серебри-стые губастые карасики. А в уголке, неприметный, стоит столик - ее столик, сидя за которым так удобно ненавязчиво наблюдать за посетителями, пы-таться понять, что они из себя представляют, как личности, примерять на них различные виртуальные ситуации и размышлять над книгой, которая никогда не будет написана - руки не дойдут, да и образования не хватает, разрознен-ные обрывочные знания были плохими помощниками и лежали в голове, словно сваленная груда кладовочного барахла. Количество прочтенных книг отнюдь не всегда переходило в качество, ибо читать и понимать - вещи раз-ные.
Иногда она задавала себе почти кощунственный вопрос - да полно, ресто-ран ли был той самой заветной мечтой или возможность наблюдать за людь-ми, не опасаясь, что тебя вышвырнут? Люди куда как интереснее книг... В чужую жизнь она не лезет - просто наблюдает, ничего постыдного в этом нет. "Любопытство - не порок, а стремление к знаниям!" - любила говари-вать ее уже давно скончавшаяся прабабка. Правда, покойница вообще много чего говорила, а каждый раз, заглядывая в ярко-зеленые глаза правнучки, фыркала и сокрушенно-пророчески качала головой: "Кошка! Распутницей вырастет!" Маленькой Алина не понимала, повзрослев смеялась. Мужчин, разумеется, любила, не без этого, но до распутницы ей было далеко. Иногда она даже жалела об этом. Распутницам жилось куда как проще.
Сидевшая в одиночестве у окна девушка зевнула и едва успела подхватить соскальзывавший с колен том Перумова. Зевнула еще раз и раздраженно по-смотрела на оконное стекло, по которому змеились бесчисленные следы до-ждевых капель. Ее лицо, присыпанное мелкими веснушками, исказилось в горестной гримаске. На дождь она сегодня никак не рассчитывала, зонта у нее с собой не было, а черный берет, приминавший ее медно-рыжие кудри, конечно же не спасет. Хоть на автовокзале таксисты и будут топтаться вплотную к подъехавшему автобусу, настойчиво ловя пассажиров в свои приветливые и услужливые объятия, все равно - пока она дойдет до такси, успеет промокнуть насквозь. Презентабельный будет вид на деловой встрече, ничего не скажешь! Какого черта она не взяла машину, а поехала на автобу-се?! И компаньонке большое спасибо! Ехать-то должна была она, но ком-паньонка на радостях так вчера напилась на долгожданном открытии ресто-рана, что сегодня лежала дома в совершенно нетранспортабельном состоя-нии.
Алина Суханова вздохнула и прижалась лбом к холодному стеклу, отчего берет слегка съехал на затылок. Ее немного мутило, и разумеется, это было следствие просачивавшихся в салон выхлопных газов, а никак не вчерашнего веселья. Она сморщила нос и скосила глаза на темно-зеленый, местами про-рванный чехол, обтягивавший спинку переднего сиденья, потом попыталась опустить спинку собственного кресла, но запавшая кнопка не работала. Не автобус, а развалина, напоминает те, на которых доводилось ездить в детстве. Может, это он и есть? Хотя, их, кажется, давным-давно сняли с маршрутов, может только где в маленьких городках и сохранились. Алина попыталась вспомнить, как выглядел автобус снаружи, но не смогла - не обратила вни-мания, когда садилась. В принципе, это было не так уж важно.
* * *
Когда автобус тряхнуло, Олег Кривцов, притулившийся возле окна и над-винувший кепку глубоко на нос, крепко приложился головой о стекло и вы-ругался, еще не проснувшись. Просыпаться он начал через минуту, через две на ощупь сдвинул кепку на затылок и потер пострадавший висок, через три с половиной сердито зевнул, а через четыре открыл глаза и хмуро уставился в мокрое окно.
Дождь. Чудненько. Как всегда - некстати.
Он попытался было снова заснуть, но сон уже не шел, спугнутый оконча-тельно и бесповоротно. Тогда Олег бегло оглядел салон, потянул носом, при-слушался к работе двигателя и сокрушенно покачал головой - доехать-доедет, но механику бы руки оборвать!.. Подумав об этом, он тотчас вспом-нил о "мерседесовской" фуре, которую вчера поставили к ним на ремонт. Проблемы со стартером - работа хлопотная, интересно, как там без него справятся его олухи? Взять хотя бы, недавно, двое молодых принялись зава-ривать бак, не выпарив из него бензиновые пары - ума палата! Вышло, что и должно было выйти, - шарахнуло от души. С парнями, правда, ничего, только штаны пришлось просушить да выслушать слегка болезненную лекцию о вреде идиотизма на производстве... А фура, как-никак, тянула тысяч на сто пятьдесят зеленых и оттого вызывала вполне естественное беспокойство. Ес-ли бы Серегин первенец подождал бы с появлением на этот свет хотя бы па-ру деньков и не пришлось бы спешно мчаться на приличествовавшее случаю торжество, Олег бы занялся машиной самолично. Он любил свою работу, любил машины и до сих пор возился с ними наравне с собственными подчи-ненными, хоть и являлся владельцем автомастерской и делать это был со-вершенно не обязан. В обязанность владельца входило изымание выручки, а не лежание под машинами, но Кривцов вкалывал и гордился этим. Работав-ший у него бывший одноклассник постоянно неодобрительно гундосил: "Олег, ты роняешь свой авторитет! Как так можно, ты же босс, я бы на твоем месте..." Но он не был на его месте, а чем таким он роняет свой авторитет, Олег не понимал. Преимущество было лишь в том, чтобы строить свой день так, как вздумается, захотел - поработал, захотел - гульнул. Постоянный вальяжный образ жизни был ему неинтересен. Масло навечно въелось в его кожу, а машины - в душу, руки его неизменно были черными, а глаза - вни-мательными и веселыми, как бы он ни был измотан. Никто из окружения Олега не мог похвастаться тем, что видел Кривцова усталым, мрачным, больным - в общем и целом, как он любил выражаться, замшелым и заплес-невелым, а оттого, когда он разносил кого-нибудь из подчиненных за спустя-рукавничество в работе или сцеплялся с кем-нибудь при соответствующих обстоятельствах, его суровость, а то и злость производили особый эффект, проламывая привычное добродушие, как косатка казавшийся таким крепким и надежным лед.
Олег зевнул, улучил момент, когда автобус шел более-менее ровно, без тряски, прижался лбом к холодному стеклу и блаженно вздохнул. Голова по-сле вчерашнего, вернее сказать, сегодняшнего побаливала ой как ощутимо! Он закрыл глаза, и из пустоты чудесным видением выплыла запотевшая бу-тылка "Невского". Над горлышком вспухала горочка пены, по стеклу вниз лениво оползали холодные капли. Олег страдальчески облизнулся и помор-щился - губы ссохлись и дотрагиваться до них языком было неприятно. Ку-пит пива на первой же остановке! И какого черта он не сделал этого сразу?! Конечно, Серега всучил ему на прощание бутылку коньяка, но опохмеляться коньяком - не в его стиле.
Кривцов приоткрыл один глаз и глянул на часы, потом снова в окно. Они опаздывали - и прилично. Он раздраженно почесал затылок, надвинул кепку обратно на нос и попытался снова задремать.
* * *
Борис Лифман всполошенно вскинулся в кресле, едва успев удержать уже почти сорвавшийся с губ крик. Несколько секунд он быстро-быстро моргал, непонимающе глядя перед собой, пока животный ужас не исчез из его глаз, оставив лишь сонную затуманенность. Потом расслабившиеся мышцы опус-тили его тело обратно на сиденье. Он откинулся на спинку, достал платок и аккуратно промокнул вспотевшее лицо, еще хранившее мальдивский загар, и на его указательном пальце блеснул тяжелый перстень - упитанный кроко-дил с разинутой пастью, изумрудными глазами и толстым хвостом. Борис глубоко вздохнул и положил ладонь на стекло. Холод успокаивал.
Что-то снилось. Что-то страшное.
Хорошо, что рядом со мной никто не сидит...
Он закрыл глаза и попытался вспомнить, но сон уже исчез бесследно - ни событий, ни лиц, ни очертаний. Только...
Разные глаза. Разноцветные глаза.
Черное.
Цветы.
Борис вздохнул еще раз и раздраженно потер лоб. Странно - в последнее время кошмары снились частенько, несмотря на спокойный образ жизни, на достаток, на постоянный отдых - шикарный, но без излишеств. Все есть, все-го хватает... тогда в чем же дело? Может быть, он заболел?.. Да нет, он ре-гулярно обследовался - Лифман очень дорожил своим здоровьем, здоровье дается один раз, гарантий на него нет и обменять его невозможно. Нервы? - нервничать поводов не возникало. Жена идеальна и довольствуется тем, что получает, любовницы изобретательны, не дергают, не отравляют жизнь и то-же довольствуются тем, что получают, ювелирная мастерская, несмотря на дикую конкуренцию, приносит отличный доход, так что он может позволить себе и симпатичный двухэтажный особняк в немецком стиле с зимним садом и бассейном, и не менее симпатичную "БМВ-универсал", и регулярные по-ездки на курорты с проживанием в престижных отелях. Все шло прекрасно. Что же тогда? Муки совести? Не с чего.
Если бы кто-то назвал Бориса Лифмана жестоким, он бы удивился. Он был вежлив и образован, он был осторожен и рационален, но жестоким себя не считал ни в коей мере. Возможно, его рациональность и справедливость и была жесткой, но никак не жестокой. Да, он выжимал из "Дилии" все соки, следя, чтобы выработка была предельно полной, но, простите, для того "Ди-лия" и была создана, бизнес есть бизнес, и люди, которых он брал на работу, знали об этом. Хочешь получать деньги - работай, не нравится - до свида-ния, вы знаете, сколько сейчас безработных ювелиров!
