Стихи

Колодец

Колодец вырыт был давно.
Все камнем выложено дно,
А по бокам, пахуч и груб,
Сработан плотником был сруб.
Он сажен на семь в глубину
И уже виделся ко дну.
А там, у дна, вода видна,
Как смоль густа, как смоль черна.
Но опускаю я бадью,
И слышен всплеск едва-едва,
И ключевую воду пьют
Со мной и солнце и трава.
Вода нисколько не густа,
Она как стеклышко чиста,
Она нисколько не черна 
Ни здесь, в бадье, ни там у дна.

Я думал, как мне быть с душой
С моей не так уж и большой:
Закрыть ли душу на замок,
Чтоб я потом разумно мог
За каплей каплю влагу брать
Из темных кладезных глубин
И скупо влагу отдавать
Чуть-чуть стихам, чуть-чуть любви!
И чтоб меня такой секрет
Сберег на сотню долгих лет.
Колодец вырыт был давно,
Все камнем выложено дно,
Но сруб осыпался и сгнил,
И дно подернул вязкий ил.
Крапива выросла вокруг,
И самый вход заткал паук.
Сломав жилище паука,
Трухлявый сруб задев слегка,
Я опустил бадью туда,
Где тускло брезжила вода.
И зачерпнул - и был не рад:
Какой-то тлен, какой-то смрад.

У старожила я спросил:
- Зачем такой колодец сгнил?
- А как не сгнить ему, сынок,
Хоть он и к месту, и глубок,
Да из него который год 
Уже не черпает народ.
Он доброй влагою налит,
Но жив, пока народ поит. -
И понял я, что верен он,
Великий жизненный закон:
Кто доброй влагою налит,
Тот жив, пока народ поит.
И если светел твой родник,
Пусть он не так уж и велик,
Ты у истоков родника
Не вешай от людей замка,
Душевной влаги не таи,
Но глубже черпай и пои!
И, сберегая жизни дни,
Ты от себя не прогони
Ни вдохновенья, ни любви,
Но глубже черпай и живи!

Та минута была золотая

Верно, было мне около году,
Я тогда несмышленышем был,
Под небесные синие своды
Принесла меня мать из избы.
И того опасаясь, возможно,
Чтобы сразу споткнуться не мог,
Посадила меня осторожно
И сказала: "Поползай, сынок!"
Та минута была золотая -
Окружила мальца синева,
А еще окружила густая,
Разгустая трава-мурава.
Первый путь от цветка до подола,
Что сравнится по трудности с ним?
Он пролег по земле, не по полу,
Не под крышей - под небом самим.
Все опасности белого света
Начинались на этом лугу.
Мне подсунула камень планета 
На втором от рожденья шагу.
И упал, и заплакал, наверно,
И барахтался в теплой пыли...
Сколько, сколько с шагов этих первых
Перехожено мною земли!
Мне достались в хозяйские руки
Ночи звездные, в росах утра.
Не трава, а косматые буки
Окружали меня у костра.
На тянь-шаньских глухих перевалах
Я в снегу отпечатал следы.
Заполярные реки, бывало,
Мне давали студеной воды.
Молодые ржаные колосья
Обдавали пыльцою меня,
И тревожила поздняя осень,
Листопадом тихонько звеня.
Пусть расскажут речные затоны,
И луга, и леса, и сады:
Я листа без причины не тронул
И цветка не сорвал без нужды.
Это в детстве, но все-таки было:
И трава, и горячий песок,
Мать на землю меня опустила
И сказала: "Поползай, сынок!"
Тот совет не пошел бы на пользу,
Все равно бы узнал впереди -
По планете не следует ползать,
Лучше падай, но все же иди!
Так иду от весны до весны я,
Над лугами грохочет гроза,
И смотрю я в озера земные
Все равно что любимой в глаза.

