Род Лихачёвых оставил достаточно заметный след в истории России. Отец будущего академика был дворянином, но дворянство его было выслуженным, личным – без права наследования. Предки Дмитрия Сергеевича происходили из простолюдинов древнего города Солигалича – с конца XVIII века обосновались в Петербурге и из купцов второй гильдии выбились в потомственные почётные граждане. Некоторые из них – по крайней мере, о матери это известно точно, – были старообрядцами. 

И Лихачёв в куда большей мере, чем два его брата, люди открытые и жизнелюбивые, пошёл в мать, на всю жизнь унаследовав такие характерные для старообрядцев черты, как цельность натуры, затаённое упрямство, скрытность, строгость, неотступность. Плюс пронесённое через всю жизнь классическое петербургское воспитание: гимназии Мая, Лентовской, ложа Мариинского театра – все члены семьи были театралами.  

Много лет спустя сам Лихачёв будет говорить, что его воспитание для той поры, когда слова «честь» и «достоинство» воспринимались совсем не как пустой звук, было самым обычным. Но каким чудом его речь, его манеры, его обхождение будут восприниматься в позднесоветские и первые постсоветские годы!

Были на заре его жизни и события знаковые, предопределившие его будущие труды в знаменитом Пушкинском Доме, – например первая поездка в гимназические годы на Русский Север. Сам Лихачёв вспоминал, что многое в его будущей жизни определилось, когда в свой первый приезд в Москву он увидел «каменное чудо» – не существующий ныне храм Успения на Покровке. 

Но это детали. А в общем... Один из исследователей творчества и жизни Лихачёва очень точно подметил, что именно тогда, в гимназические годы, сформировалась его привычка, его умение воспринимать окружающую жизнь и все её проявления как текст. Случайно ли одна из лучших работ Лихачёва называется «Текстология»? 

Именно это умение, скорее всего, и уберегло его во время пребывания на Соловках, в печально знаменитом СЛОНе – Соловецком лагере особого назначения. Рядом уголовники с их весьма специфической культурой? Исследуем! Как известно, первая научная работа Лихачёва – статья «Карточные игры уголовников» – была опубликована в лагерном журнале «Соловецкие острова». А при случае даже у них можно кое-чему научиться. Лихачёв впоследствии вспоминал об одном из уголовным авторитетов: «Он... обучил меня, как достоинства не терять, а всегда по своей форме ходить. От него и кличку свою я получил "Медяковый штым" – на фене это означало "сообразительный человек"».

На Соловках Лихачёв чудом избежал гибели, по чистой случайности не попав в число трёхсот заключённых, расстрелянных сразу после визита в СЛОН Максима Горького. Потом он не раз будет говорить, что за него был расстрелян кто-то другой, и, значит, ему надо прожить жизнь за двоих — и не только в смысле её продолжительности.

Сбылось. Лихачёв лишний раз доказал своим примером справедливость утверждения другого классика отечественной культуры – «Жить в России надобно долго». 

Хорошо помню его лекцию, прочитанную осенью 1984 года в Политехническом музее, об одном из любимых его произведений древнерусской литературы – «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона. Правда, в конце он добавил: «К сожалению, публикация текста этого памятника в обозримом будущем невозможна». И мягко ушёл от ответа на вопрос, что же такого недозволенного находит цензура в этом «Слове..», – на прямой конфликт с властью Лихачёв, хоть и слыл в научных кругах диссидентом, не шёл никогда.

Вряд ли он мог знать, что «Слово...» уже очень скоро будет опубликовано в дополнительном томе созданного под его же руководством (и впоследствии удостоенном Государственной премии России) издании «Памятники литературы Древней Руси».

Список его научных работ – более полутора тысяч! – изумляет. Конечно, его главным научным интересом была именно древнерусская литература, и в первую очередь – «Слово о полку Игореве»: в библиотеке Лихачёва были все его издания. Именно после исследований Лихачёва практически затихли споры о подлинности «Слова». 

Круг его интересов был очень разнообразным. Помню, как после всех изысканий по древнерусской литературе поразила меня его книга «Поэзия садов» – не с неё ли началась новая волна интереса к русским усадьбам? А Советский – ныне Российский – фонд культуры? А многолетнее главенство в редколлегии легендарной серии «Литературные памятники»? А основанный им и доныне существующий журнал «Наше наследие»? Символично, что именно на здании его редакции висит единственная в Москве мемориальная доска в честь Лихачёва. Поразительны по чистоте интонации его обращённых к детям и многократно переизданных «Писем о добром и прекрасном».

Всевозможные награды его мало волновали – он довольно беспорядочно складывал их в ящик письменного стола, и однажды, когда для какого-то важного приёма понадобилась звезда Героя Социалистического труда, обнаружена она не была, пришлось срочно заказывать копию. А первый экземпляр возрождённого ордена Андрея Первозванного вскоре после награждения отправился на хранение в Эрмитаж.

А грустить его заставляло другое: то, что с годами он превращался из борца за русскую культуру, её радетеля, – в её печальника. Он-то как никто другой знал, каково приходится «малым сим» – провинциальным библиотекарям, музейщикам, которые ему были куда интереснее, чем любые из «ответственных за культуру» высокопоставленных лиц. Каково приходится просто людям, к судьбам отечественной культуры неравнодушным. Люди об этом прекрасно знали – и вполне заслуженно в последние годы жизни называли его «совестью нации». 

Но сам он мало заблуждался относительно своих возможностей. Да, он смог уговорить Бориса Ельцина поехать на похороны царской семьи – кто бы сейчас из нынешней культурной элиты смог бы повлиять на решения, принимаемые на таком уровне? Но что он мог сделать, к примеру, с превращаемой в «лужковский китч» Москвой? Что он мог сделать со всё более необратимыми изменениями в жизни страны, как в зеркале отражающимися в словах и речи? 

«Мы будем жить, как чайки на помойках, – предупреждал Лихачёв одном из последних выступлений на ТВ, – ибо уходит достоинство. Страшны не жаргонные слова и просторечия, а обеднение речи в связи с обеднением жизни. Исчезла любезность. Исчезла репутация – теперь характеристика... Даже животные деградируют – хищная чайка продвинулась уже и на сушу». И противостоять этим чайкам сегодня, увы, некому...