I hear your breath so far from here.
I feel your touch so close and real.
Мир потеряет ценность без тебя. Без твоих рук, без твоих глаз, голоса, улыбки, дыхания; весь этот мир без тебя – лишь красивая заводная игрушка. И завод когда-нибудь кончится.
Солнечный мир открывается мне, когда я встаю с постели и раздвигаю шторы. Из моего окна виден парк; ветерок колышет зеленые волны, а изредка стучится и в мое стекло, донося снизу радостный смех. Но я не слышу этого смеха – стеклопакеты надежно изолируют любой внешний шум. Обычно это удобно, но сегодня здорово раздражает.
Я хочу слышать этот солнечный мир, что сверкает за моим окном.
Где-то там, внизу – ты. Я знаю, ты ведь рано встаешь, не то что я. Наверняка бродишь где-нибудь по парку, слушая музыку и подставляя лицо нежаркому утреннему солнцу. Или же ты сейчас дома, вон в той многоэтажке на противоположном краю парка, и тогда – о, тогда я могу посочувствовать твоим соседям, что наивно мечтали выспаться воскресным утром. Остается только гадать, как в твоей квартире еще не повылетали стекла от мощности новенькой стереосистемы – твоей гордости.
Представляю тебя, носящуюся по комнате и подпевающую очередной мелодии – и улыбаюсь.
И открываю окно.
Я хочу слышать этот мир. Слышать так, как слышишь его ты.
My church is not of silver and gold.
It’s glory lies beyond judgment of souls,
The commandments are of consolation and warmth.
Ты – это свет. Свет в моей душе. Само твое имя значит – «жизнь». Ты свет в моей душе... Но я никогда не стану тьмой в твоей. Я не осмелюсь осквернить твой свет.
Ты не можешь и минуты усидеть на месте. Только что листала книгу, взятую на полке в моем шкафу – кстати, что за привычка трогать чужие вещи, а? – а теперь уже вертишься возле окна, рассматриваешь, будто никогда не видела. Оно у меня большое, светлое, почти во всю стену, с редким тонким переплетом. Я только из-за этого окна и выбрал эту квартиру – и еще из-за парка внизу. Ну и что, что далеко от центра. Я люблю тишину.
Правда, ты и тишина – вещи несовместимые.
Ты говоришь, что было бы здорово расписать это окно – специальными витражными красками, ты знаешь, где такие продаются. Окно большое, должно получиться красиво.
Нет, ну нормально?
А как же парк?
- Но ведь окно всегда можно открыть, - замечаешь ты, чуть приподняв бровь, и я замолкаю под твоим решительным взглядом. В таком состоянии с тобой спорить бесполезно – всё-равно своего добьешься.
Я закрываю глаза. У тебя красивый голос – я могу часами сидеть вот так и слушать, как ты говоришь.
Ты смеешься и заявляешь, что я врун и стрелочник. И применяешь самый веский свой аргумент – диванную подушку. И не надо ля-ля – в твоих руках это поистине смертельное оружие.
- Я нарисую совсем немного, - вдруг становишься серьезной, только глаза продолжают улыбаться. – Вот увидишь, тебе понравится.
И вправду понравилось.
Ты нарисовала на моем окне цветущую сливу – так, словно мы на первом этаже и деревце склонилась над окном, робко тянет веточки к холодному стеклу. Цветы, трещинки на коре, светлые клейкие листочки – рисунок как живой, и мне начинает казаться, что в комнате пахнет влажной корой и нежными бутонами.
Я видел цветущую сливу лишь раз, но запомнил крепко. Возможно, потому что тогда рядом со мной была она, та, которую я так любил когда-то; а возможно, все дело в самих цветах. Я не знаю.
Я уверен, ты не специально выбрала именно сливу; откуда тебе было знать? Я не злюсь. Правда. Я не расстроен и не огорчен. Я не впал в тоску от неудержимо нахлынувших воспоминаний. Я просто устал. Совсем немного. Ты даже и не заметишь, когда проснешься.
Ты свернулась калачиком в моем кресле. Я слушаю твое дыхание, смотрю на чуть подрагивающие во сне ресницы и вдруг очень четко ощущаю, насколько ты младше. Пускай живешь отдельно от родителей, сама себе готовишь и вообще учишься в университете – это же вам не школа какая-нибудь! – вовсю дымишь сигаретами и любишь продинамить какого-то местного мажора, но ты не становишься от этого старше. Тебе всего семнадцать… Это я должен заботится о тебе, а получается почему-то наоборот.
Я накрываю тебя пледом и замечаю на щеке пятнышко темной краски. Надеюсь, она смывается. Но всё-равно тебе безумно идет.
Наверное, нужно будет отдать тебе деньги за краски. Потом, когда проснешься.
Но я почему-то не уверен, что ты позволишь.
You know our sacred dream won’t fail
The sanctuary tender and so frail.
The sacrament of love,
The sacrament of warm is true.