Над черными елями серпик луны

Над черными елями серпик луны,
Зеленый над черными елями.
Все сказки и страсти седой старины,
Все веси и грады родной стороны -
Тот серпик над черными елями.
Катился на Русь за набегом набег
Из края степного, горячего,
На черные ели смотрел печенег
И в страхе коней поворачивал.

Чего там?
Мертво?
Или реки, струясь,
Текут через мирные нажити?

За черные ели орда ворвалась...
А где она, может, покажете?

В российском лесу гренадер замерзал,
Закрыться глаза не успели.
И долго светился в стеклянных глазах
Тот серпик над черными елями.

За черные ели родной стороны
Врывались огонь и железо...
Над черными елями серпик луны
В ночное безмолвие врезан.

Чего там?
Мертво?
Иль трубы дымят?

Глубоко ли кости повсюду лежат,
Иль моют их ливни косые?
Над черными елями звезды дрожат,
В безмолвии лунном снежинки кружат...
Эй вы, осторожней с Россией!

Сказка

В храме - золоченые колонны,
Золоченая резьба сквозная.
От полу до сводов поднимались.
В золоченых ризах все иконы,
Тускло в темноте они мерцали.
Даже темнота казалась в храме
Будто бы немного золотая.
В золотистом сумраке горели
Огоньками чистого рубина
На цепочках золотых лампады.

Рано утром приходили люди,
Богомольцы шли и богомолки.
Возжигались трепетные свечи,
Разливался полусвет янтарный.
Фимиам под своды поднимался
Синими душистыми клубами.
Острый луч из верхнего окошка
Сквозь куренья дымно прорезался.
И неслось ликующее пенье
Выше голубого фимиама,
Выше золотистого тумана
И колонн резных и золоченых.

В храме том за ризою тяжелой,
За рубиновым глазком лампады
Пятый век скорбела Божья Матерь
С ликом, над Младенцем наклоненным,
С длинными тенистыми глазами,
С горестью у рта в глубокой складке.
Кто, какой мужик нижегородский,
Живописец, инок ли смиренный, 
С ясно-синим взглядом голубиным,
Муж ли с ястребиными глазами,
Вызвал к жизни тихий лик прекрасный,-
Мы о том гадать теперь не будем.
Живописец был весьма талантлив.

Пятый век скорбела Божья Матерь
О распятом сыне Иисусе.
Но, возможно, оттого скорбела,
Что уж очень много слез и жалоб
Ей носили женщины-крестьянки,
Богомолки в черных полушалках
Из окрестных деревень ближайших.
Шепотом вверяли, с упованьем,
С робостью вверяли и смиреньем:
"Дескать, к Самому-то уж боимся,
Тоже нагрешили ведь немало,
Как бы не разгневался, накажет,
Да и что по пустякам тревожить?
Ну а Ты уж буде похлопочешь
Перед Сыном с нашей просьбой глупой,
С нашею нуждою недостойной.
Сердце материнское смягчится,
Там, где у судьи не дрогнет сердце.
Потому тебя и называем
Матушкой-заступницей. Помилуй!"

А потом прошла волна большая,
С легким хрустом рухнули колонны,
Цепи все по звенышку распались,
Кирпичи рассыпались на щебень,
По песчинке расточились камни,
Унесло дождями позолоту.
В школу на дрова свезли иконы.
Расплодилась жирная крапива,
Где высоко поднимались стены
Белого сверкающего храма.
Жаловаться ходят нынче люди
В областную, стало быть, газету.
Вот на председателя колхоза
Да еще на Петьку-бригадира.
Там, ужо, отыщется управа!