Однажды он услышал, как одна из "серебрянщиц" назвала его "удельным князем". Возможно, это бы даже и понравилось ему, если бы не презритель-ный тон. Хамку Борис вскоре уволил, но прозвище не забыл, хотя и не заду-мывался над ним, как и над тем, что "Дилия" давным-давно и в самом деле превратилась в удельное княжество со своими законами, со своей системой штрафов - список, им лично аккуратно отпечатанный, висел на стене в каж-дом цехе. Опоздание - штраф, величина в зависимости от количества поте-рянного времени. Курение не по расписанию - штраф. Болтовня на рабочем месте - штраф. Шатание по цехам без уважительной причины - штраф. Обед раньше или позже половины второго - штраф. Приход на работу с бодуна - штраф. Употребление на рабочем месте - штраф. Ругань - штраф. Неуважи-тельное поведение - штраф. Единственный язык эффективного воздействия - это язык денег, оттого и дисциплина в "Дилии" поддерживалась на высоком уровне. Лучшие, выгодные заказы доставались самым примерным. Хотите денег - работайте. Да, тяжелая работа, да, тяжелые условия, но высокая зар-плата все оправдает.
Он пошарил по карманам и достал обтянутую красной замшей небольшую коробочку, открыл и принялся внимательно изучать лежавшие в ней пласт-массовые макеты колец и перстней. Взял один из макетов - причудливое, но не аляповатое сплетение гибких ветвей и чешуйчатого змеиного тела и, рас-сматривая его, задумался, как кольцо будет выглядеть в золоте. Талантливая девочка, ничего не скажешь, воображение так же искусно, как и пальчики! Недаром едва придя в мастерскую, просидела на серебре всего три дня - он сразу перевел ее на модели - самый престижный цех, который его подчинен-ные именовали "шоколадным". Одно плохо - очень уж много пьет, ладно хоть после работы, а не во время. Впрочем, все его подчиненные пили по страшному. Оно и понятно - работа не сахар. Сам знает, сам был мастером, а после так свезло - стал директором филиала и с тех пор к инструментам не притрагивается. Ему всего лишь недалеко за тридцать, так что здоровье, сла-ва богу, успел сохранить.
Борис положил макет обратно и взял другой, попутно глянув на часы и слегка нахмурившись. Пора бы уж и приехать.
* * *
Жора Вершинин проснулся, зевая и потягиваясь - и то и другое от души и со вкусом, как делают это здоровые люди в прекрасном настроении.
- Э-эх! - сказал он и потянулся еще раз, широко раскинув руки, благо со-седа у него не было. Все равно, простора маловато и в узком пространстве его большое, отменно мускулистое тело помещалось с большим трудом. Жо-ра был гигантом с устрашающим, грубовато вылепленным смуглым лицом и знал, что при взгляде на него многим невольно представлялась арена, звон тяжелых мечей и хруст костей, вполне вероятно, их собственных. Люди, не знакомые с ним, часто пугались - и совершенно напрасно. Вершинин был добродушен до безобразия и вывести его из себя было крайне сложно, даже если человек обладал большим искусством в этой области. В свои двадцать семь лет он последний раз дрался в седьмом классе и с тех пор больше не ввязывался ни в какие конфликты, впрочем, при его появлении любые кон-фликты как-то сами собой сходили на нет. Жора не любил ни драк, ни руга-ни, ни кровавого мордобоя на экране. Больше всего на свете он любил покой. Любил завалиться на диван с интересной книжкой, или засесть за стратеги-ческую компьютерную игру, или сразиться с кем-нибудь в шахматы, или просто поговорить об интересных вещах. Путешествовать он предпочитал не по городам, а по глобальной сети, на улицу выходил редко, в основном для деловых встреч или изучения ассортимента книжных и компьютерных мага-зинов, и длинные волосы, сейчас собранные в роскошный хвост, отрастил, скорее всего, исключительно потому, что лень было ходить в парикмахер-скую, а вызывать парикмахера на дом Жора не хотел - он не пускал к себе кого попало. Жить Вершинин предпочитал один - девушки, задерживаясь у него больше, чем на три дня, пытались наводить в квартире свои порядки, убирать вещи, рыться в компьютере, а этого он не любил, поэтому одинокая жизнь его вполне устраивала. В его большой квартире имелось все, что нуж-но, с сетью принадлежавших ему "Интернет"-кафе особых хлопот не было, свой город он не покидал, и если бы не похороны старшего брата, Жора не оказался бы в этом автобусе. Изначально ехать не хотел- Колька и он с дет-ства терпеть друг друга не могли и фактически считались братьями лишь по-тому, что у них были общие родители. Бросив школу после восьмого класса, брат долго мотался по стране, пока не осел в Пятигорске, где женился и где его, в конце концов, благополучно и прибили в пьяной драке в какой-то низ-копробной забегаловке. Никаких отношений они не поддерживали, и узнав о его смерти, Жора слегка расстроился, а где-то в глубине души вздохнул с об-легчением. Он предпочел бы попрощаться с непутевым братом мысленно, но мать настояла, чтобы он поехал - уж что-что, а настаивать она умела, пре-красно зная, что является единственным человеком, которому Жора не мог отказать ни в чем.
Он глянул на часы - ехать еще минут сорок, не меньше, можно было бы и еще поспать, но спать уже не хотелось. За окном поливало, как из ведра, в приоткрытую форточку тянуло свежестью, и некоторое время Жора, чуть прищурившись, с удовольствием смотрел, как бесконечно летят мимо мок-рые осенние деревья и сползают по стеклу капли. Он любил дождь. Кроме того, дождь в дорогу - это к удаче. К похоронам, правда, удача не имеет ни-какого отношения, но, по крайней мере, дорога должна быть хорошей.
Жора повернул голову. Напротив него, в соседнем ряду хорошенькая брюнетка в черном кожаном френче копалась в своей сумочке. Полы ее френча высоко поддернулись, давая Жоре возможность в полной мере оце-нить длинные ноги брюнетки. Ноги были хороши.
Почувствовав его взгляд, молодая женщина подняла голову и взглянула на Вершинина. Ее антрацитово-черные и блестящие, как крышка рояля, волосы были безжалостно стянуты в тугую "ракушку", тонкие брови, похожие на усики бабочки, резко взмывали вверх, придавая лицу удивленное выражение, широко расставленные карие глаза смотрели с редкой холодностью, и на первый взгляд брюнетка казалась законченной стервой, что, впрочем, нис-колько не умаляло ее телесных достоинств. Жора вскользь улыбнулся ей и отвернулся, напоследок еще раз скользнув взглядом по ее голым коленям. Взяв с соседнего кресла захваченную с собой "Энциклопедию мировых сен-саций ХХ века", он открыл ее на истории китайской императрицы Цы-Си и углубился в чтение, чуть покачиваясь в такт движению автобуса.
* * *
Ольга Харченко раздраженно отвернулась, немало удивленная тем, что здоровенный жлоб с на редкость не обезображенной интеллектом физионо-мией, который плотоядно глазел на ее ноги, оказывается, умеет читать. Ее взгляд упал на запотевшее стекло, испачканное темно-красным - ее собст-венной дорогой помадой. Идиот, ссутулившийся в водительском кресле, либо сел за руль впервые в жизни, либо пребывал в крайне тяжелом похмельном состоянии. Тряхануло так, что она в прямом смысле слова "вцеловалась" в стекло, чуть не выбив себе зубы. Сон не то что рукой смахнуло - сдернуло, грубо и довольно болезненно. Спросонья Ольге показалось, что кто-то по-добрался к ней и влепил хорошую пощечину - причем сделал это так, словно имел на это полное право.
Просыпайся! Сейчас!
Оттого, вскинувшись, и развернулась резко, выставив перед собой согну-тую левую руку - то ли отбить следующий удар, то ли ударить самой. Но ру-ка почти сразу расслабленно легла на колени, а ладонь другой взлетела и ос-торожно потрогала губы. Больно. Вот идиотизм!
Роясь в сумочке в поисках зеркала, Ольга попыталась вспомнить, снилось ли что-нибудь. Но сны запоминались ей крайне редко, не запомнились и в этот раз. Ничего. Только голос... Кто-то разговаривал с ней в том сне. Она не помнила ни лица, ни слов - только голос - теплый, бархатистый, обнимаю-щий и удивительно сексуальный. При воспоминании о нем в низу живота за-ныло, и она посмотрела на увлеченного книгой жлоба уже почти благо-склонно. В конце концов, экземпляр не так уж плох, хотя, как правило, такие качки в постели мало на что были способны, а то и не способны вовсе - жра-ли всякую дрянь для наращивания мускулов, всякие стероиды и превраща-лись в полных импотентов - уж она-то знает. В ее "Вавилоне" таких был це-лый выводок, но использовать их можно было лишь в качестве декораций, больше они ни на что не годились.
Вспомнив о "Вавилоне", Ольга повеселела. Дела в принадлежащем ей клубе с каждой неделей шли все лучше и лучше, несмотря на мрачные про-гнозы окружающих. Когда стало известно, что "Вавилон" отныне принадле-жит ей - более того, что и управлять им она намерена сама, визга было до небес: "Как это так?! Баба во главе быть не может! Баба все дело завалит!" Ну, и как, завалила баба все дело?! "Вавилон" пахнет и цветет - еще пышнее, чем при Денисе, кроме того, в нем появилось несколько занятных комнаток весьма интимного свойства, которые изысканная публика ой как оценила. Узнай про их существование покойный хозяин "Вавилона" - точно скончал-ся бы по второму разу. Ольга и сама любила бывать в них - и в качестве зри-тельницы, и в качестве участницы свершавшихся там сексуальных действ - ее изобретательность не знала границ. Денис далеко не все знал про ее изо-бретательность, но и того, что она демонстрировала ему в постели, было бо-лее чем достаточно. Денис был, что называется, ходок, но после знакомства с Ольгой другими женщинами больше не интересовался, семью бросил - кро-ме Ольги ему никто не был нужен. Говорите, на сексе далеко не уедешь? Чушь собачья для любителей розовослюнных любовных романов! Стоящее тело, неутомимость и богатая фантазия - если ты этим обладаешь, то многого добьешься. Возможно, всего. Особенно, если у тебя при этом еще есть и моз-ги.
