После отпуска мы приехали к моему новому месту службы в город Урюпинск, бывшая станица Хоперского казачества Урюпинская. Город небольшой, районного масштаба стоит на реке Хопер, чистой и не загрязненной отходами промышленных предприятий, которых нет в ближайшей округе. Рыбалка здесь, как рассказывал кадровик академии, сам заядлый рыбак с которым мы несколько раз рыбачили на Сенеже, вручая мне предписание на прохождение службы в этом городе, превосходная. В Урюпинске стояла мотострелковая дивизия сокращенного состава, она была укомплектована, также как и калининская мсд, техникой полностью и офицерами на 100 %, с солдатами было посложнее. Почти полностью были укомплектованы только первые роты батальонов мотострелковых и танковых полков, в остальных ротах и взводах, где была техника, в штате находились только механики-водители БТТ и водители АТТ. Я попал в танковый полк, во второй танковый батальон, комбатами кроме меня, были майоры Юшин В. и Коротков Н., командиром полка был полковник Зуйкин Г.С. . Здесь также занимались обслуживанием техники находящейся на хранении, мобработой, караульной службой по охране техники и конечно боевой подготовкой. Полк стоял почти на окраине города, за нами был небольшой поселок частного сектора, а далее в полутора-двух километрах располагался учебный центр, где был оборудован танкодром и небольшой винтовочный полигон, где проводились стрельбы из стрелкового оружия и танкострелковые тренировки (ТСТ). Офицеры жили, в основном, в городских квартирах, которые были приписаны к гарнизонному ЖЕКу, многие сверхсрочники жили в частном секторе. Я получил комнату по улице Тольятти в доме №1, почти в центре города, рядом с Горсадом, в квартире на две семьи. В ней с женой жил, начальник инженерной службы полка майор Денисов В.В., сам он был вроде спокойным, неконфликтным человеком, но его жена была настоящая фурия. Повидимому, злая, что к ним подселили троих человек, тем более беременную женщину, она постоянно портила Гале нервы, то что-нибудь сделает на кухне, то придерется к чему-нибудь, вообщем не давала спокойно жить. Я даже приглашал кого-то из политработников, чтоб ее немного утихомирить. Но надолго привести ее в порядок не хватало, она начинала приставать к Гале снова. Галя находилась в декрете и занималась с Сашей, он пошел во второй класс, ему вновь пришлось привыкать к новым учителям и ученикам, что было для него мучительно труд-но. Начиная со средины шестидесятых годов, в нашей стране начался демографический кризис, молодых людей призывного возраста не хватало, в армию стали призывать, лиц отбывших наказание в местах заключения, чего ранее не делалось. Они стали насаждать в армии тюремные порядки, основанные на унижении чести и достоинства человека и подчинении его грубой силе верховодящей кучки старослужащих. Кроме того, развитие ракетостроения, и появление атомного и термоядерного оружия, позволило руководству страны, в лице первого секретаря Н.С. Хрущева, сделать ошибочный вывод, что такая мощная армия нам не нужна, мы можем победить в войне одними ракетами. В связи с этим, стали сокращаться Вооруженные Силы и многие военные училища. Сократили и мое, Орловское танковое, оставив в Ульяновске Гвардейское танковое училище и сокращенное Училище связи. На базе нашего орденоносного училища, было создано Техническое училище, выпускавшее, специалистов по горюче-смазочным материалам, для войск и для ракетных частей. Буквально через несколько лет, в армии стала ощущаться нехватка младших офицеров, взводного звена, их стали готовить военные кафедры высших учебных заведений. Появились так называемые «двухгодичники», выпускники кафедр институтов, которые призывались в обязательном порядке на службу командирами взводов и зампотехами рот, сроком на два года. Для многих этих лейтенантов служба в армии была как подневольный труд, или как «каторга», они халатно относились к своим обязанностям, опаздывали на работу, пьянствовали, иногда и вовсе не приходили на службу, и нам по утрам приходилось посылать гонцов для их розыска и возвращения в часть. Многие солдаты, видя такое отношение некоторых офицеров к службе, тоже становились на путь нарушения воинской дисциплины. Вообщем, толку от этих «двухгодичников» было мало, одни заботы, они поощряли дедовщину, позволяя старослужащим, прослужившим более половины срока службы, так называемым «дедам», насаждать в подразделениях неуставные отношения, основанные на тюремных порядках. Эти, так называемые, старики, подменяя сержантский состав, избивая и издеваясь над сослуживцами, особенно над молодыми солдатами, якобы поддерживали мнимый порядок в подразделениях, что наносило непоправимый ущерб Вооруженным Силам. Некоторые из выпускников институтов становились хорошими офицерами и по их просьбе зачислялись в кадровый состав. В моем батальоне было два кадровых ротных, капитан Зайцев и ст. лейтенант Толок, а третий, Даниленко был недавно назначен из двухгодичников, зарекомендовав себя добросовестным исполнением своих служебных обязанностей. Зато взводные все были двухгодичники, и вот они являлись нашей постоянной проблемой, мало того, что у них хромала дисциплина, их подготовка как командиров взводов желала намного лучшего. Командир первой роты капитан Зайцев, был опытным офицером, командовал ротой не первый год и боевая подготовка всего батальона, в основном, держалась на этой роте, где в экипажах были все специалисты, кроме заряжающих. Батальон располагался в одном помещении двухэтажной казармы, в которой располагался весь наш танковый полк. Отдельно стояло небольшое двухэтажное здание штаба и столовая. Во дворе нашего городка перед этими зданиями находился строевой плац, подальше спортивный городок. Парк боевых машин располагался за проволочным забором и чтобы попасть в него, надо было выйти через КПП и пройти по улице до КТП, за которым он находился. Из комбатов я один закончил Академию, и командир полка ко мне благоволил, отмечая меня в лучшую сторону не только по знаниям, но и по отношению к своим обязанностям. Мой батальон стал выделяться, в лучшую сторону по боевой подготовке и дисциплине, а мои знания были тоже замечены, я помогал начальнику штаба подполковнику Коцареву разрабатывать карты и документы для командно-штабных учений. Когда он ушел в отпуск командир полка Зуйкин Г.