Раз я ехал, жажда одолела.
На краю села стоит избушка.
Постучался, встретила старушка,
Пропустила в горенку с порога.
Из ковша напился, губы вытер
И шагнул с ковшом к перегородке,
Чтоб в лоханку выплеснуть остатки
(Кухонька была за занавеской.
С чугунками, с ведрами, с горшками).
Я вошел туда и, вздрогнув, замер:
Средь кадушек, чугунков, ухватов,
Над щелястым полом, над лоханью,
Расцветая золотым и красным,
Божья Матерь на скамье ютится
В золотистых складчатых одеждах,
С ликом, над Младенцем наклоненным,
С длинными тенистыми глазами,
С горечью у рта в глубокой складке.
- Бабушка, отдай ты мне икону,
Я ее - немедленно в столицу...
Разве место ей среди кадушек,
Средь горшков и мисок закоптелых!
- А зачем тебе? Чтоб насмехаться,
Чтобы богохульничать над нею?
- Что ты, бабка, чтоб глядели люди!
Место ей не в кухне, а в музее.
В Третьяковке, в Лувре, в Эрмитаже.
- Из музею были не однажды, 
Предлагали мне большие деньги.
Так просили, так ли уж просили,
Даже жалко сделалось, сердешных.
Но меня притворством не обманешь,
Я сказала: "На куски разрежьте,
Выжгите глаза железом,
Божью Матерь, Светлую Марию
Не отдам бесам на поруганье".
- Да какие бесы, что ты, бабка!
Это все - работники искусства.
Красоту ценить они умеют, Красоту по капле собирают.
- То-то! Раскидавши ворохами,
Собирать надумали крохами.
- Да зачем тебе она? Молиться -
У тебя ведь есть еще иконы.
- Как зачем? Я утором рано встану,
Маслицем протру ее легонько,
Огонек затеплю перед ликом,
И она поговорит со мною.
Так-то ли уж ласково да складно
Говорить Заступница умеет.
- Видно, ты совсем рехнулась, бабка!
Где же видно, чтоб доска из липы,
Даже пусть и в красках золотистых,
Говорить по-нашему умела!
- Ты зачем пришел? Воды напиться?
Ну так - с Богом, дверь-то уж открыта!

Ехал я среди полей зеленых,
Ехал я средь городов бетонных,
Говорил с людьми, обедал в чайных,
Ночевал в гостиницах районных.
Постепенно стало мне казаться
Сказкой или странным сновиденьем,
Будто бы на кухне у старушки,
Где горшки, ухваты и кадушки,
На скамейке тесаной, дубовой
Прижилась, ютится Божья Матерь
В золотистых складчатых одеждах,
С ликом, над Младенцем наклоненным,
С длинными тенистыми глазами,
С горечью у рта в глубокой складке.

Бабка встанет, маслицем помажет,
Огонек тихонечко засветит.
Разговор с Заступницей заводит...

Понапрасну ходят из музея.

Ястреб

Я вне закона, ястреб гордый,
Вверху кружу.
На ваши поднятые морды
Я вниз гляжу.

Я вне закона, ястреб сизый,
Вверху парю.
Вам, на меня глядящим снизу,
Я говорю.

Меня поставив вне закона,
Вы не учли:
Сильнее вашего закона
Закон Земли.

Закон Земли, закон Природы,
Закон Весов.
Орлу и щуке пойте оды,
Прославьте сов!

Хвалите рысь и росомаху,
Хорей, волков...
А вы нас всех, единым махом,-
В состав врагов,

Несущих смерть, забывших жалость,
Творящих зло...
Но разве легкое досталось
Нам ремесло?

Зачем бы льву скакать в погоне,
И грызть, и бить?
Траву и листья есть спокойней,
Чем лань ловить.

Стальные когти хищной птицы
И нос крючком,
Чтоб манной кашкой мне кормиться
И молочком?

Чтобы клевать зерно с панели,
Как голубям?
Иль для иной какой-то цели,
Не ясной вам?

Так что же, бейте, где придется,
Вы нас, ловцов.
Все против вас же обернется
В конце концов!

Для рыб, для птиц любой породы,
Для всех зверей
Не ваш закон -
Закон Природы,
Увы, мудрей!

Так говорю вам, ястреб-птица,
Вверху кружа.
И кровь растерзанной синицы 
Во мне свежа.