Ей не пришлось потратить на Дениса очень много времени, главное было умело повести дело. Закончилось тем, что он сам уже чуть ли не на коленях начал уговаривать свою неистовую любовницу принять "Вавилон" в пода-рок. Ольга долго ломалась, отказывалась, мурлыкала, что ей от него ничего не нужно, и согласилась лишь в виде величайшего одолжения. А через месяц он умер - прямо во время одного из их бурных свиданий. Такая неприятность - ну, что ж поделать, Денис, несмотря на активность, был уже не молод, сер-дечко пошаливало... В конце концов, умереть на женщине - мечта любого мужчины!
Конечно, когда Денис преставился, тут же налетели родственники. Но уж Ольга-то знала, как тут дело поставить. Если она что-то получала, ее малень-кие пальчики держали намертво. Родственникам не досталось ничего, хотя они очень долго не могли угомониться. Однажды к ней в кабинет в сопрово-ждении адвоката явилась даже денисовская великовозрастная дочура и долго вопила, что именно она, Ольга, намеренно укатала в постели ее папулю до смерти, дабы обобрать до нитки его несчастную семью. В конце концов, Ольге это надоело, и ее охрана спустила обоих с лестницы. Какое ей дело до чужих родственников? Если что-то упустили, так это только их вина, и она здесь совершенно не при чем. Каждый выживает, как умеет, так что ее со-весть может быть спокойна. Она никого не убила, ничем особенно противо-законным не занималась, семье помогала регулярно... Подумав об этом, Харченко улыбнулась уголком рта - улыбнулась почти тепло. При всей своей холодной расчетливости и полнейшем равнодушии к окружающим Ольга была на редкость привязана к своей семье, состоявшей из матери и младшей сестры, регулярно навещала их и засыпала бесчисленными подарками. Прав-да, Харченко-младшая, работавшая корректором в заурядной газете, не раз-деляла жизненной философии удачливой сестры и от подарков часто отказы-валась и даже свадебный подарок - серебристо-серую "тойоту-камри" при-няла с большой неохотой и больше под давлением счастливого новобрачно-го, чем по собственной воле. Поэтому, отгуляв свадьбу, Ольга теперь воз-вращалась домой не в радужном настроении. Ничего, подрастет - сообразит, что к чему, поймет, что пока молодая, нужно брать от жизни все, вцепляться в нее зубами и рвать, кусок за куском, потому что молодость проходит очень быстро, а старость не торопится уходить никогда, и куски эти потом могут очень пригодиться. А она, бывшая (будем смотреть правде в глаза!) дешевая фотомодель, двадцати шести лет от роду уже владеет шикарным, одним из самых популярных в городе ночным клубом, потихоньку разворачивает кое-какой торговый бизнес и скоро сможет позволить себе завести ребенка. Не так уж плохо, господа!
Ольга взглянула на часы, и ее брови-усики поднялись, став почти верти-кальными. Уже час, как автобус должен был добраться до конечной, но за окном не было и признака того, что они подъезжают к городу - сплошняком деревья - целый лес.
Она привстала над креслом и огляделась. Позади нее сидела девушка с короткой стрижкой и с хрустом ела чипсы, читая какую-то книжку - судя по названию и рисунку на обложке, любовный роман; жлоб напротив тоже ут-кнулся в свою книгу, не проявляя никакого беспокойства. На сиденье позади него какой-то человек, надвинув черную кепку на глаза, возился, устраиваясь поудобней и, судя по всему, пытаясь заснуть. На кресле за сиденьем водителя светловолосый мужчина с короткими бачками рассеянно глазел в ветровое стекло, да и сам водитель, ссутулившийся за рулем, выглядел вполне обы-денно. Опоздание, похоже, никого не волновало. Может, это у нее часы спе-шат?
В любом случае, сначала нужно найти зеркало. И если она разбила себе губу о стекло, водитель стопроцентно вылетит с работы - уж Ольга-то об этом позаботится.
Она снова начала перетряхивать содержимое своей сумки.
* * *
Автобус дернулся, и Марине Рощиной показалось, что кто-то настойчиво и бесцеремонно трясет ее за плечо.
Просыпайся! Просыпайся!
Еще балансируя на грани сна и реальности, она вяло отмахнулась рукой, чтобы оттолкнуть этого, назойливого, не дающего еще немного понежится в приятных расслабляющих глубинах. Но ее пальцы с длинными, расписанны-ми золотистыми цветами и изукрашенными стразами ногтями лишь впустую рассекли воздух. Тогда ее ресницы дрогнули, но еще долго не отрывались от щек, продолжая подрагивать на коже, словно перья испуганной птицы. Ма-рина очень любила спать - настолько же сильно, насколько не любила про-сыпаться, и ее будни никогда не начинались раньше обеда.
В конце концов, ее веки все же поднялись, и на мир глянули большие гла-за изумительного аметистового цвета, неизменно вызывавшие нескрываемое восхищение окружающих. Во всем мире только у одной женщины были фиолетовые глаза - у Элизабет Тейлор, но Марина всегда считала это улов-кой - то ли линзы, то ли особая подсветка при съемке. В любом случае, Эли-забет Тейлор была очень далеко отсюда, на другом материке, а она, Марина, здесь, единственная в своем роде.
Марина приподнялась, чуть повернув голову, и на плечо ей ссыпалась тя-желая золотистая масса волос - не менее замечательных, чем глаза. Распу-щенные, они доходили ей до колен, закручиваясь на концах крупными завит-ками - густые, по-здоровому шелковистые, они своей яркостью и блеском успешно соперничали с золотыми украшениями на ее запястьях и пальцах. Сейчас они слегка спутались. Марина достала из сумки расческу и начала причесываться, перекидывая волосы через согнутую руку. Движения ее были округлыми, неспешными и удивительно естественными - наблюдать за ней было все равно, что смотреть, как одна за другой накатываются волны на от-логий песчаный берег. Спокойная, размеренная, она никогда никуда не торо-пилась - в ее жизни никогда не было дерганий, нервотрепок и всего того, что заставляет людей становиться резкими в словах и движениях и экономить каждую секунду, как скряга, складывающий денежки в потайной уголок. Ес-ли для иных время было водой, безвозвратно утекающей сквозь пальцы, то для Рощиной оно тянулось неспешным густым медом, в котором изначально засахарились и спешка, и резкость, и непроизвольная грубость. Она родилась в благополучной, очень обеспеченной семье и до своих нынешних двадцати восьми лет прожила благополучную и обеспеченную жизнь, не требовавшую от нее никаких особых усилий. Свой салон красоты "Геба" Марина открыла в девяносто шестом году, и с самого начала дела шли великолепно. Даже ав-густовский кризис 1998 года, когда для всех наступили черные времена, не стал для нее трагедией. В то время, как другие салоны закрывались, "Геба" чудесным образом выстояла и ни на день не прекратила своей работы. Сей-час она была самым популярным салоном в городе, все прочие по сравнению с ней были лишь жалкими забегаловками. В "Гебе" работали лучшие масте-ра, получая более чем щедрую плату и постоянно представляя ее на самых разнообразных конкурсах. И сейчас Марина, возвращаясь с одного из них - конкурса на лучшую историческую прическу, улыбалась в душе - "Геба", как всегда, победила.
Расческа на мгновение замерла, утонув в густых золотистых прядях. Ро-щина зевнула, показав мелкие ровные зубы, и потянулась, потом осторожно помассировала затылок, затекший от лежания на неудобной жесткой спинке кресла. Когда приедет, обязательно как следует выспится, а потом пойдет к своим - и победу надо отметить, а кроме того, заняться собой. Дорога всегда приносит некоторые, пусть и незаметные разрушения - пыль, тряска, долгая неудобная поза, усталость... Надо будет сделать массаж и солевое оберты-вание, подлечить волосы и обновить загар в вертикальном турбосолярии... ну и так еще, по мелочам. В подтяжках, коррекции фигуры и разнообразных антицеллюлитных процедурах она, слава богу, пока не нуждается, а уж с ли-цом и вовсе никогда проблем не возникало - Марина была безупречно краси-ва от природы и никогда не курила, зная, насколько это вредно для кожи. Свою красоту она носила со спокойным достоинством и сыпавшиеся на нее со всех сторон комплименты воспринимала, как должное. Ее внешность мог-ла бы открыть перед ней многие двери, но строить на ней карьеру Марине в голову никогда не приходило, более того, она всегда, не жалея сил, отговари-вала подруг, стремившихся любой ценой попасть в шоу-бизнес - там была лишь грязь и алчность, а красивые девушки - не больше, чем яркая обертка для товара, который нужно повыгодней продать. А она - она была просто красива, и было с нее довольно. Марина любила свою размеренную жизнь, любила сытое, уютное тепло, любила обеих своих персидских кошек, любила секс, когда он не слишком утомлял, любила магазины, когда было с кем туда пойти, и любила оказывать помощь. Помощь эта довольно часто превраща-лась в опеку, ненастойчивую, деликатную, но умело обволакивающую со всех сторон - бессознательно ей нравилось окружать себя людьми, в каждом из которых, так или иначе, был ее вклад, и которые умели быть ей благодар-ны. Людей она отбирала очень тщательно, и чаще всего это были девушки - молоденькие, стеснительные и невзрачные, которых она наставляла на путь истинный и которым устраивала жизнь.
Марина взглянула на часы, потом в мокрое окно, и в ее аметистовых гла-зах появилось легкое недоумение. Если верить часам, они должны были уже подъезжать к городу, но что-то пока непохоже. Дождь ее не огорчил - у Ма-рины был с собой зонт, да и на автовокзале ее уже ждет машина. Огорчало другое - поездка затягивалась, а ей хотелось поскорее выбраться из этого ужасного автобуса с неудобными креслами - автобус дребезжал и трясся, кроме того, в салоне ужасно пахло дымом, и у нее начала болеть голова. Скоро она вся пропитается этим запахом. Ее веки чуть опустились, и блеск аметистов под ними из теплого стал холодным - если Марина и ненавидела что-то на этом свете, то это был дискомфорт.