С. оставил меня исполнять его обязанности. Наш командир полка был толковым и грамотным офицером, немного полноватым, но подвижным человеком, обладавшим чувством юмора. Он был всегда оптимистично настроен и не терял бодрости духа в любой обстановке. Геннадий Семенович любил давать имена автомобилям, на которых он ездил. Его служебная машина ГАЗ-69 называлась «Люська», и весь полк называл ее только так. Когда Зуйкину Г.С. предстояло куда-то поехать, дежурный звонил в парк и давал команду: «Люську» к подъезду!»,- и она, ведомая, сержантом сверхсрочной службы, тихим и скромным, лет сорока, коренным урюпинским казаком, немедленно подкатывала к крыльцу штаба. Но однажды «Люська» сломалась, и вместо нее к штабу подъехал, грузовой вариант, такого же, автомобиля ГАЗ-69А, у которого вместо заднего сиденья, были два откидных, полумягких сиденья по бортам кузова, и тент сзади был как у грузового автомобиля, но с окошком, для обзора водителя. Зуйкин был уже на крыльце, и стоящие рядом офицеры услышали, как он недоуменно спросил у водителя: «Это что ты за «Мартына» пригнал»? Эта кличка так и прилипла к этому автомобилю. На стрельбы и полковые тактические учения мы ездили по железной дороге в Волгоградскую область на полигон Прудбой. Там было несколько участков для стрельбы из танков, и огромное тактическое поле, где проводились учения. Мы, офицеры, жили в деревянных казармах, в комнатах на пять шесть человек, солдаты в палаточном городке. На полигоне, в районе расположения жилых помещений и лагеря, где мы проживали, протекала спокойная, почти без течения, неширокая, по берегам поросшая камышом, река Карповка. К вечеру, когда заканчивались стрельбы, а иногда, встав часа за два до подъема, я, взяв спиннинг, выходил на берег и ловил на блесны щук. Особенно интересно было бросать блесны с металлического арочного моста, соединявшего жилую зону с полигоном. Стоя на мосту, я бросал блесны, чтобы провести их как можно ближе к камышу и вдоль его. С высоты моста было хорошо видно, как на плывущую мимо блесну из камыша стрелой вылетала щука, и атаковывала блесну, садясь на крючок. Иногда атака не удавалась, щука, промахнувшись, скрывалась в камышах, приходилось повторно, несколько раз проводить блесну, прежде чем она возьмет ее снова. Иногда, в период плохого жора, было видно с моста, как за блесной, не пытаясь нападать, идет щука, и заметив что-то неладное, скрывается в глубине. За утро, или за летний вечер, при хорошем жоре, я ловил одну, две щуки, единственным неудобством было то, что поднимать пойманную щуку, особенно крупную, было опасно, из-за боязни потерять ее. Приходилось, перебирая спиннинг через элементы фермы моста, осторожно подойти к его краю и спуститься с высокого берега к воде, держа постоянно натянутой леску, иногда такой спуск заканчивался неудачей, щука срывалась, но рыбы было много и потеря, как правило, восстанавливалась с лихвой. Рядом с мостом была офицерская столовая, и повара мне жарили рыбу на обед, или на ужин, и ставили на мой стол, вызывая зависть сидящих офицеров в зале, а мы, с моими сослуживцами офицерами, сидящими за нашим столом, с аппетитом поедали вкусных щук. Речка Карповка изобиловала раками, несколько раз мы с с одним из офицеров вечером, с фонарем часа за два набирали по ведру раков. Однажды зимой на нашем Урюпинском полигоне, на тактических учениях, мой батальон наступал на «противника». Реально действовали 10 танков моей первой роты на фронте до километра, остальные роты участвовали условно, на картах. Я ехал сзади наступающих танков на только, что поступившей в войска, новой грузовой машине высокой проходимости ГАЗ-66 с радиостанцией, и управлял ротами по радио. И вдруг слышу, ротный Зайцев докладывает, что один из его танков провалился под лед. Я не мог поверить, где тут лед? По карте, кроме небольшого овражка, никаких водоемов на пути движения танков не имелось. Однако этот овражек оказался достаточно глубоким и заполненным замерзшей водой. Один из танков, где командиром был сержант, подойдя к овражку, сдал назад и пошел в объезд слева, благо овражек метров через 50 заканчивался, и там можно было проехать по небольшой ямке. Идущий параллельно с ним, танк командира взвода, управляемый лейтенантом двухгодичником, увидев, что танк его взвода пошел в обход, приказал водителю преодолеть овраг напрямую по льду. Танк, спустившись по некрутому склону, уткнулся гусеницами в лед, и пошел вперед, в это время лед, под его тяжестью, треснул, потеряв связь с берегом. На средине оврага танк осел кормой, ломая лед, а потом продавил лед и носом, уйдя на дно овражка под ледяное крошево. Командир роты мне доложил по радио, что один танк провалился под лед. Я не поверил своим ушам, и сказал ему, что откуда здесь река, ты что шутишь. Когда я подъехал к этому месту, то увидел посреди крошева льда торчащую из него часть пушки, на башне по колено во льду стояли наводчик и механик-водитель, которого, уже наглотавшегося ледяной воды, вытащил наводчик, нырнув за ним внутрь танка. Командира взвода уже вытащили на берег, и он переодевался в грузовой машине. Спасением экипажа занимался старшина батальона сверхсрочник Моисеев, он ехал за танками на грузовой машине, где лежали продукты и имущество, а на прицепе за собой вез походную кухню. Он бросал веревку спасаемым и те, ухватившись за нее, волоком по грудь в ледяной воде вытаскивались на берег. Вскоре подъехал на танке командир роты, и мы с ним стали разбирать причину происшедшего. Старшина, тем временем, организовал переодевание экипажа, в сухое белье, позаимствовав его у других солдат, у кого рубашку, у кого кальсоны и другую одежду, зимой солдатам выдавалось две поры белья. Ученья для нас на этом закончились. Старшина повез экипаж быстрей в часть, по дороге высадил