Аргумент

О том, что мы сюда не прилетели
С какой-нибудь таинственной звезды,
Нам доказать доподлинно успели
Ученых книг тяжелые пуды.

Вопросы ставить, право, мало толку -  
На все готов осмысленный ответ.
Все учтено, разложено по полкам,
И не учтен лишь главный аргумент.

Откуда в сердце сладкая тревога
При виде звезд, рассыпанных в ночи?
Куда нас манит звездная дорога
И что внушают звездные лучи?

Какая власть настойчиво течет к нам?
Какую тайну знают огоньки?
Зачем тоска, что вовсе безотчетна,
И какова природа той тоски?

Давным-давно

Давным-давно известно людям,
Что при разрыве двух людей
Сильнее тот, кто меньше любит,
Кто больше любит, тот слабей.

Но я могу сказать иначе,
Пройдя сквозь ужас этих дней:
Кто больше любит, тот богаче,
Кто меньше любит, тот бедней.

Средь ночи злой, средь ночи длинной
Вдруг возникает крик в крови:
О, Боже, смилуйся над милой, 
Пошли ей капельку любви!

Волки

Мы - волки,
И нас
По сравненью с собаками
Мало.
Под грохот двустволки
Год от году нас
Убывало.

Мы как на расстреле
На землю ложились без стона.
Но мы уцелели,
Хотя и живем вне закона.

Мы - волки, нас мало,
Нас, можно сказать,- единицы.
Мы те же собаки,
Но мы не хотели смириться.

Вам блюдо похлебки,
Нам проголодь в поле морозном,
Звериные тропки, 
Сугробы в молчании звездном.

Вас в избы пускают
В январские лютые стужи,
А нас окружают
Флажки роковые все туже.

Вы смотрите в щелки,
Мы рыщем в лесу на свободе.
Вы в сущности - волки,
Но вы изменили породе.

Вы серыми были,
Вы смелыми были вначале.
Но вас прикормили,
И вы в сторожей измельчали.

И льстить и служить
Вы за хлебную корочку рады,
Но цепь и ошейник
Достойная ваша награда.

Дрожите в подклети,
Когда на охоту мы выйдем.
Всех больше на свете
Мы, волки, собак ненавидим.

Мужчины

Пусть вороны гибель вещали
И правило пир воронье,
Мужскими считались вещами
Кольчуга, седло и копье.

Во время военной кручины
В полях, в ковылях, на снегу
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины
Пути заступали врагу.

Пусть жены в ночи голосили
И пролитой крови не счесть,
Мужской принадлежностью были
Мужская отвага и честь.

Таится лицо под личиной,
Но глаз пистолета свинцов.
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины
К барьеру вели подлецов.

А если звезда не светила
И решкой ложилась судьба,
Мужским достоянием было
Короткое слово - борьба.

Пусть небо черно, как овчина,
И проблеска нету вдали,
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины
В остроги сибирские шли.

Я слухам нелепым не верю,-
Мужчины теперь, говорят,
В присутствии сильных немеют,
В присутствии женщин сидят.

И сердце щемит без причины,
И сила ушла из плеча.
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины,
Вы помните тяжесть меча?

Врага, показавшего спину,
Стрелы и копья острие,
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины,
Вы помните званье свое?

А женщина - женщиной будет,
И мать, и сестра, и жена,
Уложит она и разбудит,
И даст на дорогу вина.

Проводит и мужа и сына,
Обнимет на самом краю...
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины,
Вы слышите песню мою?

* * *

Вершина формы строгой и чеканной -
Земной цветок: жасмин, тюльпан, горлец,
Кипрей и клевер, лилии и канны,
Сирень и роза, ландыш, наконец.

Любой цветок сорви среди поляны - 
Тончайшего искусства образец,
Не допустил ваятеля резец
Ни одного малейшего изъяна.