Она отвернулась от окна, и ее рука снова начала плавно двигаться, и золо-то волос послушно потекло сквозь зубья расчески и тонкие умелые пальцы.
* * *
Алексея Евсигнеева разбудил не столько дрогнувший автобус, сколько усилившийся стук капель по крыше и стеклу, и, протерев глаза, он посмотрел в окно - сонно, но с вполне отчетливым раздражением, смешанным с некой странной безысходной тоской, которая, впрочем, тут же исчезла. Из всех ве-щей в мире он больше других не выносил три: когда ему прекословили, когда коверкали его фамилию (Ев-сиг-не-ев! - раздельно и с нескрываемой злостью всегда поправлял он тех, кто имел неосторожность по рассеянности или не-дослышке назвать его "Евстигнеевым") и когда шел дождь. В дождливую по-году его настроение всегда резко ухудшалось, и горе было тем, кто его заде-вал, хотя бы и пустячком, на который он в обычное время мог и не обратить внимания. Даже под самыми страшными пытками он никогда бы не признал-ся, что в детстве, вплоть до десяти лет, дико боялся грозы, при первых же, самых слабеньких раскатах грома прятался под одеяло или в надежный тем-ный уголок, а начинающийся дождь ввергал его в панику. Страх был дет-ским, глупым, и с возрастом он от него избавился, но до сих пор дождь дей-ствовал Алексею на нервы - только теперь уже не пугал, а вызывал неприят-ные воспоминание о собственной трусости. Если бы кто-то проник в его тай-ну, Евсигнеев, возможно, убил бы его - то-то потеха была бы конкурентам, узнай они, что генеральный директор одной из крупнейших в городе строи-тельных фирм когда-то до жути боялся самой паршивой грозы!
Алексей взглянул на часы, потом опустил поддернувшийся рукав своего легкого черного пальто. Вот-вот должны были приехать, тогда какого черта за окном до сих пор такая глушь?!
Вся эта поездка была совершенно некстати. "Модильон" завален аппетит-ными заказами, которые конкуренты так и норовят вырвать прямо из зубов, - несколько роскошных особняков, бильярд-кафе, еще одно кафе, потребовав-шее стиль "романтизм", полное переоформление двухэтажного кинотеатра в стиле "ТехноАрт" и абсолютная перестройка типовой гостиницы в стиль "классицизм". Кроме того, один кадр потребовал себе особняк с огромным зимним садом, а владелец фирмы ландшафтного дизайна и озеленения, рабо-тавшей с ними сообща, в последнее время начал выкобениваться. А тут еще, как назло, мамаша на старости лет связалась то ли со свидетелями, то ли с адвентистами, то ли еще с какими-то крестоносцами и теперь собиралась пе-реписать на них свою двухкомнатную квартиру, чтобы в ней устроили мо-лельный дом. Молельный дом, как же! Спасибо, соседка сообщила, а то ма-маня в следующий раз звонила бы из приюта для престарелых! Ничего, сей-час он приедет и устроит этим свидетелям такое свидетельство - до конца жизни будут иметь дело только с пюре, клизмами и судном. Алексей купил матери квартиру на свои деньги и не позволит, чтобы какие-то кадры в рясах ее прибрали. Конечно, если он захочет, он может купить сто таких квартир, но дело было в принципе. Плохо то, что башню матери подкосили охрени-тельно не вовремя! Не то, что недели - дни расписаны по минутам! Алексей старался быть пунктуальным и рациональным - и работа, и спорт, и отдых с друзьями - строго в свое, определенное время. И везде выкладывался без ос-татка: работал в поте лица, ведя изощренную и упорную борьбу за клиентов; доводил себя до изнеможения в тренажерном зале, до онемения отмахивал руку в боулинг, а отдых с приятелями, будь то ресторан, сауна или его собст-венная квартира, редко обходился без грандиозной попойки и скандала. Не-которые из приятелей утверждали, что ему нельзя много пить - якобы, пере-пивая, он иногда звереет так, что унять его нет никакой возможности. Евсиг-неев таких случаев не припоминал и считал враньем, кроме того, все прияте-ли тоже перепивались так, что даже ширинку сами не могли расстегнуть, - уж откуда им-то помнить?!
Он еще раз взглянул в окно - на этот раз с отвращением, потом достал со-товый телефон и начал нажимать на кнопки. Перед ним, в неширокой щели между креслами, мелькнула рыжеволосая девичья голова в черном берете - девушка, склонившись, что-то искала в своей сумке. Алексей оценивающе прищурился. Симпатичная. Хорошо бы, блядь. С такими проще - долго не выкобениваются. Если ее не встречает какой-нибудь хахаль, можно попробо-вать состыковаться с ней по приезде. Вряд ли она будет против - бабы нико-гда не были против него - и внешность, и деньги на его стороне. Только бы не оказалась себе на уме. Мозги у женщины должны быть покороче, а ноги подлиннее. И вообще он предпочитал проституток - все делают на высшем уровне, и хочешь - слушаешь их трепотню, а хочешь - прикажешь заткнуть-ся, и они заткнутся, потому что им за это платят.
- Ваш абонент временно недоступен, - ласково сообщила трубка.
Алексей негромко выругался и повторил вызов. Он ждал с фирмы важного звонка, но его все не было, поэтому он решил позвонить сам - и вот вам, здрассьте. Ничего удивительного - в дождь все у него идет наперекосяк.
Дожидаясь ответа, Алексей скучающе посмотрел налево. Соседа у него не было, а поговорить хотелось, кроме того, в дороге часто удавалось заводить полезные знакомства. В поле его зрения попал сидевший напротив в сосед-нем ряду и тоже в одиночестве худощавый черноволосый человек с тонкими, немного женственными чертами лица, смахивавший на какого-то актера, и разглядывал пластмассовые колечки. Ювелир что ли? "Ювелир, не ювелир, но то, что еврей - это точно!" - кисло подумал Алексей и отвернулся. Его пальцы начали вытанцовывать на подлокотнике кресла, выстукивая какой-то мотив, безотчетно попадая в такт разбивавшимся о стекло дождевым каплям.
* * *
Светлану Бережную разбудил голод, и она выпрямилась, сонно оглядыва-ясь, - ладная, спортивная девушка с коротко постриженными пушистыми каштановыми волосами и такими же каштановыми глазами, в выражении ко-торых сейчас была почти такая же взъерошенность, как и в прическе.
Автобусной тряски она не почувствовала - неприхотливая и в жизни, и во сне, она была невосприимчива к таким мелочам. А вот голод - это уже по-серьезней. Ее тело постоянно настоятельно требовало еды, и ела Света много и часто, при этом, на зависть подругам, без малейшего ущерба для фигуры. Возможно, потому, что регулярно занималась танцами, а, кроме того, редко сидела на месте. С принадлежавшими ей пекарней и пиццерией было много забот, а то время, которое им не доставалось, Светлана проводила в домаш-них хлопотах. Она была очень хозяйственная - определение именно с тем округлым, не редуцированным "о", придающим слову особую уютность и в чем-то очаровательную деловитость. Ее большая квартира сияла чистотой, вещи всегда лежали на своих местах, и на всем лежал отпечаток аккуратно-сти, в чем-то даже педантичности. Единственное, в чем Светлана позволяла себе небрежность, - это готовка.
Кухня - огромная, совмещенная со столовой, была сердцем квартиры, а готовка - Светланиной страстью. Рецептам, умещавшимся в ее голове, не было числа, готовила она вкусно и умело, и наблюдать за ней на кухне было все равно, что смотреть, как художник в порыве вдохновения бросает на по-лотно мазок за мазком. Блюда были ее картинами и ее поэмами, они шли из самого сердца ее души, и она считала, что соблюдать при их приготовлении точность и аккуратность было недопустимо - все равно, что пытаться создать картину с помощью линейки. Светлана всегда все делала на глаз, руки ее порхали с небрежной быстротой и никогда не ошибались. Стол и плита были ее палитрой, а продукты красками - и нежная белизна муки и майонеза, и все оттенки красного - от ярких томатов до густого бордо очищенной свеклы, и умытая густая зелень огурцов и трав, а легкая - капусты, и желтизна сыра и яичных желтков, и янтарный мед, и оранжевая свежесть моркови. Никто не мог так быстро и ловко разделать рыбу или птицу, нарезать овощи и зелень или замесить тесто и уж точно никто не мог так изобретательно и празднично украсить даже самое простое блюдо, превратив его в маленький аппетитный шедевр - настолько прекрасный, что его даже было жаль съедать. Она нико-гда не пользовалась современными кухонными приспособлениями, облег-чавшими работу хозяек, считая, что они только уродуют ингредиенты, кото-рые, на самом деле, должны получать силу от приготовивших их рук, а не от всяких электризованных железок. С ножами Светлана управлялась не хуже, чем опытный хирург со скальпелем, из-под ложек никогда не летели брызги, ничто и ни разу не было не дожарено или пережарено. Она знала - то, что делаешь с любовью, никогда не может получаться плохо.
Почти каждый вечер в доме Бережной бывали гости, которые могли в полной мере оценить ее искусство. На все предположения друзей о том, что Света могла бы стать богом в любом элитном ресторане, она лишь презри-тельно приподнимала брови. Готовить за деньги? Никогда! Кроме того, в деньгах она не нуждалась, ей всего хватало.
Она посмотрела сквозь мокрое стекло на стремительно мчащиеся деревья. Мокрые пожелтевшие листья казались неряшливыми, неприглядными, и са-ми деревья, придавленные кислым пасмурным небом, выглядели мрачновато, хотя, наверное, в хорошую погоду осенний багрянец и золото этого густого леса были очень красивы. Светлана наклонилась, почти прижавшись к стеклу лбом, и несколько раз выдохнула, смешно выпячивая губы, потом указатель-ным пальцем нарисовала на затуманившемся стекле сердечко. Оно получи-лось неровным и каким-то уж слишком одиноким. Сердитым взмахом ладони она стерла рисунок, потом расстегнула стоявшую рядом на сиденье большую сумку и достала из нее пакет чипсов. Отправляясь куда-то, Бережная всегда брала с собой много еды, а в такой дальний путь - и подавно. Еще целый час - поскорей бы уже приехать. Светлана по-кошачьи зажмурилась, предвкушая предстоящий отдых с друзьями. Кажется, она не отдыхала уже целую веч-ность.