взводного у его дома, потом заскочил к себе домой за гусиным жиром, и в магазин за водкой. В казарме он налил по 100 грамм солдатам, растер их жиром, и, укутав несколькими одеялами, положил сверху по матрасу. Солдаты, согревшись после такой процедуры, блаженно улыбаясь из-под матрасов, шутливо просили старшину, сбегать еще в магазин, но тот, по отечески, грозно погрозив кулаком, приказал им спать. На следующий день солдаты были в строю, у них, после ледяной купели, благодаря Моисееву, даже насморк не появился, а командир взвода провалялся в госпитале с пневмонией полторы недели. Танк предстояло вытащить, но зимой эта задача была невероятно трудной, кроме того, у танка осталась включенной передача, когда танк внезапно провалился, водитель не успел ее выключить. Подо льдом надо было влезть в люк башни, спуститься к сиденью механика-водителя, дотянуться до рычага и выключить передачу, но сделать это в ледяной воде с крошевом льда было очень опасно и, почти, невозможно. Тогда приняли решение зацепить за кормовые крюки трос, и подъемным краном приподнять танк, так, чтобы можно было открыть трансмиссию и, отсоединив тягу, выключить передачу прямо на коробке передач. Самое сложное было подцепить под крошевом льда, вслепую, троса, чтобы они не сорвались при подъеме кормы танка, а затем троса для буксировки, тут нужен был, смелый, опытный специалист. Вызвался проделать эту сложную операцию сверхсрочник механик-водитель с другого батальона. Он действовал в прорезиновом костюме Л-1 и изолирующем противогазе. Для обогрева к месту вытаскивания пригнали летучку, в которой топилась печка, туда же привозили питание в термосах, а ротный купил для ныряльщика водку. Установили на берегу подъемный кран, которым планировали приподнять корму. Вся операция по вытаскиванию танка заняла три дня, сверхсрочнику пришлось дважды нырять под лед, один раз, чтобы закрепить троса и приподнять корму танка, второй раз, чтоб отцепить одни троса, а потом прицепить другие. Электрооборудование танка от попадания воды вышло полностью из строя, танк, после ремонта, использовали только для обучения вождению личного состава, и называли эту машину «утопленницей». Четвертого февраля я отвел пешком Галю в роддом, а пятого утром, забежав перед работой в приемное отделение, узнал, что Галочка родила мне «казака», как огорошила меня медсестра, урюпинская казачка. Мы хотели дочку, а родился второй сын, я был немного разочарован, но ничего не поделаешь, пришлось смириться, кстати, любовью я его не обидел. Сына назвали Олегом, он стал центром нашей семьи, ему уделялось больше внимания, и Сашка, по-моему, ревновал его к нам. Соседка по квартире, еще более стала злобствовать на кухне. Она была недовольна всем, пеленками на кухне, постирушками в ванной, молоком на плите и многим другим, что, по ее мнению, мешало ей. Вскоре нам дали в этом же доме двухкомнатную квартиру, тоже на первом этаже, только в первом подъезде. Соседом по площадке у нас стал Павел Моисеевич (фамилию запамятовал) подполковник, он служил в штабе дивизии, начальником моботделения. Сосед был уже в возрасте, и собирался в скором времени на пенсию, его жена Софья Карповна спокойная, отзывчивая, добрая женщина, работала учительницей, у них был сын, офицер, недавно окончивший училище, служил в другом городе. У них была дача, иногда соседи угощали нас плодами своего труда. Во время отпуска начальника штаба, я разрабатывал План боевой и политической подготовки полка на полугодие. Документ был объемный в пределах ста страниц, отработав его в тетради, отдал в машбюро отпечатать на пишущей машинке. Машинистка, Оксана Федоровна, тоже коренная урюпинская казачка, красивая, чернобровая, очень умелая и опытная работница, она могла одновременно печатать, отвечать на вопросы и, даже грызть семечки, которые очень любила, при этом печатала быстро и грамотно, почти без ошибок. На 30-50 листов можно было обнаружить одну-две, не более, ошибки. Когда она закончила печатать, я перечитал весь план, найденные ошибки мы исправили, и я понес План на подпись Зуйкину Г.С. в кабинет. Единственно на что я не посмотрел на Плане, это на надпись в левом углу первого титульного листа, «Утверждаю» полковник Зуйкин Г.С. Командир, уже знал, что все документы, приносимые ему на просмотр, я тщательно проверял. Взял в руки ручку, и, спросив меня, проверял ли я План, я подтвердил, и он собрался его утвердить, но вдруг, схватив все листы, веером подкинул их над столом, крикнул: - Ну-ка, давай сюда эту Оксану! Я как угорелый, ничего не понимая, выскочил из кабинета и помчался в машбюро. Оксана Федоровна, еще не зная в чем ее вина, смущенно вошла в кабинет. Зуйкин Г.С. набросился на нее: - Ты за что так меня унизила Оксана, какой я тебе …уйкин? Оксана Федоровна случайно перепутала буквы, стоявшие на каретке рядом, и поставила в фамилии командира вместо З – Х. -Уж лучше бы написала, как нибудь посолиднее, Х…в, например, а то …уйкин! Оксана Федоровна, красная, от смущения, робко просила прощенья, собирая, разлетевшиеся по столу и полу, листы Плана, и быстро выскочила из кабинета перепечатывать весь титульный лист. Зуйкин Г.С. План потом утвердил, к ошибке отнесся с юмором, простив машинистку, не сделав мне, тактично, упрека, а я потом, в своей штабной работе, проверял документы от первой буквы, до последней. Мои штабные успехи в разработке документов, были замечены в вышестоящем штабе, и я был назначен на должность начальника оперативного отдела штаба дивизии. Штаб располагался отдельно от всей дивизии, в небольшом двухэтажном здании, и двориком, огороженным забором. Штаб охранялся суточным нарядом комендантского взвода, размещавшемся на КПП. На первом этаже располагался оперативный дежурный, а во второй половине здания, узел связи, с радиоаппаратурой для связи со штабом округа, там постоянно дежурили солдаты-связисты и АТС, где дежурили на коммутаторе, призванные на службу, девушки телефонистки. Внутри этого небольшого городка был оборудован спортивный городок из не-скольких спортивных снарядов, и асфальтированный