Как скудно мы общаемся с цветами.
Меж красотой и суетными нами
Лежит тупая жирная черта.

Но не считай цветенье их напрасным,
Мы к ним идем, пречистым и прекрасным,
Когда невыносима суета.

* * *

Какого вкуса чувства наши -
И скорбь и лютая тоска?
И впрямь горька страданий чаша?
Любовь и впрямь как мед сладка?

Горчинка легкая в стакане
У грусти явственно слышна.
Живая соль на свежей ране,
Когда обида солона.

Среди страстей, среди боренья
Я различить тотчас берусь
И резко-кислый вкус презренья,
И кисловатый скуки вкус.

Под вечер - горькая услада
И на просвет почти черно
Вино дождя и листопада,
Печали терпкое вино.

Но все оттенки - бред и бренность,
И ничего не слышит рот,
Когда стоградусная ревность
Стаканом спирта оплеснет.

Вот так. И пусть. И горесть тоже.
Приемлю мед, приемлю соль.
От одного меня, о Боже,
По милосердию уволь:

Когда ни вьюги и ни лета,
Когда ни ночи и ни дня,
Когда ни вкуса и ни цвета,
Когда ни льда и ни огня!

Стрела

В глазах расплывчато и ало,
На взмахе дрогнула рука.
Ты как стрела, что в грудь попала
Пониже левого соска.

Несется дальше грохот брани,
А я гляжу, глаза скося:
И с ней нельзя, торчащей в ране,
И выдернуть ее нельзя.

Сползу с коня, раскину руки.
Стрела дрожит от ветерка.
За крепкий сон, за краткость муки
Спасибо, меткая рука.

Лозунги Жанны Д'Арк

Звучал с непонятной силой
Лозунг ее простой:
За свободу Франции милой,
Кто любит меня - за мной!

Драпают пешие воины,
Смешался конников строй,
А она говорит спокойно:
Кто любит меня - за мной!

Знамя подъемлет белое,
Его над собой неся,
Как будто идет за девою
Сзади Франция вся.

Истерзана милая Франция,
Проигран за боем бой,
Уже бесполезно драться...
Кто любит меня - за мной!

Шестнадцати лет девчонка,
Носительница огня,
Сменила свою юбчонку
На латы, меч и коня.

Свершая святое дело,
За ударом неся удар,
Едет нежная дева,
Железная Жанна Д'Арк.

В стане британцев паника,
В стане британцев вой,
Она поднимается ранена:
Кто любит меня - за мной!

Конечно, мне лучше было бы
Цветы собирать в лесу.
Но гибнет Франция милая,
И Францию я спасу.

Девчонка я, мне бы все же - 
Жених, ребятишки, дом,
Но если не я, то кто же?
Если не я - никто.

Хрупка я, но Бог поможет,
Дух укрепляя мой,
Но если не я, то кто же?
Кто любит меня - за мной!

В чем силы ее источник,
Загадка не решена.
Но все исполнилось в точности,
Как сказала она.

Победа - ее награда.
Как молния меч сверкал.
С Орлеана снята осада,
Коронован в соборе Карл.

А дальше? Позор мужчинам.
Людям стыд и позор.
Суд заседает чинно,
В Руане горит костер.

Британцы или бургундцы,
Епископы и князья,
Девчонку мучить? Безумцы!
Отвагу судить? Нельзя!

А что же Франция милая?
Где же она была?
С легкостью изменила,
Походя предала.

И Карл, коронованный Жанной,
Где же тогда он был?
Король, как это ни странно,
Первым руки умыл.

А эти зеваки, толпы
Вокруг костра на ветру,
Почему не бросились, чтобы
Спасти из огня сестру?

Конечно, каре, охрана,
Войско во всей красе.
Но если бы все ради Жанны
Бросились сразу все?

В больших городах и малых,
В селах и деревнях,
В харчевнях и пышных залах,
Пешими, на конях?