Разорвав упаковку, она вытащила одну хрустящую пластинку, потом дру-гую, положила в рот и разжевала. Подтянула к себе лежавшую рядом книжку в мягкой обложке, на которой были изображены мужчина и женщина в ста-ринной одежде, сжимавшие друг друга в страстных объятиях, открыла ее на том месте, где лежала закладка, и через несколько секунд ее лицо стало от-решенным - под ним было пусто - его обладательница улетела в далекий и волшебный мир романтики.
* * *
Кристина Логвинова перешла из сна в реальность, как это часто бывало, почти незаметно и еще долго отрешенно осматривала автобус из-под полу-прикрытых век, прежде чем поняла, что уже не спит. Такое бывало очень часто, и ее личный психолог говорила, что у Кристины преобладает поверх-ностный сон, а глубокого почти и не бывает... она говорила и о причинах - говорила мудрено, научно - но этого Кристина уже не запомнила, впрочем, ей это и не было нужно. Главное - выполнять предписания, а в любом пред-писании, естественно, кроется и устранение причин какого-либо расстрой-ства. А причины и так ясны - переутомление, постоянные стрессы, усилен-ное внимание "желтой" прессы к ее личной жизни, а также алкоголь и, воз-можно, то, что она по старой памяти бурной молодости периодически позво-ляла себе побаловаться сигаретками с особой начинкой, хотя от травки, вроде как, никакого вреда быть не может. Ничего удивительного - жизнь известной певицы всегда полна сложностей, а постоянные выступления и богемные ту-совки отнимают много сил и здоровья.
Кристина выпрямилась и сморщила нос, потом надрывно закашлялась и испуганно схватилась за горло. Ничего удивительного, что она проснулась, - в автобусе жутко воняет, аж в глазах защипало. Пожар что ли? Она привстала и в панике огляделась - но нет, в салоне не было ни пламени, ни клубов ды-ма, пассажиры вели себя совершенно спокойно, не выражая ни малейшего стремления спешно спасаться бегством. Какая-то блондинка, неспешно рас-чесывавшая свои роскошные волосы, взглянула на нее с ленивым удивлени-ем, и Кристина поспешно опустилась на сиденье, продолжая успокаивающе массировать шею. Все понятно, просто старый автобус, но как бы с такой во-нью ей не потерять голос - в горле уже першит, а у нее послезавтра запись с Басковым, а еще через два дня она должна ехать на гастроли в Германию.
Логвинова вздохнула - вздох получился капризно-раздраженным. Только бы все было нормально, только бы никто не сглазил - мир полон завистни-ков, которым не удалось добиться того, чего добилась она. Потому и прихо-дилось значительную часть денег тратить на знающих экстрасенсов и дипло-мированных магов, которые охраняли ее от всяческого зла. В дороге же, ко-гда не было возможности даже позвонить кому-нибудь из "защитников", она полагалась на изобилие самых разнообразных талисманов. У нее были и си-не-зеленый аквамарин, оберегавший от порчи и предупреждавший об опас-ности, и гранат, который должен был приносить счастье, и довольно круп-ный изумруд в перстне (он мог давать способность предвиденья, особенно, если положить его под язык - пока, правда, у нее не получалось, но, возмож-но, лишь потому, что до сих пор предвидеть было особо нечего), и рубин, не-сущий удачу и долголетие, и хризолит, отгонявший ночные кошмары, и тиг-ровый глаз, снимавший усталость и защищавший от ненависти и коварства конкурентов, и кулон с огромной заговоренной жемчужиной - один из ее главных амулетов от бед и несчастий. На шее Кристины также висели: пра-вославный крест - на золотой цепочке, а египетский с ушком - Анх - на се-ребряной, кроме того, она носила на шее тисовые четки. В сумочке Кристина держала обсидиановую пирамидку, кроличью лапку, пузырек с заговоренной водой (в нее верила не особо, но пригодится) и травы в шелковом мешочке, собранные "особым образом". Между лопатками, вдоль позвоночника, изви-вался искусно вытатуированный когтистый и хвостатый дракон, похожий на диковинный корень, - символ счастливого случая, китайский дракон Чиао, тогда как на левой груди была вытатуирована пчела - индуистский символ реинкарнации. Зная значения обеих татуировок, Кристина все же сделала их больше ради красоты. То, что она частенько обращалась то к одной религии и культуре, то к другой, а то и к нескольким сразу, Логвинова вполне осозна-вала, но не считала это каким-то святотатством, полагая, что вера есть вера в любом случае - она едина, просто для каждого народа выражается в чем-то своем, поэтому заимствовать что-то то у одного культа и мировоззрения, то у другого вполне допустимо - так же допустимо, как и смешивать их. Пока это было еще увлечением, некой серьезной взрослой игрой, и Кристина была уверена, что в манию это не перерастет никогда - никаких там сект, мона-стырей и религиозного фанатизма.
Кристина зевнула, деликатно прикрыв рот ладошкой, хотя рядом никто не сидел, потом поправила волосы - угольно-черные, с прокрашенными в них ярко-красными прядями, постриженные в стиле "акульи зубы" - очень длин-ные со спины и совсем короткие спереди. Эту прическу с поэтическим назва-нием "пламя в ночи" она сделала совсем недавно, и очень себе с ней нрави-лась. Муж... вернее, теперь уже бывший муж, прическу не одобрил, но это его сугубо личные трудности. Все, что было с ним связано, ее уже давно не касалось. Серость, бездарность, балласт... зачем она вообще за него выходи-ла? Недолгое время замужества прошло как-то мимо нее, всплывая лишь от-дельными, ничего не значащими картинками, словно она была посторонним человеком, на минуту заглянувшим с улицы в чужую комнату и в чужую жизнь, а потом отправившимся дальше, по своим делам. Жаль, что для того, чтобы развестись, пришлось возвращаться в родной город, потому что род-ной - вовсе не обязательно любимый, да времени много потеряла.
Логвинова достала из сумки плеер, надела наушники и в ее ушах громко зазвучал ее собственный голос, певший одну из самых популярных песенок "Тень моей любви". Она откинулась на спинку кресла, рассеянно глядя на мокрые деревья за окном и слушая себя - внимательно, придирчиво и с удо-вольствием, и камни в ее бесчисленных перстнях поблескивали умиротво-ренно, похожие на подуставших и мирно дремлющих на посту стражей.
* * *
Лешка был единственным, кто толком так и не проснулся. Нельзя было назвать пробуждением то состояние, в котором он, не открывая глаз и не осознавая ни того, где находится, ни даже себя, на ощупь поменял диски в своем сиди-плеере, сунув прежний диск в стоявший рядом на сиденье пакет. Потом нажал на воспроизведение, и по его губам расползлась улыбка - от-решенная, словно и ей снились какие-то свои, особенные сны. Просыпаться он не собирался - ни тряска, ни дождь, ни голоса не могли ему помешать. Он знал, что просыпаться еще не время.
* * *
Виталия Воробьева, сидевшего прямо за креслом водителя, разбудили не дрогнувший автобус, не дождь, не сны, не истекшее время, засеченное телом для отдыха - ничто из того, что обычно чаще всего будит людей. Его разбу-дила тревога, четкое, почти осязаемое чувство опасности, сравнимое с хоро-шим тычком под ребра или чьим-то истошным воплем.
Он выпрямился в кресле, тут же открыв совершенно не затуманенные сном глаза, как будто вовсе и не спал. Обладая реакцией хищника, которого малейшие, хоть мало-мальски тревожные перемены, будь то звук, запах или просто некое особое изменение в самой атмосфере окружающего мира, при-водят в состояние мгновенной внимательной бодрости, Виталий быстро ос-мотрелся, оценивая обстановку и выискивая источник опасности. Чутье не могло его подвести. Оно никогда его не подводило - опасность он всегда чувствовал так же безошибочно, как и смерть, этому быстро учились...
Виталий неожиданно вздрогнул, и его серо-синие глаза, только что смот-ревшие внимательно и настороженно, вдруг стали беспомощными и затрав-ленными - глаза человека, который не в силах вспомнить, кто он такой, где очутился и как сюда попал. Губы искривились, сжались в узкую полоску, ло-вя уже готовый вырваться вскрик, пальцы левой руки судорожно вцепились в запястье правой, безжалостно сминая его, так что захрустели суставы. Боль, как ни странно, принесла подобие успокоения, и он чуть расслабился, глубо-ко вздохнув, потом поддернул вверх рукав кожаной куртки и посмотрел на свою правую руку, чуть шевеля пальцами, словно пытался нащупать в возду-хе нечто, видимое только ему одному. Облизнул пересохшие губы. Запозда-лое осознание только что приснившегося - настолько реального, что на долю секунды он и в самом деле подумал, что...
Что?!
Сон исчез, хотя только что он помнил... Исчез в один миг, как рисунок на песке, захлестнутый высокой волной, оставив после себя лишь легкий и уже тоже исчезающий след боли, страха, особой горечи и грызущей тоски, понять которые нельзя, если только ты не...
Что?!
Виталий вздохнул и тряхнул головой, отгоняя наваждение. Что бы там ни было, это просто сон, кошмар, бред, которого не существует и о котором не стоит задумываться. Что сон? - за горло не схватит, по голове не огреет. Только вот рука... рука почему-то очень его беспокоила. Что-то с ней было не так, с этой рукой, что-то очень и очень не так... Виталий еще раз взглянул на свою раскрытую ладонь, его пальцы сжались на запястье в последний раз, а потом отдернулись - раздраженно и в то же время с явным облегчением. Он хмыкнул. Рука как рука. Надо же, привиделось... Переутомился что ли?