The sacrament is you.
Я мечтаю, - веришь, я тоже все еще умею мечтать, - что когда-нибудь ты возьмешь меня за руку, когда мы будем идти по улице. Но ты никогда не сделаешь этого. Для тебя рукопожатие – особый жест. Я помню.
Ты вставила в уши наушники и совсем меня не слышишь. Но я уже слишком привык к такому твоему поведению и не могу раздражаться, как когда-то, в самом начале нашего знакомства.
Интересно, что ты слушаешь? Лицо у тебя грустное. Это бывает настолько редко, что я не могу отвести взгляд. Ты прекрасна, знаешь? Конечно, знаешь. И умело этим пользуешься в случае необходимости.
А ты помнишь, как мы познакомились?
- Помню, - неожиданно отзываешься ты, и я понимаю, что ты уже давно ничего не слушаешь. Наблюдаешь за глуповатым выражением восторженности, которое возникает на моем лице, когда я смотрю на тебя? Маленькая бестия.
И все же, ты помнишь. В груди разливается терпкое тепло.
- Спасибо, - зачем-то говорю я. Ты чуть заметно киваешь и берешь меня за руку. Молча.
Я тоже молчу. Что я могу сказать, если в груди восхитительная пустота, а в ушах звенит от неожиданно нахлынувших эмоций?
Ладошка у тебя очень мягкая, прохладная и самую малость влажная. Не хочу отпускать.
На окне – весенний цвет, а за окном – летняя гроза. Похоже, что она нескоро кончится.
- Я заночую у тебя, ладно? – голос у тебя неожиданно высокий.
Я пару секунд ошарашено смотрю на тебя – плотно сжатые губы и напряженный излом бровей – и вдруг вспоминаю.
Ты не любишь грозу.
Тебя пугают потоки воды, завывание ветра и мертвенно-белые сполохи молний.
Дурак, как мог забыть? Разве не с грозы все и началось? А еще переспрашиваю, или помнишь ты…
Я что-то невнятно мычу, соглашаясь, и покрепче сжимаю твою ладонь. Придвигаюсь ближе к креслу, на котором ты сидишь, и краем глаза успеваю заметить облегчение на твоем лице.
Не бойся. Подумаешь, ветер. Подумаешь, гром.
Я не позволю какой-то там грозе разрушить мою мечту.
******
I hear your weep so far from me.
I taste your tears like you’re next to me.
Ты веришь в вещие сны? Нет? А я верю. Ведь если бы не мой сон – странный, удивительный и такой прекрасный сон – мы бы могли так никогда и не встретится, понимаешь?
Из моего окна виден парк. Из твоего тоже; мне нравится смотреть вниз и думать, что ты смотришь туда же.
Знаешь, я люблю этот парк. Люблю небо, солнце, раннее утро и людей, всех-всех. Ты когда-то сказал, что я ангел; но это неправда. Ангелы не курят.
Ты улыбнулся и возразил, что я особенный ангел.
И начал таскать у меня сигареты, чтобы я скурила меньше.
Странный ты. Со своим вечным настороженным взглядом исподлобья, колючий и напряженный, как ежик.
Ежики смешные. Ты тоже. Особенно когда тебя что-нибудь раздражает, и ты злишься: так смешно морщишь нос, ну совсем как ежонок, если его взять на руки. Я сказала тебе это однажды, а ты не поверил. И опять недовольно поморщился.
Я долго смеялась, а ты, кажется, обиделся. Ну что я могу поделать? Так стараешься казаться пафосным и невозмутимым, что выглядишь ребенком, не смотря на свои двадцать пять лет и два высших образования. Особенно если вспомнить необъяснимую любовь к сладостям и полнейшую беспомощность в элементарных бытовых проблемах.
Я подхожу к окну и смотрю на твой дом, долго. Музыка гремит на всю катушку, окна распахнуты, но соседи давно привыкли – а ведь раньше долбились в стены, а один особо гнусный тип пару раз вызывал милицию. Но потом даже он плюнул и обшил квартиру звукоизоляцией.
Ты, наверное, только что проснулся. Ты всегда ложишься очень поздно, если вообще спишь; встаешь, соответственно, тоже поздно. Работаешь на износ, а пытаться остановить тебя – что с ножом на танк; так же бессмысленно. Лучше просто быть рядом и следить, чтобы ты не забыл вовремя поесть.
Так я и буду делать. Если ты зовешь меня ангелом – я стану им для тебя. И для начала, пожалуй, брошу курить.
My weak prayers are not enough to heal
All the ancient wounds, so deep and so dear.
The revelation is of hatred and fear.
Знаешь, мне страшно. Постоянно. Я боюсь, что нечаянно задену твои старые раны, и ты отвернешься от меня. Я ведь совсем-совсем ничего о тебе не знаю – и очень сильно хотела бы узнать.