Трусы? Рабы обмана?
Горем сердца полны?
Не вас ли спасала Жанна,
Бросясь на костер войны?

Пламя уже до груди,
Уже до глаз достает,
Бывает, предатели - люди,
Бывает - и весь народ.

Люди, сделайте милость,
Пока не померк еще взор,
Одна за всех - получилось.
Все за одну... позор!

Вечером под золою
Нашли в углях палачи
Сердце ее как живое,
Только что не стучит.

Сердце бросили в Сену,
Чтобы стереть и след,
С тех пор прошло постепенно
Полтысячи с лишним лет.

Слава ее окрепла,
И там, где в беде народ,
Дева встает из пепла,
На помощь она идет.

Тогда всех других дороже
Лозунг, зовущий в бой:
Если не я, то кто же?
Кто любит меня - за мной!

Северные березы

Хорошо вам, красивые, белые сестры,
Белоствольными рощами тихо стоять,
Не под северным ветром, как лезвие, острым,
Не от северных жгучих морозов стонать.

Хорошо вам, прямые и стройные станом,
И легко зеленеть, и легко золотеть.
Ваши кроны подобны зеленым фонтанам,
Словно женские волосы, каждая ветвь.

Ваши корни блаженствуют в мягком суглинке,
Под зеленым покровом цветущей травы.
Среди ржи вы красуетесь, как на картинке,
И бессмертных стихов удостоены вы.

Только как сохранить эти пышные верви,
И стволов прямизну, и приветливый вид,
Если ветви стрижет обжигающий ветер,
Если корни скользят о холодный гранит.

Где роскошного летнего полдня сиянье
Или теплых и тихих ночей благодать?
Наша жизнь - это только противостоянье
И одна невеликая цель - устоять.

Валуны, плывуны, непогожее лето,
И зазимок опять, и мороз недалек.
И тепла, и добра, и вселенского света
Нам отпущен жестокий и скудный паек.

Просветленные дни, словно птицы - пролетом,
Промелькнули, и нет от зимы до зимы.
Мы суровой природы раздавлены гнетом,
Где бы просто расти, извиваемся мы.

О стволах, как свечах, не мечтаем подавно,
О какой же метать прямизне и красе:
Все в буграх и узлах, в черных все бородавках,
Перекручены все, переверчены все.

Утешаться ли нам? Говорят, древесина,
Если мы попадем под пилу и топор,
Древесина у нас уникально красива,
За узором - узор, за узором - узор.

Тот оттенок ее, золотист или розов,
Полировки ее драгоценная гладь:
Вот во что отложились вера и морозы,
Как страданья поэта ложатся в тетрадь.

Все, что было жестокостью, стойкостью, болью,
Золотыми словами сверкает с листа.
Утешаться ли нам, что суровая доля
По конечному счету и есть красота?

Иванушки

Старик орает. Ткет холсты старуха,
Румяна дочка. Полон сундучок.
А на печи, держа в руках краюху,
Иванушка - простите - дурачок.

В тонах доброжелательных и красках,
Русоволосы, мыслями легки,
На всех печах, во всех народных сказках
Иванушки - простите - дурачки.

На теплых кирпичах, объяты ленью,
Считая мух, они проводят дни.
Зато потом - по щучьему веленью -
Все моментально делают они.

Драконов страшных тотчас побеждают
И, огненные головы рубя,
Невинных из темниц освобождают,
Берут царевен замуж за себя.

Забыв о печках, мамках и салазках,
На Сивках-Бурках мчат во все концы.
Как хорошо: во всех народных сказках
Иванушки выходят - молодцы.

Ан нет, и впрямь: и царство все проспали,
И отдали в разор красу земли...
Царевен в сказках доблестно спасали,
А подлинных царевен не спасли.

Настала очередь моя

Когда Россию захватили
И на растленье обрекли,
Не все России изменили,
Не все в предатели пошли.