Руки Виталия легли на подлокотники кресла с обманчивой расслабленно-стью. Пальцы и тыльные стороны ладоней покрывало множество свежих мелких царапин и проколов, словно Воробьев долго что-то искал в густых ежевичных зарослях, и, мимолетом взглянув на них теперь, Виталий чуть улыбнулся уголком рта. Он отвозил племяннице щенка чау-чау в подарок на день рождения, и дорогой тот, вертлявый и непоседливый, изжевал ему все руки, то пытаясь обрести свободу, то просто убивая время. Исцарапанные ладони еще хранили тепло щенячьего тела - живое тепло, одно из самых за-мечательных ощущений в мире. Сестра, конечно, увидев "подарок", в первые минуты едва не открутила Виталию голову, но смирилась очень быстро. Хо-рошенькая сучка - много шерсти и чуть-чуть зубов и глаз - с грозным име-нем Гера очаровала всех почти моментально, а когда, заснув, захрапела, раз-валившись кверху лапами и чуть подергивая во сне кончиками коротких ушей, даже сестра сказала с обреченным умилением: "Ладно, пусть живет".
У самого Виталия в его небольшом двухэтажном доме жили двое чау-чау, у каждого из которых был свой этаж и каждый весьма ревностно относился к собственной территории. Умные, серьезные и независимые, похожие на ма-леньких, но очень хмурых медведей, они научили себя уважать и, в свою очередь, уважали хозяина - чувство, рожденное не палкой, но взаимным до-верием и справедливостью. Уважая хозяина, они уважали и его собствен-ность, и, хотя и на одном, и на другом этаже и помимо них хватало живности, на которую они бы с удовольствием поохотились, собаки никогда себе это не позволяли, хоть некоторую из этой живности недолюбливали, а ежа, воро-вавшего у них еду и укладывавшегося в самых уютных местечках, и вовсе ненавидели.
Воробьев не был, что называется, зоологическим фанатом, не держал дома сто кошек и двести собак, и в его доме не было такого, чтобы не протолк-нуться, но, все же, дом был населен. Виталию сложно было это объяснить, но ему нравилось окружать себя жизнью, видеть вокруг жизнь в разнообразных ее проявлениях - видеть свежую зелень растений, смотреть, как мелькают в прозрачной воде юркие рыбки, как неторопливо и словно на цыпочках пере-двигается по приспособленному для него обрубку дерева, вращая своими странными глазами, хамелеон, как ругаются между собой попугаи, склонив голову набок, как неуклюже топочет по своим делам трехлапый, когда-то угодивший под машину еж. Чау-чау, все же, были его любимцами, знали об этом и умело этим пользовались, относясь к прочим привязанностям Виталия со снисходительным презрением.
Да, жизнь. Ему нравилось смотреть на жизнь, прикасаться к жизни и соз-навать, что этой жизни ничто не угрожает. И идти на крайние меры, чтобы угрозы не возникало. К животным это не относилось, но людей он не щадил. Пусть будет больно сейчас, зато выживешь потом и к боли будешь готов все-гда. Он вел школу женской самообороны и к своим ученицам относился без всякого снисхождения и жалости - девчонки вплоть до выпуска уходили до-мой в синяках и ссадинах. Все же палку он не перегибал и очень тщательно следил, чтобы ни одна из его учениц не бросила занятий. Те, кто попадали в его школу, могли уйти из нее лишь выучившись, лишь тогда, когда он мог быть спокоен за их дальнейшую судьбу. Виталий бывал жестким, иногда бы-вал и жестоким и перед выпуском устраивал своим ученицам настоящие эк-замены по выживанию. Когда он считал, что какая-либо из девушек уже вполне обучена, то с помощью одного или двух крепких ребят организовы-вал на нее нападение - самое настоящее, без всякой фальши. И если ни о чем не подозревавшая ученица показывала хорошую реакцию на фактор неожи-данности и успешно отбивалась, он со спокойной совестью отпускал ее из школы. Жестоко? Пусть так. Но его девчонки могли спокойно ходить по го-роду в любое время суток и дать отпор любому любителю легких денег и да-рового женского тела, а то и какому-нибудь маньяку, вздумай они к ним су-нуться. Взять хотя бы недавний случай - одна из выпускниц легко отправила в нокаут своего бывшего приятеля, попытавшегося на почве уязвленного са-молюбия перерезать ей горло. А не будь Виталий жесток в своей преподава-тельской работе, девчонку бы, возможно, сейчас хоронили. Так-то.
Взгляд Воробьева скользнул по мокрому окну, по ссутулившейся спине сидевшего перед ним водителя, по ветровому стеклу, снова по водителю, пе-ребежал на девушку в соседнем ряду, которая, откинувшись на спинку крес-ла и закрыв глаза, чуть покачивала головой в такт звучавшей в ее наушниках музыке, с праздным мужским интересом огладил ее ноги в высоких, чуть ли не до бедер сапогах, опять переместился на водителя, на этот раз уткнувшись ему в затылок, потом двинулся было к летящему мокрому заоконному пей-зажу, но на середине пути вдруг запнулся, дернулся и метнулся обратно, сно-ва вонзившись в стриженый водительский затылок. Виталий чуть выпрямил-ся в кресле, потом, как бы между прочим, передвинулся на соседнее - ближе к проходу, откуда он мог частично видеть профиль водителя - молодого еще мужчины, русоволосого и широколицего, напряженно смотревшего в лобо-вое стекло и постукивающего по рулю указательным пальцем правой руки, под грязным ногтем которого темнел кровоподтек. Словно почувствовав его взгляд, водитель чуть повернул голову. Но Виталий продолжал наблюдать - и за ним, и за дорогой, и даже за постукивающим по рулю пораненным паль-цем, неотвратимо ощущая, как с каждой уходящей секундой тревожное предчувствие перерастает в уверенность.
Что-то было не так. Пока он еще не понял, что именно, но что-то было очень и очень плохо. И водитель знал об этом.
II.
Алина вытащила из стоявшего на соседнем кресле пакета бутылку мине-ральной воды, машинально подстукивая ногой в такт игравшей в салоне ка-кой-то немудреной иностранной песенке, крутанула крышку и вскрикнула, когда взболтавшаяся от тряской поездки вода с веселым шипением брызнула во все стороны.
- Черт, нельзя поосторожней?! - рявкнул сзади мужской голос. Алина по-вернулась, виновато моргая. Сидевший сзади привстал, перегнулся через спинку ее кресла и ткнул чуть ли не в лицо девушке свой сотовый телефон с поблескивавшими на нем несколькими капельками воды.
- Мне наплевать, что там у вас растряслось! - перебил ее владелец теле-фона, бережно обтирая свой аппарат рукавом дорогого черного пиджака. - Если он сломался, я с вас взыщу, не сомневайтесь!
- Но я же не специально! - голос девушки слегка зазвенел от возмущения. - И потом, всего пара капель попала...
- Это - дорогая вещь! - темноволосый, с небольшими залысинами на вис-ках мужчина еще раз взмахнул телефоном перед глазами Алины и опустился на свое сиденье. Его гладко выбритое, породистое лицо потемнело от бешен-ства.
- Неуклюжая курица! - пробормотал он - вполголоса, но так, чтобы си-девшая впереди девушка услышала. Несколько секунд он нажимал на кноп-ки, потом торжествующе провозгласил:
- Пожалуйста, не работает!
- Бросьте! - лениво сказал сидевший на соседнем ряду худощавый чело-век, прикрывая крышку обтянутой красной замшей небольшой коробочки. - Во-первых, девушка извинилась. Во-вторых, подобные вещи предусмотреть нельзя. А в-третьих, вы уже полчаса возитесь со своим телефоном совершен-но безрезультатно.
- Вам-то откуда знать! Вы же дрыхли все это время! - огрызнулся Алек-сей, с легким недоумением ощущая в себе уже не раздражение, а самое на-стоящее бешенство. Сотовая связь сдохла, автобус вот-вот развалится - дре-безжит на ходу, и весь салон провонял выхлопными газами, да еще безмозг-лые бабы, которые вечно тащат с собой гору всяческой снеди и не могут да-же толком бутылку открыть, и всякие уроды, которые позволяют себе вме-шиваться в чужие разговоры!
И дождь...
- Дрыхли! - с вызовом повторил он, в упор глядя на "ювелира-еврея" су-зившимися глазами. Тот спокойно пожал плечами и мягко, снисходительно сказал:
- Спорить с подобными вам людьми бесполезно - одна головная боль и ничего больше.
Обладатель телефона зло что-то ответил, но Борис уже отвернулся и за-был о нем. Он хорошо знал такой тип людей. На таких проще не обращать внимания, и тогда вся их злость сама собой сходит на нет. Такие много кри-чат, но за их криками, как правило, одна лишь пустота, и будь Борис атлетом с пудовыми кулаками, скандалист вообще бы слова не сказал в его сторону. Но Борис атлетом не был и предпочитал первый тип тактики. Он вставил нужную фразу в нужный момент, потому что вообще никак не отреагировать на подобное нельзя, но теперь об инциденте можно и забыть.
- Почему мы так опаздываем?! - Ольга, не выдержав, выглянула в проем между креслами. - Эй, сударь за штурвалом! Я к вам обращаюсь! В чем де-ло?! Уже минут двадцать, как должны быть в городе!
- Ничего подобного! - возразил с сонным весельем мужской голос в со-седнем ряду. - Еще полчаса как минимум!
Над спинкой кресла появилась взлохмаченная голова и одобрительно ус-тавилась на Ольгины ноги, видневшиеся из-под разошедшихся пол кожаного френча.
- Дамочка, не наводите панику раньше времени. Ну опоздаем минут на пятнадцать - и что? Иначе и быть не может. Общественный транспорт всегда опаздывает. Это такой обычай.
- Спец по общественному транспорту, тоже мне! - Харченко презрительно фыркнула, открывая сумочку. Олег ухмыльнулся и сполз обратно на сиденье, томно обмахиваясь черной кепкой.
- Я спец по любому транспорту. С удовольствием бы перебрал вашу ходо-вую.