Ты рассказывал мне о ней однажды. Говорил тихо, долго, будто вспоминал старую красивую сказку. Говорил о девушке, из-за которой все бросил и уехал в другой город. Говорил о том, что встретил ее случайно, что этого могло и не быть, но случилось же? Меня ты тоже встретил случайно, помнишь? Ты говорил, что она стала жизнью для тебя. Знаешь, мое имя тоже ведь означает «жизнь». Я смогу заменить ее для тебя?
Ты углубился в работу, а я брожу по комнате, по старой привычке всего касаясь – хоть и успела запомнить всю обстановку до мелочей. Беру первую попавшуюся книгу – оказались детские сказки. Ну надо же. Я почему-то думала, что их у тебя не водится. Действительно, откуда сказки в доме, где никогда не было детей?
Я бы спросила, но не уверена, что хочу слышать ответ.
Возможно, это память детства, но год издания говорит об обратном.
Возможно, тебе подарила ее мать, но я уже знаю, что у тебя не было матери.
Почему, почему ты хранишь ее?
Захлопываю книгу. Ложу на диван и иду к окну, игнорируя твои косые взгляды.
Слишком высоко. Ты живешь слишком высоко, знаешь? Я люблю, когда деревья заглядывают в окна. Впрочем, я, как и ты, живу на последнем этаже; в этом мы равны.
У тебя большое, светлое окно; я почти вижу, как тоненькие озябшие веточки тянутся на свет… В голову приходит шальная мысль.
Давай я разрисую тебе окно? Будет витраж, как в старых дворцах, очень в твоем стиле. Я даже знаю, где продаются специальные краски.
У тебя смешная реакция – давно я не слышала от тебя такого искреннего возмущения. Наверное, с тех пор, как насильно укладывала тебя спать после трех суток торчания за компьютером. Всего-то из-за окна?
Смешно. Смешно и… странно.
Почему ты закрываешь глаза, когда я смотрю на тебя?
Еще и тему сменить пытаешься, вот ведь стрелочник! Ну, я тебе покажу, что значит со мной спорить! Согласен? Вот и славно.
Ложу на место подушку и поправляю твои волосы.
Не волнуйся. Тебе понравится, правда.
Я очень старалась, правда. А слива… Это первое дерево, зацветающее весной, знаешь? Ты сказал однажды, что тебе нравится весна – не лето, как многим, а именно весна. Я запомнила. Я сделаю так, что весна всегда будет с тобой.
Твое кресло пахнет тобой. Мне нравится, как ты пахнешь – горькими травами и немного мятой. Этот терпкий запах очень идет тебе, и оттого нравится мне еще больше.
А еще у тебя мягкий плед и сильные теплые руки…
You know our sacred dream won’t fail
The sanctuary tender and so frail.
The sacrament of love,
The sacrament of warm is true.
The sacrament is you.
Я постоянно витаю в облаках, знаешь? Почти как ты. И я очень люблю мечтать. Только вот что странно… В последнее время все мои мечты привязаны к одному-единственному человеку.
Помню ли я, как мы познакомились? Вот глупый… Конечно, помню.
Удивлен; что, думал, я музыку слушаю?
А вот и нет. Знаешь, ты так смотришь на меня… У меня было много парней, но ни один из них не смотрел на меня так… восхищенно, что ли?
Это приятно. Правда. У тебя глаза горят – но не так, как когда ты работаешь, а иначе… Мягче. Я хочу, чтобы ты всегда смотрел так на меня. Хочу, чтобы ты смотрел так только на меня. Я эгоистка? Ну и плевать. Я хочу, чтобы ты был со мной.
Ты благодаришь меня; за что? Это я должна благодарить, что ты есть у меня. Что возишься со мной и позволяешь лезть в твои дела. Что пустил в свой дом и открыл душу. До конца ли? Хочу узнать до конца. Юношеский максимализм – страшная сила.
Мне холодно, а твоя рука – теплая. У тебя всегда теплые руки, даже если на улице мороз. Хочу, чтобы ты обнял меня, но почему-то смущаюсь. Знать бы еще, почему. Все-таки я еще наивный ребенок, хоть и кажусь себе порой совсем взрослой.
А гроза, похоже, не собирается утихать - это плохо. Гром гремит совсем близко, прямо над домом; я вспоминаю, что мне еще предстоит идти домой, и чувствую, как лоб покрывает испарина.
Господи, мне уже семнадцать! Но почему тогда так хочется залезть под одеяло, или еще лучше – под кровать, и не видеть, не слышать, как стучат в стекло крупные капли?
А можно – в твои руки.
Моя самая заветная мечта – сидеть рядом с тобой, взявшись за руки, и слушать грозу. И не боятся. Мне отчего-то кажется, что именно ты научишь меня не боятся.
Мне же можно остаться, правда?
Чувствую, как твоя рука сжимает мою и думаю о том, что эта моя мечта точно сбудется.
В тексте использована песня группы HIM "The sacrament"