строевой плац, кроме того во дворе был военторговский магазин, где можно было купить продукты и промтовары, не таскаясь в такой же магазин, расположенный в основном военном городке, где стояли мото-стрелковые полки. С продуктами в то время было плохо, а Военторг иногда привозил мясо и другие продукты, чего в городе достать было практически невозможно. В моем оперативном отделе по штату мирного времени числилось два офицера, я, старший помощник и один солдат. Мой помощник, майор Портнов Михаил Петрович, старый служака, своим трудом, добившимся этой должности, был очень добросовестным, трудолюбивым, исполнительным офицером. Он не имел высшего военного образования, но хорошо знал руководящие документы, и все документы отрабатывал с большим старанием. Зато начальником штаба, которому я непосредственно подчинялся, был высокомерный, чванливый, подполковник А. Шипилов, окончивший общевойсковую Академию им. Фрунзе. Он с пренебрежением разговаривал с подчиненными офицерами и подобострастно с начальством. Мне сразу пришлось разрабатывать План боевой готовности дивизии, в соответствии с прибывшими новыми указаниями из штаба округа. Мы с Портновым М.П., сидели несколько дней и ночей, не разгибаясь, над текстовыми документами и картами, этот План, командир дивизии Старосельский Б.Ф., утвердил в штабе округа, без замечаний. Начальник штаба сам почти никаких документов не разрабатывал, а все поручал моему отделу. Несмотря на наши старания, относился к нам высокомерно, и придирался к любому пустяку, постоянно брюзжал, подгоняя нас, хотя мы старались не давать ему повода. Он принял на работу в машбюро смазливую машинистку, с оттопыренным круглым задом, и абсолютно безграмотную, она делала ошибки по несколько штук на листе, однажды она, в слове «еще» сделала три ошибки, написав «есчо». Любимым занятием начальника штаба было систематическое посещение машбюро под видом проверки качества отработки документов, я несколько раз приходя туда, заставал шефа, вытиравшего губы, и машинистку, приводящую прическу и макияж в порядок. Он частенько подвозил ее с работы домой, поговаривали даже, что Шипилов иногда захаживал к ней в гости, городок небольшой, трудно спрятаться от людских глаз. Я легко вошел в коллектив штаба, и обрел хороших друзей, в лице начальника артвооружения Володи Щербинина и начальника связи Ермакова Геннадия Петровича. Мы не только дружили на службе, но и общались семьями, отмечая праздники и дни рождения. Как-то раз они пришли к нам в гости с супругами на какой-то праздник, мы немного посидели, и вдруг ворвалась жена Денисова, не знаю по какому поводу, и стала поносить нас. Ей, вероятно, теперь было скучно одной, мы жили в другом подъезде, и она решила сбросить на нас излишек своей злобы, но у нее не получилось. Жены моих друзей Лена и Валя, в отличие от моей безобидной Галки, были постарше, и по опытнее в коммунальных отношениях, они вдвоем встали на ее защиту, и, не церемонясь, вытолкали Денисову, поддавая ей под зад коленками, не только из квартиры, но и даже из подъезда. Вдогонку сказали, чтобы забыла сюда дорогу, иначе получит еще больше, вероятно угроза подействовала, и мы забыли об этой сварливой женщине, правда не навсегда, но об этом позже.
Наш отдел постоянно трудился над разработкой планов боевой и политической подготовки дивизии, разрабатывал тактические учения, командно-штабные тренировки с частями, участвовал в их проведении. Штаб дивизии участвовал в командно-штабных тренировках проводимых штабом СКВО. Участвовал в проверках боевой подготовки в наших частях, штаб дивизии также сам учился, стрелять, водить автомобили, кому положено, танки. Однажды ночью на зачетном вождении, я вел танк по трассе танкодрома, надо было уложиться на отлично, поэтому я выжимал из старенькой пятьдесятчетверки, все, на что она способна. Снежная дорога была укатана танками, я уже видел огни вышки и в это время почувствовал, как мой танк, подпрыгнув на бугорке, взлетел над дорогой, и, пролетев несколько метров, всей своей тридцатитонной массой плюхнулся на трассу. От этого удара, я почувствовал, что мои позвонки едва не вылетели из своих мест, но боли сразу не почувствовал, и помчался к финишу. Получил оценку «хорошо», до «отличной» не хватило несколько секунд, и вот только тогда почувствовал тупую боль в пояснице. Врач выписал мне какую-то мазь и через несколько дней боль исчезла. Работающие у нас, да и во всей Советской армии, девчата-телефонистки, года два назад были призваны на действительную срочную службу, и обязаны были носить военную форму. Вначале они стеснялись, для них эта форма, была необычна, т.к. после войны до начала 70-х годов, женщины в наших Вооруженных силах женщины не служили. В связи с возникшим демографическим кризисом в стране, нашим правительством было принято решение о призыве женщин на военную службу, на должности не связанные с выполнением боевых задач и охраной военных объектов. Наши девчата держали форму на работе и, придя на дежурство, переодевались. С ними проводились занятия по строевой подготовке, и другим общевоинским дисциплинам. Согласно уставу, они должны были отдавать честь старшим по воинскому званию первыми, они же просто здоровались при встрече, игнорируя устав. Как-то я, идя по двору штаба в магазин, встретил самую бойкую из телефонисток, она прошла мимо, поздоровавшись со мной. Я решил повоспитывать ее, и остановил ее вопросом:
- Катя, ты почему не отдала мне честь? Катя, нисколько не смущаясь, бойко ответила: - Товарищ майор, я свою честь давно отдала, и, притом, другому. Я опешил, не зная, что сказать, а она, повернувшись кругом, пошла на узел связи. После этого, я уже не делал девчатам подобных замечаний. В октябре 1971 года мама прислала письмо, что папа лежит в госпитале и у него обнаружили рак желудка. Папу хотят выписать домой, так как лечить уже поздно и бесполезно, но он не знает, что у него рак, ему сказали, что у него язва желудка и назначили обезболивающие уколы. Я, получив письмо, пошел к Шипилову отпрашиваться, в отпуск по семейным обстоятельствам, так как оче-редной отпуск я уже отгулял. Тот, скрипя зубами и ворча, что много работы, а я собрался в отпуск, лишний раз погулять, все же подписал мой рапорт, когда я показал ему мамино письмо. Приехав домой, я сразу же с мамой поехал в госпиталь. Папа очень обрадовался, увидев меня, и с радостью согласился уехать домой, чтобы лечиться дома, под присмотром родных и медсестры, которая будет его ежедневно навещать. Папа почти не вставал с кровати, кроме, как в туалет, постоянно приходила медсестра и делала уколы морфия, когда у него были приступы болей, другие препараты не помогали. Навещали его и друзья, старички, кто еще мог ходить. Он жаловался мне, что у него стали совсем худые руки и ноги, а живот, наоборот, полнеет, и он не понимает, что же это за такая язва желудка, от которой растет живот. Я, как мог, утешал его, что может быть, он потихоньку поправится, и эти боли, может быть, скоро уменьшатся, а практически я ничем ему помочь не мог. Сдерживая слезы, я старался побыть подольше рядом с ним, пока он не засыпал от усталости и слабости. Десятидневный отпуск мой закончился и я с тяжелым сердцем уехал домой. Моя Галочка в октябре, устроив Олежку в ясли, пошла на работу в Детскую поликлинику. В Урюпинске с работой было сложно, городок небольшой, все должности были заняты, ее приняли на временную работу. Так она работала три месяца, потом ее по бумагам увольняли, что-бы на следующий день опять принять на три месяца, потом проделывалось, та же процедура еще через три месяца, и так она работала в Детской поликлинике до июня 1972 го-да. На ее плечах уже было трое мужчин, всех надо было накормить, напоить, отправить, кого на работу, кого в школу, кого в ясли, потом вечером опять накормить, проверить уроки, повозиться с малышом, и не забыть про мужа. Как она успевала все делать, не представляю, только сейчас осознаешь, что как мало ценил то, что рядом с тобой находился такой родной, заботливый человек. Прости меня, моя родная! Я мало что помогал делать по дому, находясь с утра до вечера на работе. Наш сосед Павел Моисеевич к этому времени, уволился из армии и пропадал летом на даче, а осенью и зимой что-то мастерил дома. Он был веселым, гостеприимным хозяином, он с уважением относился ко мне и моей семье. Я иногда помогал ему, заказывая для него грузовую машину, чтобы он мог отвезти какое либо имущество на дачу. Он у себя дома потихоньку, для себя, делал самогон, почему я знаю, он иногда приглашал меня на дегустацию. Чтобы моя Галка не заподозрила, что он приглашает меня выпить, он, заходя к нам, просил у нее меня, помочь передвинуть у него дома мебель. Я, зайдя к нему, сразу интересовался у него, где и что двигать, но он заводил меня на кухню, махнув рукою, как бы говоря, потом. В кухне на плите стояла большая кастрюля, как он объяснил, с кипящей брагой. На ней стоял таз с водой, для охлаждения пара, который соприкасаясь с холодным дном таза, конденсировался в спирт, капающий в миску, стоящую на металлической подставке внутри кастрюли. Чтобы вода в тазу не нагревалась от пара, в таз по шлагу, надетому на водопроводный кран поступала холодная вода, а из таза, тоже но по другому шлангу, теплая вода выливалась в раковину. Для предотвращения выхода пара в щель между кастрюлей и тазом, был про-ложен мокрый тряпичный жгут. Пока шел процесс получения «первачка», Павел Моисеевич достал литровую банку с жидкостью коньячного цвета, это был «продукт» двух недельной давности. Как объяснил сосед, он был настоян на шиповнике и боярышнике, с добавлением чуть-чуть корицы и чайной ложечки растворимого кофе. Он налил по рюмочке, и мы выпили «за здоровье». Напиток по вкусу напоминал коньяк, и обладал большой крепостью. Закусив лимончиком, Павел Моисеевич налил в столовую ложку свой напиток и поджег его, синее пламя, извиваясь, через минуту уничтожило содержимое ложки, без остатка. Выпив еще рюмку, я почувствовал, что хмелею, и, поблагодарив соседа, пошел домой. Моя Галя, в этот раз ничего не заметила, но когда передвижка мебели повторилась через два-три дня, и потом еще раз, она, усомнившись, решила проверить, что мы там двигаем, и застала нас на кухне, с рюмками в руках. Больше мы «мебель не передвигали», хотя иногда на праздники он зазывал меня на дегустацию. Немного расскажу о рыбалке в Урюпинске, куда я, несмотря на постоянную загрузку работой, иногда вырывался. Чаще это были выезды в составе рыболовного коллектива, но иногда и ловил самостоятельно. О рыбалке в Урюпинске можно было написать целую книгу, но расскажу о нескольких запомнившихся случаях. Река Хопер, чистейшая из всех, знакомых мне рек, где я рыбачил, она не знает промышленных стоков. Ее пойма изобилует большим количеством небольших речек, питающих ее, а также обилием стариц, ериков, озер, заливаемых водами Хопра, при весеннем половодье, обновляя рыбье поголовье. Больше всего мне нравилось рыбачить зимой, когда по льду можно добраться до любого места на водоеме. Однажды зимой, выехали коллективом на речку Тишанку, впадающую в Хопер. Народ разошелся по Тишанке, ища ямки, в которых могла стоять рыба. Я тоже походил, но потом вернулся к устью, где Тишанка сливалась с Хопром. Там уже сидел наш сверхсрочник, и я сел между ним и берегом. Это было уже ранней весной, пригревало солнышко, кое-где появились проталины, а на льду, к средине дня появлялись небольшие лужи. Вначале клев был слабый, клевали изредка небольшие окушки - матросики, я, было, собрался уходить, но тут почувствовал удар, кивок согнулся вниз, и я ощутил тяжелые рывки. Потихоньку, вытягивая леску, подтащил рыбу к лунке, и на лед вывалился окунь грамм на 300, сверхсрочник поймал небольшого судачка, и тут началось, я таскал окуней, а он судачков. Видно рыба пошла стаями на свежую воду Тишанки. По моей просьбе мы поменялись местами, и я вытащил несколько судачков, а он окуней. Внезапно клев прекратился, видно рыба или прошла, или ушла обратно в Хопер. Мы все вернулись с отличным уловом. Как-то зимой, после первых морозов, снег еще не выпал, было воскресенье, и я решил сходить на другую сторону Хопра. Там в лесу, недалеко от деревянного моста, который каждый год, обязательно сносился паводковыми льдинами в половодье, был большой старый рукав реки, который не соединялся с Хопром, но каждый год, во время паводка, заливался разлившейся водой. Мост, после паводка, каждый год власти восстанавливали снова, т.