|
|
19 июля 2008
Владислав Шувалов
Писать об Алексее Германе самонадеянно и бесполезно, поскольку всё о нём уже сказано – и даже больше. С момента перестроечной легитимизации, когда были сняты с "полки" фильмы Мой друг Иван Лапшин (1982, выпущен в 1985-м) и Проверка на дорогах (1971, выпущен в 1986-м), каждый фильм Германа обрастал массой восторгов и тщательных комментариев. Герман снимает так долго, что приученная пресса, не дожидаясь премьеры, отвешивает поклоны мэтру на основании интервью, фотокарточек и заметок со съёмочной площадки очередного долгостроя; пока Герман доведёт фильм до экрана, многих изданий может уже не быть в живых. Хрусталев, машину! начинал сниматься ещё при советских коммунистах в 1991-м, но вышел в прокат (на всех парах проскочив период разгильдяйской демократии) только в 1999-м году, когда казалось, что выиграв парламентские выборы, коммунисты снова поднимают голову. У Германа свой ритм и своя скорость, к которой не смогли приспособиться ни идеологическая советская кинематография, ни, тем более, нынешняя российская киноиндустрия, погрязшая в навязчивой всеотупляющей коммерции. Как и некоторые другие выдающиеся отечественные режиссеры, коих можно пересчитать по пальцам одной руки, Герман держится особняком. Специфика его творческого процесса такова, что ей бесполезно обучаться и невозможно перенять, так как нельзя воспрепятствовать очевидным истинам производственного цикла - нельзя снимать фильм 7 лет. Даже видному кинодеятелю никто не позволит столько времени держать на одном проекте съёмочную группу и бесконечно удовлетворять вновь возникающие потребности, продиктованные прихотью художника. Герману это удаётся.
Благодаря неистребимой упёртости, агрессивной обороне собственного метода, нежеланию понимать (и принимать) чужие правила, от кого бы они ни исходили, Герман сохраняет суверенитет своего творческого острова. Режиссер работает годами в изоляции от внешних вибраций - только сильный художник и матерый профессионал способен сохранить фильм в условиях изменяющейся среды. Кто бы другой элементарно отстал от жизни, растеряв в разных эпохах начало и конец фильма, запутавшись в корректируемых временем задачах и интонациях. Герман скрепами неистовой авторской воли удерживает замысел, не давая кораблю сбиться с курса. Фильм по роману братьев Стругацких под названием "История арканарской резни" снимался 8 лет (и когда выйдет на экраны до сих пор непонятно). Уверенно следовать замыслу на протяжении стольких лет можно, только полагаясь на интуицию. Неслучайно, ещё на Хрусталеве мы получили доказательства исключительной проницательности Германа – с возрастающей настойчивостью критики и оценщики подмечают зависимость кино Германа от сновидческой природы, что не мудрено, учитывая редуктивную механику его творчества, обусловленную перемещениями автора во времени. Действие романа "Трудно быть Богом" происходит в будущем, но автор произвольно переносит действие в прошлое. К моменту выхода ленты на экраны будет очевидно, что Герман снова обогнал время, и его фильм окажется предостережением современнику и назиданием потомку. Так случилось, когда была снята Проверка на дорогах - фильм о невозможности разделить мир по условным критериям на своих и врагов, о том, что человеку никогда не поздно дать последний шанс и удостоить прощением. Эта истина и поныне вызывает кривотолки и ответные резоны, но у Германа командир партизанского отряда Локотков, сохранивший умение видеть человека даже в предателе, не поддаваясь давлению жестоких фактов и гневу товарищей, безоговорочно располагает зрителя к простой истине, в которой сквозит и христианская мораль, и народная мудрость.
Или другой фильм – Мой друг Иван Лапшин. В то время прогрессивным считалось идти в ногу с нарастающим движением обличающих настроений. У Германа мы видим тихую жизнь незаметных советских людей в провинциальном городке Унчанске, лишенную как идеологического лизоблюдства, так и антисоветских намёков. Вышло так, что Герман не отказывается от прошлого и, тем более, не собирается его поносить. Лента получила Госпремию и несколько призов на МКФ в Локарно, но за рубежом принята не была – там ждали других откровений перестроечного искусства. ("А когда я привез туда в 86-м году Лапшина, рецензия была в "Нью-Йорк Таймс", если ее разобрать и красивые слова убрать, что дегенерат привез дегенеративный фильм"). Однако Герман вновь обогнал время, не поддаваясь на посулы скорой славы и благоприятные обстоятельства для самовыдвижения. Сегодня Лапшин смотрится эталонным образцом исторического фильма, который конгениально выстраивает отношения с эпохой – без заискивания перед прошлым, спекуляций и искусственного контраста с настоящим. В основе метода - сгущенная экранная реальность лиц, предметов, тончайшая имитация фактуры, построенная на документах и контролируемая авторской памятью.
С каждым фильмом драматизм кино Германа нарастает – цензуры нет, взрывные темы осваиваются современниками активно и яростно. Хрусталев, машину! казался отсталым уже на уровне стартового замысла: чернуха и антисталинская тема давно отгрохотали, удовлетворив всевозможные аппетиты. Но на выходе Хрусталев получился фильмом-наваждением, который до сих пор сложно оценить по достоинству. Подавленная и оболганная История, низведенная до ценности разменной монеты, набрасывается на зрителя как чудовище из ночного кошмара - она пугает, парализует, гипнотизирует. Фильм способен вызвать головокружение от необходимости постоянной и одновременной фиксации на различных предметах из-за расхождения визуального и звукового, от отсутствия опоры. Автором создаются условия, при которых зрителю приходится продираться внутрь фильма, что рождает иллюзию перемещения собственного тела в пространстве. Мозг анализирует множество поступающих сигналов с экрана, разнородных и уподобленных вестибулярным раздражениям - кружится голова, нечем дышать. По меткому замечанию Петра Вайля атмосфера Хрусталева напоминает состояние похмельного пробуждения.Обогнал фильм время или нет – сложно сказать, отсюда не видно. От разверзнувшегося на экране ада хочется отгородиться, и на злость, заливающую экран, хочется ответить злостью. Может быть, когда и получится осознать слова автора, сказанные на премьере Хрусталева: "Не считайте, что это кино мрачное, страшное, антирусское... Это просто смешное кино. Когда-нибудь и оно будет смешное". Пока принять эти слова мучительно сложно - представление Германа о состоянии человечества со времен Проверки на дорогах, фундированное фактурной поэтикой и мракобесной карнавальностью, претерпело мутацию. Автор словно открыл ящик Пандоры, проверяя современника на прочность и наличие иммунной защиты от вселенских несчастий. Странствия Германа по историческому времени открывает нам знакомые и неизвестные цивилизации, являясь попыткой самопознания – будто в хаосе жизни нам предлагается уловить присутствие божественной случайности, получив, таким образом, надежду на выход из мрака. Несмотря на то, что фильмы Германа сняты о канувших мирах, их реальность кажется более определенной и очевидной, чем сегодняшнее бытие ("Оно мне противно, я его не люблю, я его не понимаю"). Но как бы не пенял автор настоящему времени, кино Германа – одно из несомненных его достоинств, его бортовой самописец, черный ящик, который хранит внутри себя память художника, его мироощущения, генезис настроений, системную авторскую речь, являясь последним прибежищем скрытого смысла сегодняшней жизни и первым средством, способным помочь нам в его расшифровке.
|
|
|