Позади него кто-то хрюкнул от сдерживаемого смеха. Алина невольно улыбнулась, пряча в пакет злополучную бутылку. За два кресла от нее чих-нули, потом послышалось удивленное неразборчивое бормотание.
- Слюни подотри! - отрезала Ольга со спокойной злостью, деловито копа-ясь в своей сумочке. Ее собеседник усмехнулся в пространство, откинулся на спинку кресла и нашлепнул кепку себе на лицо. Закинул руки за голову, по-том вытянул ноги, вернее, попытался это сделать.
- Господи, меня уже тошнит от этой вони! - произнес капризный девичий голос где-то в начале салона. - В самом деле, неужели нельзя ехать побыст-рее?! Как на похоронах тащимся!
- Быстрее нельзя - дорога скользкая, - водитель еще больше ссутулился за рулем. - Уже скоро приедем, потерпите. Самую малость припоздаем.
Сидевший за его спиной человек, до того вроде бы рассеянно наблюдав-ший, как дворники ритмично обмахивают мокрое ветровое стекло, резко по-вернул голову и внимательно посмотрел на водителя. Потер большим паль-цем короткие темно-русые бачки и спросил - равнодушно и негромко, так что услышал только водитель:
- Гарантируете?
- Ну конечно! - в противоположность ему водитель почти выкрикнул от-вет.
Борис уронил очередной макет в коробочку и удивленно выглянул в про-ход - в голосе водителя ему послышались неуместные вроде бы, истериче-ские нотки, словно того подловили на чем-то криминальном или непристой-ном или...
...или он чего-то испугался...
Показалось? Да нет, вон и рыженькая, так неудачно открывшая бутылку, привстала, держась за спинку кресла, и смотрит удивленно-настороженно. Борис повернул голову - в конце салона еще одна женщина перегнулась че-рез ручку кресла - так, что ее длинные светлые волосы почти касались гряз-ного пола. Мельком он подумал, что волосы у женщины воистину роскош-ные, сейчас такие редко увидишь, и едва удержался, чтобы не попросить ее приподнять голову, дабы не запачкать чуть завивавшиеся на концах пряди.
- Что-то с автобусом? - хриплым со сна голосом спросила она. Впереди на своем кресле недовольно заворочался "спец по транспорту".
- Все в порядке с автобусом! - раздраженно пробурчал он из-под кепки. - Что за паникеры собрались сегодня?! Дайте поспать человеку! Шеф, нельзя ли сделать потише это "гумца-гумца"?! И так башка квадратная...
Водитель протянул руку и послушно убавил громкость магнитофона, по-том снова вернул ладонь на руль.
- Откуда вам-то знать, что все в порядке?! - Марина подобрала свободно спадавшие волосы, перекинув их через согнутую руку, и через несколько кресел от нее директор ювелирного филиала удовлетворенно улыбнулся. - Вы же его не разбирали, не смотрели.
- Я слышу, - снисходительно ответил Кривцов. - Так что едьте спокойно. Может, спеть вам печальную колыбельную песнь?
- Избавьте! - язвительно бросила Ольга. Она захлопнула свою сумочку, несколько минут сидела молча, чопорно выпрямившись и задумчиво глядя перед собой, потом повернулась и посмотрела в щель между креслами.
- Не могли бы вы дать мне зеркало?
Девушка оторвала взгляд от книги и рассеянно посмотрела на нее затума-ненными глазами, очевидно, еще находясь во власти прочитанного или, воз-можно, плавая в каких-то своих сладких фантазиях. К ее губам прилипли крошки жареного картофеля, яркие на фоне густо-малиновой помады.
- Что?
- Зеркало, - повторила брюнетка тоном, каким разговаривают с несмыш-леными детьми. - У вас есть?
- А, зеркало... Сейчас посмотрю.
Она отложила книгу и начала перебирать содержимое своей пухлой сум-ки. Ольга наблюдала за ее действиями с тоской профессора, принимающего экзамен у бестолкового первокурсника, и Света почувствовала этот взгляд, но никак не отреагировала. Такие взгляды ее редко задевали. На людей, ко-торые так смотрят, не стоит обижаться, их можно только пожалеть.
- Забыла, - наконец сказала она, резким движением застегивая замок "молнии". - Надо же! Впервые в жизни забыла зеркало, представляете?!
- Неужели? Очень жаль, - холодно сказала Ольга, совершенно не разделяя ее восторга. - А вам не сложно спросить сзади?
- За мной никто не сидит, разве что через пару кресел спросить... - Света достала из кармана куртки платок и промокнула губы, оставив на ткани жир-ный поцелуйный след. - Автобус-то сегодня почти пустой...
Алина пыталась рассмотреть что-нибудь сквозь стекло, по которому хле-стали косые струи дождя, но единственным, что удавалось увидеть, были размытые силуэты деревьев, стремительно улетающие назад. Деревья росли сплошняком, почти вплотную подступая к дороге, и конца-края им не было видно. Она не помнила этой местности, правда это еще ни о чем не говорило. Да и о чем это могло бы сказать, кроме того, что город почему-то еще далеко, хотя автобус идет на вполне приличной скорости. Ни единого строения, даже какого-нибудь жалкого сарайчика, и ни единого просвета в стене деревьев. Интересно, что это за деревья?
Она взглянула на часы, хмуро покачала головой и внезапно осознала, что не на шутку разнервничалась. Оттого ли, что поставщики могут ее не дож-даться?
- Простите, у вас не будет зеркала?
Алина вздрогнула от неожиданности и почти испуганно посмотрела на не-заметно подошедшую к ее креслу девушку, потом заставила себя улыбнуть-ся.
- Конечно, сейчас. Как же это так - у женщины и нет зеркала?
Та пожала плечами, склонив голову набок - жест получился виноватым и неожиданно детским. Длинная каштановая челка упала ей на лицо, закрыв один глаз, и девушка словно бы спряталась за ней.
- Еще одно исключение из правила! - она громко засмеялась, когда через несколько минут Алина подняла голову от распотрошенной сумки, недо-уменно глядя в пространство. - Тоже забыли, да? Забавно. Три женщины без зеркала - это уже нонсенс! Ну, извините.
Она повернулась и пошла к своему креслу, а Алина еще раз заглянула в сумку, мучительно стараясь вспомнить, клала ли она сегодня в нее пудрени-цу? Напрасно. Сегодняшнее утро затягивал такой плотный туман, словно оно отстояло от настоящей минуты на несколько лет. Она смутно помнила только две вещи - как дремала в такси по дороге на вокзал и как, покупала сигареты, только вот не помнила где. Алина даже не смогла толком вспомнить, какая на улице стояла погода и как она садилась в автобус. Да, хорошо вчера поси-дели, ничего не скажешь! Впрочем, все это ерунда, по сравнению с тем, что ресторан, мечта всей жизни, наконец-то открылся, работает, и к вечеру она вернется и снова увидит, как уютно светят на столах лампы под маленькими абажурами, услышит легкий плеск воды, сбегающей тонкими, почти невесо-мыми струйками в обложенный округлыми камнями крохотный "пруд", в котором показывают мокрые спины серебристые губастые карасики. Правда, "ресторан" - это, наверное, сильно сказано. Ресторанчик. Но свой. Конечно, проблем с ним еще будет... Алина мотнула головой, чувствуя, что ее опять начало клонить в сон. Она взглянула на часы, философски пожала плечами и закрыла глаза, поудобней устроившись в кресле.
Полчаса прошли в тишине, если не считать злобного бормотания Алексея, все еще возившегося со своим телефоном, чьего-то похрапывания и громкого хруста поглощаемых стриженой девушкой чипсов. Автобус уверенно мчался сквозь ливень, и щетки "дворников" неустанно размазывали по стеклу бес-конечные струи воды. Раскачивалась укрепленная по верхнему краю ветро-вого стекла желтая бахрома, крутились и подпрыгивали подвешенные тут же вымпелы и незатейливые дешевые игрушки. С прикрепленного возле дверей плаката в салон ослепительно улыбалась длинноногая мулатка в бикини, сто-явшая на фоне прибоя.
Большинство пассажиров, смирившись с тем, что автобус запаздывает, снова задремали. Ольга, нервно кусая губы, поглядывала то на часы, то в ок-но. Ее пальцы находились в беспрестанном движении, то оглаживая и без то-го идеальную прическу, то барабаня по ручке кресла, то теребя ремешок сумки. Она с трудом сдерживалась, чтобы не вскочить и не устроить скандал.
Сидевший за спиной шофера Виталий не спал. Он внимательно смотрел то в лобовое стекло, то на затылок ссутулившегося шофера, и на его лице все больше проступало выражение хмурого, в чем-то даже тревожного удивле-ния. Наконец он потянулся в кресле, хрустнув суставами, и рассеянно сказал:
- До чего ж хреновая сегодня погода!.. Вроде разгар дня, а почти за час ни одной машины не видел!
Шофер вздрогнул и пробормотал что-то вроде "попрятались" и "парши-вая дорога". Его пальцы судорожно сжались на руле, так что побелели кос-тяшки, и заметивший это Воробьев нахмурился еще больше, но его лицо тут же разгладилось.
- Как бы не застрять, - озабоченно сказал он и передвинулся на соседнее кресло, чтобы смотреть на водителя в профиль. - Экипаж-то, прямо скажем, древний.
- Не накаркайте! - огрызнулся водитель, пристально глядя на дорогу. Его лицо было застывшим, только уголок рта чуть-чуть подергивался.
- Как вы без зеркала-то ездите? - поинтересовался его собеседник, глядя на то место, где должно было находиться зеркало заднего обзора. Водитель промолчал, чуть скривившись, точно у него неожиданно разболелся зуб, но Виталий не отставал.
- Я вот одного понять не могу... Я этой дорогой не раз сам машины гонял, только вот теперь почему-то не могу понять, где мы едем?
Руки водителя непроизвольно вывернули руль, и автобус дернулся, слегка накренившись, но тут же выровнялся. Сзади кто-то возмущенно вскрикнул, с полки свалилась матерчатая сумка и тяжело шлепнулась между креслами. Виталий привстал, наклонился к водителю и, придерживаясь за спинку крес-ла, произнес злым шепотом:
- Слушай, мужик! Мы идем на хорошей скорости! Город должен был поя-виться час назад! Ты ничего не хочешь объяснить?! Думаешь, я не вижу, как ты дергаешься?!