к. на той стороне реки летом оборудовался городской пляж, а за лесом, километров в двух – трех, стояла деревня, и многие люди, жившие в ней, работали в городе. Я был в танковом теплом комбинезоне, меховых сапогах, в кармане, была складная зимняя удочка, коробка с блеснами и мотыльница с мотылем. Кроме этого у меня была также складная пешня в чехле, которую я нес на ремне за плечом. На старице уже стоял лед, но он был еще тонковат, где-то 4 – 5 см. На льду, прозрачном как стекло, рыбачили два пожилых рыбака. Я, для верности, с размаху попробовал пешней пробить лед, он не пробился насквозь, значит можно идти вперед, соблюдая осторожность Рыбаки, сказали, что пока ничего не поймали, за исключением одной сорожки. Я прорубил лунку посредине старицы и попробовал ловить на мормышку, поклевок не было, перешел на другое место, результат тот же, правда, что-то вроде поклевки я видел, но не успел подсечь. Тогда пошел поближе к берегу, где сквозь лед просматривалась трава. Я подцепил блесну и стал играть ей у травы, ничего, перешел на глубину, и вдруг, поклевка! Подтягивая леску, чувствовал, несильные рывки, а потом леска внезапно ослабла, небольшой щуренок рванул из глубины вверх, влетел в лунку, подскочив, трепыхаясь, вверх ото льда, где-то на полметра, выплюнул блесну и, перевернувшись, головой вниз, булькнул прямо в лунку. Я, опешив от такого финта, даже не успел ногой прикрыть лунку. Рыбаки, чуть раньше, пошли по старице, один сел метров 100 от меня, а второй, подался почти в конец, я остался у своих лунок. Минут через десять, вытащил хорошую щуку, где-то чуть больше килограмма. Потом долго клева не было, я менял блесны, мормышки, безрезультатно. Я вернулся на лунку, где у меня была осторожная поклевка, поработав, безрезультатно, мормышкой минут, пять, положил на лед удочку, вывесив мормышку над дном, и закурил. Смотрю сторожок удочки приподнялся, я быстро нагнулся и, схватив удочку подсек. Внизу я ощутил мощные толчки, боясь, что рыба может оборвать тонкую леску, я стал медленно поднимать ее вверх к лунке, сдавая леску при рывках. И вот подвожу рыбину к лунке, вижу, что это здоровый карась, его морда чуть вошла в лунку, я схватил его за нее, держу, чтоб не сорвался, а сам огляделся, ища пешню, она лежала у другой лунки, метрах в пятнадцати от меня. Тогда я стал звать мужика, который сидел, не очень далеко, спиной ко мне. На мои крики тот никак не реагировал, и продолжал спокойно ловить, дергая блесну рукой. Тогда я стал свистеть, и свист услышал рыбачивший в конце старицы, второй рыбак, и оглянулся, я призывно замахал рукой и он побежал ко мне. Сидящий спиной ко мне рыбак, увидев, что его товарищ бежит, встал и оглянулся, увидев, что я, сижу над лункой, держа в ней руку, тоже побежал ко мне. Рыбаки кинулись ко мне, но я показал на пешню, и они, взяв пешню, вместе подошли к лунке, лед, под их тяжестью, стал прогибаться, и в луну пошла вода, заливая сверху лед. Один сразу отпрянул и отошел на несколько метров, а второй стал осторожно, ударяя пешней расширять лунку. Наконец карась оказался на льду, он был шире моей форменной фуражки, толстая спина, и вес, я дома взвесил, почти два килограмма. Рыбаки завистливо смотрели на моих карася и щуку, а я поблагодарил рыбаков за помощь и собрал снасти. Срезав ивовую ветку, сделал импровизированный кукан, и насадил на нее рыбу. Возвращаясь, домой, на мосту встретил двух бабок, они поинтересовались, где я купил рыбу, так как в руках у меня, кроме, кукана, и за плачем пешни в чехле, распознать которую «не специалисту», довольно трудно. Я в шутку ответил, что купил в деревне, там завезли в магазин рыбу, бабки, почти бегом, побежали в свою деревню. Пока дошел по городу до дома, меня несколько раз останавливали вопросом: «Где купил?». 28 ноября я получил телеграмму от мамы, что папа умер, проклятый рак убил папу за три месяца. Я бросился к Шипилову, тот заупрямился и не хотел подписывать мой рапорт, я был в отчаянии. У этого чинуши не было никакого человеческого сочувствия, он опять считал, что я хочу отлынивать от работы. Начальник штаба взял с меня слово, что я по приезде буду трудиться день и ночь, и дал 10 суток отпуска, как рядовому солдату. Я в тот же день выехал в Москву, а оттуда самолетом до Ужгорода. Я приехал 29-го вечером, на следующий день были назначены похороны. Мама, убитая горем, беспрерывно плакала, даже мой приезд не вывел ее из этого состояния. Гроб с телом папы, в траурном убранстве, стоял в клубе Пограничников, созданная комиссия из ветеранов-пограничников и друзей папы, взяла на себя организацию похорон. Приехавшие на похороны, раньше меня двоюродные брат Витя, сестра Аля, соседи и друзья, тоже не могли успокоить безутешно рыдавшую маму. Она от горя, слез и тоски по ушедшему папе, находилась в полуобморочном состоянии, рядом с ней постоянно была медсестра, поддерживающая ее каплями и уколами. В день похорон мы с мамой и родственниками с утра собрались в клубе, присев у гроба. В 10.00 началось прощание с покойным, сотни людей, знавших его по совместной работе, а затем по общественной работе в товарищеском суде, как доброго, отзывчивого, бескорыстного и справедливого человека, возлагали цветы. Многие подходили к маме, выражая искреннее сочувствие ее горю. Она затуманенным взором, глядела на них, смутно понимая, что все это говорится ей, слезы душили ее слова, она еле шептала: «Спасибо Вам». Потом, сняв головные уборы, медленно пошли солдаты-пограничники. Они отдавали последние почести офицеру, участнику войны, награжденному многими боевыми наградами, которые на красных подушечках лежали под склоненным боевым красным знаменем, у его изголовья. После прощания траурный кортеж, сопровождаемый