И забивались тюрьмы теми,
В ком были живы долг и честь.
Их поглощали мрак и темень,
Им ни числа, ни меры несть.

Стреляли гордых, добрых, честных,
Чтоб, захватив, упрочить власть.
В глухих подвалах повсеместно
Кровища русская лилась.

Все для захватчиков годилось -
Вранье газет, обман, подлог.
Когда бы раньше я родился,
И я б тогда погибнуть мог.

Когда, вселяя тень надежды,
Наперевес неся штыки,
В почти сияющих одеждах
Шли Белой Гвардии полки,

А пулеметы их косили,
И кровь хлестала, как вода,
Я мог погибнуть за Россию,
Но не было меня тогда.

Когда (ах, просто как и мудро),
И день и ночь, и ночь и день
Крестьян везли в тайгу и тундру
Из всех российских деревень,

От всех черемух, лип и кленов,
От речек, льющихся светло,
Чтобы пятнадцать миллионов
Крестьян российских полегло,

Когда, чтоб кость народу кинуть,
Назвали это "перегиб",
Я - русский мальчик - мог погибнуть,
И лишь случайно не погиб.

Я тот, кто, как ни странно, вышел
Почти сухим из кутерьмы,
Кто уцелел, остался, выжил
Без лагерей и без тюрьмы.

Что ж, вспоминать ли нам под вечер,
В передзакатный этот час,
Как, души русские калеча,
Подонков делали из нас?

Иль противостоя железу,
И мраку противостоя,
Осознавать светло и трезво:
Приходит очередь моя.

Как волку, вырваться из круга,
Ни чувств, ни мыслей не тая.
Прости меня, моя подруга,
Настала очередь моя.

Я поднимаюсь, как на бруствер,
Но фоне трусов и хамья.
Не надо слез, не надо грусти -
Сегодня очередь моя!

Друзьям

Россия еще не погибла,
Пока мы живы, друзья...
Могилы, могилы, могилы -
Их сосчитать нельзя.

Стреляли людей в затылок,
Косил людей пулемет.
Безвестные эти могилы
Никто теперь не найдет.

Земля их надежно скрыла
Под ровной волной травы.
В сущности - не могилы,
А просто ямы и рвы.

Людей убивали тайно
И зарывали во тьме,
В Ярославле, в Тамбове, в Полтаве,
В Астрахани, в Костроме.

И в Петрограде, конечно,
Ну и, конечно, в Москве.
Потоки их бесконечны
С пулями в голове.

Всех орденов кавалеры,
Священники, лекаря.
Земцы и землемеры,
И просто учителя.

Под какими истлели росами
Не дожившие до утра
И гимназистки с косами,
И мальчики-юнкера?

Каких потеряла, не ведаем,
В мальчиках тех страна
Пушкиных и Грибоедовых,
Героев Бородина.

Россия - могила братская,
Рядами, по одному,
В Казани, в Саратове, в Брянске,
В Киеве и в Крыму...

Куда бы судьба ни носила,
Наступишь на мертвеца.
Россия - одна могила
Без края и без конца.

В черную свалены яму
Сокровища всех времен:
И златоглавые храмы,
И колокольный звон.

Усадьбы, пруды и парки,
Аллеи в свете зари,
И триумфальные арки,
И белые монастыри.

В уютных мельницах реки,
И ветряков крыло.
Старинные библиотеки
И старое серебро.

Грив лошадиных космы,
Ярмарок пестрота,
Праздники и сенокосы,
Милость и доброта.

Трезвая скромность буден,
Яркость весенних слов.
Шаляпин, Рахманинов, Бунин,
Есенин, Блок, Гумилев.

Славных преданий древних
Внятные голоса.
Российские наши деревни,
Воды, кедра, леса.

Россия - одна могила,
Россия - под глыбью тьмы...
И все же она не погибла,
Пока еще живы мы.

Держитесь, копите силы,
Нам уходить нельзя.
Россия еще не погибла,
Пока мы живы, друзья.