Водитель внезапно ударил ногой по педали тормоза, и автобус, визгнув шинами по мокрому асфальту, остановился так резко, что его заднюю часть подбросило, и какое-то мгновение она висела в воздухе, и колеса беспомощ-но вращались, потом ударились о дорогу. Пассажиров швырнуло вперед, с полок посыпались вещи. Шофер ударился грудью о руль, и у него вырвался хриплый возглас боли. Воробьев, судорожно вцепившись в переборку, устоял на ногах, чудом не вылетев в лобовое стекло. Подвешенные игрушки запры-гали в нелепом, дерганом танце, стукаясь друг о друга.
Автобус застыл посреди дороги, урча мотором. "Дворники" с ритмичным скрипом мелькали взад-вперед. По крыше гулко барабанили дождевые капли.
- Вы что - сдурели?! - заорал Борис, вскакивая. Алина, оглушенная, оше-ломленно трясла головой. Марина, всхлипывая, откинулась на спинку кресла, прижимая к лицу ладони. Из-под ее пальцев текла кровь, пачкая высокий во-рот светлого свитера.
Дверь автобуса открылась, и в салон ворвался мокрый холодный воздух. Водитель, держась одной рукой за грудь, вскочил и вылетел из автобуса под дождь, где и застыл, крутя головой по сторонам и что-то бессвязно бормоча. Виталий выскочил следом, ухватил водителя за отвороты бежевой куртки и со всей силы стукнул о борт автобуса. У водителя вырвался квакающий звук.
- Ты куда нас завез?!
- Н-не знаю, - водитель жадно хватал ртом воздух вместе с дождевыми ка-плями. - Я сам ничего не по...
- Как это "не знаю"?! - Виталий еще раз стукнул его об автобус, потом отпустил и отступил на шаг. По его лицу текла вода, мокрые волосы прилип-ли ко лбу. - Первый рейс что ли?!
- Я десять лет на этом маршруте! - яростно возразил водитель, потирая ушибленную грудь. - Я ехал, как всегда... я просто... Я не знаю этой дороги! Этой - не знаю!.. И я не мог на ней оказаться! Я нигде не сворачивал! Я ехал, как обычно, а потом... - он запнулся, моргая мокрыми ресницами.
- Что потом?! Начал ехать необычно?! - Виталий, крепко сжав губы, от-вернулся, глядя сквозь стену дождя туда, куда убегала мокрая асфальтовая лента, окаймленная шеренгами раскидистых деревьев. Казалось, он совер-шенно не замечает, что уже насквозь промок. Потом произнес - уже спокой-ней: - Да-а, блин, Элли, мы уже не в Канзасе!
- А где - можно узнать? - с неожиданной вежливостью осведомился Кривцов, который, стоя на автобусной ступеньке, уже несколько секунд слу-шал странный разговор и, наконец, счел нужным принять в нем участие.
- По-моему, я задремал... - пробормотал водитель, тупо глядя в простран-ство. - Задремал тогда... я... но секунды на две, не больше... я... но я не мог за это время никуда свернуть... я бы сразу понял... я...
- Я правильно улавливаю? - осведомился Олег, задумчиво сдвигая кепку на затылок. Виталий кивнул, не оборачиваясь и продолжая вглядываться в невидимый горизонт.
- Похоже мы заблудились.
- Хе! - Олег неожиданно повеселел. - Что это за хреновина?! Мы не могли заблудиться! Здесь на Брянск только одна дорога!
Водитель громко сглотнул, и его глаза удивленно округлились. Светлые ресницы теперь моргали с такой скоростью, что их движение почти не улав-ливалось. Виталий медленно повернул голову и так же медленно произнес, четко выделяя каждое слово, словно по одной прихлопывал ладонью на столе костяшки домино.
- Какой! На хрен! Брянск?!
- Обычный. Город такой, - охотно ответил Олег. - Основан, кажется, в ты-сяча сто...
- Я ехал в Самару! - перебил его Виталий. - При чем тут Брянск?!
- Ну, мужик, - стоявший на ступеньке сожалеюще развел руками, - пе-чально тебе это сообщать, но ты капитально ошибся автобусом. Он идет в Брянск - и только в Брянск.
Водитель открыл было рот, но его опередил раздавшийся из автобуса воз-мущенный и в то же время испуганный женский голос.
- Это быть не может!
Все обернулись. Из-за плеча Олега выглядывала девушка в коротком лег-ком пальто, схваченном на талии широким поясом с блестящей пряжкой. Сползший набок берет еле держался на рыжих кудрях, взгляд изумленно рас-крытых глаз суматошно прыгал по ошеломленным лицам стоявших под про-ливным дождем людей. На лбу наливался небольшой кровоподтек от удара о спинку кресла.
- Какая Самара?! Какой Брянск?! Вы что?! - она почти кричала, и облада-тель кепки досадливо поморщился, потирая ухо. - Это же волгоградский рейс!
- Еще лучше! - Кривцов внимательно оглядел ее с ног до головы. - Если б не время года, я бы подумал, что вы оба перегрелись! А может, хорошо кур-нули с утреца, а?! Волгоград, Самара... Это же хрен знает где! Как вас зане-сло на брянский рейс?! Или вы читать не умеете?!
- Волгоградский! - упрямо возразила ему Алина - теперь уже немного жа-лобно - и остановила взгляд на водителе. - Ну скажите же ему! Вы чуть нас не угробили, так теперь...
- Он вам скажет то же, что и я: автобус идет в Брянск - и только в Брянск. Ну нет из Смоленска волгоградских рейсов!.. кажется...
Лицо девушки резко побелело, и веснушки выступили на нем яркой рос-сыпью.
- Как из Смоленска? - с трудом произнесла она, вцепившись в поручень так, что захрустели суставы.
Виталий неожиданно расхохотался, закинув голову, так что дождевые ка-пли беспрепятственно забарабанили по его лицу. Чуть приглушенный шумом дождя сухой смех прозвучал нелепо и пугающе. Водитель съежился и начал бочком пробираться к двери, вытирая спиной мокрый борт автобуса.
- Так, - негромко пробормотал Олег, - вот и спятил один.
- Может, мы внутри все выясним, - сказала Алина почти умоляюще и по-пятилась. - Вернитесь в салон, вы так простудитесь.
- Да, верно, - Виталий, казалось, только сейчас заметил, что насквозь вы-мок. Он поднялся на одну ступеньку и остановился, смахивая ладонью воду с лица и волос. - Только скажи-ка мне, рыжик, из какого города ты ехала?
Алина была настолько сбита с толку, что пропустила фамильярность мимо ушей.
- Из Волжанска конечно!
- Класс! - весело сказал Воробьев, поднялся и прошел в салон. Следом юркнул водитель, и через несколько секунд дверь автобуса с легким шипени-ем закрылась, отсекая брызги и запах мокрой коры. Олег остался стоять на ступеньках, сжав губы и напряженно наблюдая, как водитель ерзает на сиде-нье, потирая ушибленную рулем грудь и что-то бормоча. Пассажиры сидели на своих местах, терпеливо дожидаясь, пока водитель даст объяснения и ав-тобус поедет дальше, только Света стояла возле кресла Марины, которая си-дела, откинувшись на спинку, и прижимала к носу испачканный кровью но-совой платок. Еще один, насквозь мокрый, валялся на полу, чистый Бережная нервно комкала в пальцах. Никто не слышал разговора, и вошедших встрети-ли возмущенными и злыми взглядами.
- Почему... - начала было Ольга, но Света тотчас ее перебила.
- Глупо, конечно, спрашивать, но никто не везет с собой лед?
- Дайте сюда платок, - мрачно сказал Виталий. Борис перегнулся через ручку, взял переданный платок и протянул дальше. Из-за спинки другого кресла высунулась чья-то большая рука, приняла платок, почти потерявший-ся на широченной ладони и вручила его подошедшему человеку. Тот молча повернулся и пошел обратно к двери, которая тут же услужливо открылась.
- Давай, - буркнул "спец". - Вот удачно, раненых нам еще не хватало!
Он высунулся на улицу и вскоре вернул платок насквозь мокрым. Воробь-ев вернулся к пострадавшей, отклонил спинку ее кресла до предела и, сложив платок в несколько раз, пристроил его блондинке на переносицу.
- Дышите через нос, выдох чуть задерживайте. Сейчас остановится.
Рощина беззвучно шевельнула губами и закрыла глаза. Виталий отвернул-ся от нее и сел на одно из пустовавших кресел, взъерошив свои мокрые воло-сы.
- Почему стоим? - деловито спросил кто-то. Олег вздохнул, поднялся в салон и остановился в проходе, облокотившись о спинки кресел и почти по-виснув на них.
- Тут возникла небольшая заминка...
- Я так и знал, что эта рухлядь сломается! - рявкнул Алексей, приподни-маясь. - Она же могла перевернуться! Ты нас чуть не убил - ты это понима-ешь, урод?!
- Как только приедем, вы с этой работы вылетите! - крикнула Харченко, зло уставившись на водителя. Тот равнодушно пожал плечами и отвернулся. По его лицу все еще бродило ошеломленное выражение. Казалось, он не мо-жет понять не только где находится, но и кто он вообще такой.
- Это смотря куда приедем, - негромко сказала Алина, уже вернувшаяся на свое место. Водитель протянул руку и выключил двигатель. На несколько се-кунд в салоне наступила тишина. Магнитофон молчал. Дворники безжизнен-но замерли. Дождевые капли монотонно стучали по крыше и стеклам. Нако-нец, Олег откашлялся, сдернул кепку и посмотрел на нее так, словно видел впервые в жизни. Его короткие пепельные волосы стояли торчком, отчего "спец" напоминал рассвирепевшего ежа.
- Мой вопрос покажется вам всем очень странным, но... Короче, люди, куда вы едете?