почетным караулом с оружием, двинулся центральной улице, там мы жили приехав с Камчатки, затем на 40 лет Октября к нашему дому. Люди громадной толпой, заполнившей всю улицу, медленно двигались под, разрывающую сердце, траурную мелодию. Стояла поздняя осень, было прохладно, но светило солнце, как бы тоже провожая папу в последний путь. У нашего дома кортеж остановился для последнего прощания, мама горько рыдала, ее опять пришлось медсестре приводить в чувство. Затем кортеж прошел до конца нашей улицы. За поворотом стояли автобус и машины, оборудованные для перевозки людей. Все, кто желал поехать на кладбище, сели на транспорт и кортеж, проехав мимо папиной работы, направился на погост. У могилы прошел траурный митинг, выступали с Управления Пограничных войск, друзья, бывшие сослуживцы и под троекратный залп салюта, гроб опустили в могилу. Поминки прошли в клубе Пограничников, где опять звучали теплые, идущие от всего сердца, слова о покойном. Проводив приехавших родственников, мы остались с мамой одни, перед нами стоял вопрос: «Что дальше? Как нам быть»? Решили поставить на могилке папы памятник, мама остается жить в Мукачево, а машину я забираю с собой. Как мы ее оформляли, не помню, знаю, что ездили с мамой в Ужгород, заплатили налог за нашу машину. Четвертого или пятого декабря, я, загрузив машину мамиными соленьями и вареньями, и, захватив запасную канистру для бензина, простился с мамой, и взял курс на Львов. До перевала через отроги Карпат я прошел без происшествий, а на спуске погода стала портиться, пошел дождь, вперемешку с мокрым снегом. Подъехав к Львову, я увидел на окраине воинскую часть, и мне пришла в голову мысль остановиться здесь на ночлег, так как уже смеркалось, было около семнадцати часов. Я был в военной форме и командир части, без проблем предоставил мне ночлег, узнав, что я еду с похорон. Я переночевал в комнате для приезжих, поставив машину рядом с помещением дежурного по части. Наутро я продолжил свой нелегкий путь. Зима вступала в свои права, временами шел снег, дорожное полотно становилось скользким, держался легкий морозец. У меня появилось ощущение, что на лобовом стекле появилось пятно. Я протер его, вроде стало лучше. Но потом пятно проявилось, снова и уже не пропадало. Перед Киевом, на объездной дороге, идущей на средней крутости подъем, выстроились в колонну, «МАЗы», «Колхиды» с большегрузными прицепами, и, буксуя на заснеженной дороге, еле, еле ползли вверх, бесполезно сжигая топливо. Я включил вторую передачу и без рывков, потихоньку пошел, обходя эти буксующие «фуры». Водители с завистью смотрели на мой «Москвич-403», который медленно, но уверенно двигался мимо них на горку. Выйдя на трассу, прибавил скорость и стал подумывать о ночлеге, так как стало уже смеркаться. Увидев недалеко от дороги зеленые ворота с красными звездами на створках, направился к ним. Мне опять повезло, дежурный по части разрешил поставить машину рядом с котельной, чтобы я смог утром залить горячую воду в радиатор, а мне предоставили кровать прямо в казарме с солдатами. В то время во всех автомобилях в радиаторы заливалась вода, антифриза и тосола не было, поэтому с понижением температуры, у машин, хранящихся на открытых площадках, на ночь, а если они долго не эксплуатировались, сливалась вода. В армии, да и в хороших автохозяйствах, существовали специальные помещения, называемые «водо-маслогрейками», где под присмотром дежурных подогревалась вода и даже масло для заправки двигателей, всех марок техники. Утром до подъема, я залил в радиатор горячую воду, и, поблагодарив дежурного, продолжил путь. Под Полтавой я снова ночевал в воинской части, и на следующее утро пошел в направлении на Россошь. Украинская слякотная погода сменилась на снежную, с небольшим морозцем, когда я проехал Харьков и приблизился к Россоши. На ночь остановился в городской гостинице, а машину поставил во дворе у гостиничной котельни, и договорился с женщиной истопником, что утром пораньше приду за горячей водой для машины. Со мной в номере поселился, следователь, капитан милиции. Мы разговорились, я рассказал, откуда и куда еду, а он поведал, что расследует случай связанный с угоном легкового автомобиля в Россоши. Я разволновался, боясь за свою машину, долго не мог уснуть, проснулся в четыре часа, оделся и быстрей к машине. Она стояла на месте, но пришлось потерять много времени с истопником, вместо женщины дежурил ее сын, который долго не пускал меня в подвал котельной, но потом пришел сменщик, и мне разрешили взять воду. Зима в России уже засыпала снегом поля и дороги, на них работала снегоуборочная техника. Стало темнеть, и пошел снег, когда я подъехал к городку Нехаевский, от него, до Урюпинска километров 80 не меньше. Я стал искать попутчиков среди стоящих на центральной площади машин. Мне повезло, две легковушки собирались ехать на Урюпинск, но шофера сказали, что поедут чуть позже, мол ты езжай, дорога одна не заблудишься ,а мы следом, если что поможем. Проехав чуть половину пути, встретил первые наносы снега, началась пурга. Дорога в некоторых местах пропадала под снегом, и только торчащие бугорки снега, оставшиеся от бульдозера, расчищавшего ее, служили еле приметным ориентиром. Перед самым городом, когда показались огни на его окраине, разъезжаясь с встречной машиной, я все же попал в большой нанос снега и забуксовал. Достав лопату, стал отбрасывать снег, которого бы хватило часа на два. К счастью вскоре показались огни фар, идущих сзади машин. Трое мужиков вышли из машин, и подошли ко мне, хотели взять на буксир, но сперва решили попробовать толкнуть, и у них получилось. Я ,помогая движком, выполз на свободное от снега место дороги, и вышел расплатиться с мужиками. Денег они не взяли, и, поблагодарив их, я тронулся дальше, забыв лопату на дороге. Домой приехал около одиннадцати вечера, мои спали. Разгрузившись, оставил машину во дворе, а утром спросив разрешения у командира дивизии, поставил ее в военном городке, недалеко от КПП. Глаз мой стал совсем плохо видеть, и я пошел к окулисту. Мне прописали капли, так как, изображение предметов, когда я смотрел на них, стало искажаться. Врач сказала, что это осложнение, от перенесенного стресса, простуды, когда я шел без фуражки за гробом, и большого напряжения, связанного с длительным перегоном машины. Несмотря на болезнь, мне пришлось вкалывать с утра до позднего вечера над разработкой документов и планов боевой под-готовки и проведения учений и штабных тренировок. Глаз мой поправился, но я еще долго капал капли. Вскоре я сумел достать по знакомству металлические листы и уголок для гаража. Начертил проект разборного гаража, и мне его сварили в части. С разрешения командира дивизии, я поставил его в свободном углу военного городка, где он никому не мешал. Теперь я был спокоен за свою машину, она была под крышей. Летом приезжала к нам мама, посмотреть, как мы устроились, побыла у нас немного, и я проводил ее в Москву, там ее встретил, родной брат папы дядя Ваня, и проводил в Мукачево. Мама, пустила на квартиру двух девочек, учащихся техникума, которые, скрашивали ей одиночество и немного помогали по хозяйству. Галочку в июне приняли на временную работу в наш военный госпиталь, вначале акушеркой, а потом, увидев, как она работает, назначили старшей медсестрой терапевтического отделения, потом она ушла снова в Детскую поликлинику, но все это были временные должности. В начале 1973 года она устроилась на постоянную работу в Урюпинскую санэпидемстанцию станцию. В 1973 г. мы получили трехкомнатную квартиру в новом многоэтажном доме, недалеко от вокзала. Как-то раз, приехав с рыбалки, Галя пожарила рыбу и я, кушая, дал кусочек Олегу, предварительно проверив, нет ли косточек. Олег всегда хорошо кушал, и был полным, в отличие от маленького Саши, который поев, постоянно срыгивал, когда его ложили в кровать, мы не знали что делать. С Олегом мы поступали так, после еды держали его вертикально, пока у него не отрыгнется воздух, который он засасывал вместе с пищей, после чего ложили его и он не срыгивал. Когда я садился за стол, Олег, хотя и накормленный, тут же подсаживался, и ел вместе со мной. Давая ему еще рыбы, я, вероятно, не заметил косточку, и она встала поперек горлышка, мы пытались, давая ему корочку хлеба, протолкнуть ей кость в желудок, но безуспешно. Олег плакал, косточка колола горлышко. Напуганные мы схватили Олега. и побежали в в больницу. Был вечер, в приемном покое только медсестра, но на наше счастье, быстро пришел дежурный врач. Он пинцетом достал из горла, тоненькую, как буква «У» косточку и подал ее мне: «На, отец, на память!» У меня, до сих пор, стоит эта косточка перед глазами. Мы, чуть не со слезами, поблагодарили врача, этого доброго человека! Повседневная жизнь летом 1973 года сменилась неожиданным событием. Пришло распоряжение из штаба СКВО провести рекогносцировку маршрута: Урюпинск, Волгоград, Элиста, Майкоп. Надо было проехать по нему, и описать состояние дорог, мостов, возможные их объезды, глубину и ширину водных преград, наличие бродов. В населенных пунктах, наличие телефонных станций и возможность связи с них со штабом округа. Изучалась реально на местности возможная радиационная и химическая обстановка на маршруте, в случае, нанесения противником ударов оружием массового поражения. Все эти данные потом должен суммировать и отработать мой отдел. Я был назначен старшим этой группы, в которую вошли начальники инженерной, химической и службы связи. Нам выделили два автомобиля, УАЗ – 450, где ехали офицеры, и грузовой ГАЗ – 66. в газике мы везли палатку, продукты, переносную походную кухню, кроме того с нами ехал солдат повар. Я отработал план движения по маршруту, и определил день, когда мы должны прибыть Элисту, чтобы там встретить командира дивизии. План Старосельский утвердил, и мы тронулись в путь, выполнять поставленную задачу. Мы определяли на карте точку, где будем ночевать и высылали туда наш грузовик с инженером, который проходил по маршруту, изучая его по своим вопросам, и в назначенной точке должен был развернуть палатку, и приготовить сытный, горячий ужин. Мы втроем, связист, химик и я, на УАЗике, детально изучали маршрут, и записывали все его особенности, заезжали, в населенных пунктах, в почтовые отделения связи. Узнавали там, по каким телефонам (их номера) можно дозвониться до Ростова на Дону, где располагался штаб округа, а если удавалось уговорить связистов, звонили в Ростов и даже в Урюпинск. В конце поездки, в Элисте к нам должен присоединиться командир дивизии полковник Старосельский, чтобы вместе с нами пройти маршрут на заключительном этапе. Мы во время прибыли в Элисту, встретили командира, и вместе с ним прошли до Майкопа, он остался доволен нашей работой. В Майкопе мы проводили Старосельского в аэропорту, и пошли ускоренным маршем домой. Дома мы отработали подробный отчет о маршруте, и отправили его в штаб СКВО. Кроме этого наша дивизия часто привлекалась на командно-штабные учения и тренировки, проводимые в штабе округа. На этих КШУ и КШТ участвовали командир, начальник штаба и я, иногда привлекались командиры наших частей. На одном из них мы получили хорошую оценку, единственную четверку из всех дивизий, а карты, отработанные мной, начопер округа поставил в пример остальным дивизионным штабам. Меня заприметили в штабе СКВО, результатом явилось то, что в январе 1974 г. направили на трехмесячные курсы «Автоматизации и управления войсками» в академию им. Фрунзе в г. Москве. Учась на курсах, я иногда, в выходные дни, заходил к папиному родному брату д. Ване, он жил с семьей в районе Измайловский парк. У них было две дочки, одна, Светлана, была заму-жем, вторая, Ирина, училась в техникуме и жила с ними. Эти москвичи отличались добротой и гостеприимностью, у них постоянно останавливались, различные родственники, не считая меня. Один раз я побывал у них на даче, они там, что-то делали и остались ночевать, а я уехал на электричке в Москву. Окончив в марте курсы, по приезде домой, получил предписание, прибыть к новому месту службы в штаб округа в город Ростов на Дону.