zinin123@mail.ru

  СОДЕРЖАНИЕ:

 

С.А. Есенин. «Жизнь  -  обман с чарующей тоскою…»

С. Зинин.  О малоизвестной статье   драматурга 

А. Афиногенова «о Сергее Есенине»

Б. Голендер.  Сергей  Есенин  в  Самарканде

В. Николюк.  Мои встречи с сестрами  и племянницами С.А. Есенина

Л. Архипова. Я  -  Есенина

А. Маркевич. Вспоминая Надежду Давыдовну Вольпин

О. Лузанинов. Тропа Есенина в Усть-Утне

Г. Рогов. «И  хотя я не был на Босфоре…» (Сергей Есенин в Баку)

Е. Чернова. Лунный браслет от Сергея Есенина

Я. Ершин. Н. Рубцов   на родине   С. Есенина (Авторское расследование)

Николай Рубцов. Сергей  Есенин

В. Кузнецова. Купание красного коня. (Поэт С. Есенин и художник К. Петров-Водкин)

А. Маркевич.  Мой Есенин. Ташкентский клен

А. Марков. О друзьях и знакомых Сергея Есенина. Заметки библиофила

Н. Юсов. О малоизвестном выступлении Сергея Есенина

Л.  Карохин. Выселение Иванова-Разумника

Посмертные   издания  С.А. Есенина (1926 - 1956)

Каталог. Составитель Н.Г. Юсов

С.А. Есенин

                   

Жизнь  -  обман с чарующей тоскою,

Оттого так и сильна она,

Что своею грубою рукою

Роковые пишет письмена.

 

Я всегда, когда глаза закрою,

Говорю: «Лишь сердце потревожь,

Жизнь  -  обман, но и она порою

Украшает радостями ложь».

 

Обратись лицом к седьмому небу,

По луне гадая о судьбе,

Успокойся, смертный, и не требуй

Правды той, что не нужна тебе.

 

Хорошо в черемуховой вьюге

Думать так, что эта жизнь  -  стезя.

Пусть обманут легкие подруги,

Пусть изменят легкие друзья.

 

Пусть меня ласкают нежным словом,

Пусть острее бритвы злой язык.

Я живу давно на всём готовом,

Ко всему безжалостно привык.

 

Холодят мне душу эти выси,                         

Нет тепла от звездного огня.

Те, кого любил я, отреклися,

Кем я жил  -  забыли про меня.

 

Но и всё ж, теснимый и гонимый,

Я, смотря с улыбкой на зарю,

На земле, мне близкой и любимой,

Эту жизнь за всё благодарю.

                                                     

17 августа 1925

                    

 

С.И. Зинин

 

О МАЛОИЗВЕСТНОЙ СТАТЬЕ

        ДРАМАТУРГА  А. АФИНОГЕНОВА 

«О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ»

     

            В  издании «Русские советские писатели. Поэты. Биобиблиографический указатель. Том 8. С.А. Есенин» (М., 1985, 334 с.) в «Именном указателе»   Александр Афиногенов не упоминается. Это   дает   основание сделать заключение, что, вероятно, жизненные и творческие пути Сергея Есенина и Александра Афиногенова никогда не пересекались. Однако, если обратиться к  творческому наследию А. Афиногенова, то можно выяснить, что  до своего  признания  в отечественной драматургии он писал стихи, газетные статьи, очерки. Он  хорошо знал классическую и  современную поэзию,  с юношеского возраста был в  курсе  происходящих событий в литературной жизни. Трудно представить, что всё это не нашло отзвука в его творческой биографии. 

            В конце 1925 года общественность   была потрясена трагической смертью Сергея Есенина. К  личности поэта и его творчеству  был проявлен большой  интерес. Не остался в стороне и Александр Афиногенов.  В начале  1926 года он  публикует  статью  «Жизненный путь Сергея Есенина» в ярославском ежемесячном журнале  «Под ленинским знаменем». По неизвестным причинам эта публикация  не привлекла  внимания  библиографов и есениноведов. В.И. Вольпин  и  Н.Н. Захаров-Мэнский при подготовке  наиболее полной для того времени  библиографии о  творчестве поэта, подготовленной для четвертого тома «Собрания сочинений С. Есенина», изданного в 1927 году,  не учли публикацию А. Афиногенова, хотя  ярославский журнал  имелся в государственном книгохранилище столицы. Впервые статья А. Афиногенова  была упомянута  в 1957 году при издании  статей, дневника, писем  драматурга и воспоминаний о нём (1),  но  в  библиографических  справочниках   о С.А. Есенине   она не была учтена (2). Статья  А. Афиногенова   представляет интерес как одна из первых попыток  раскрыть  творческий путь С. Есенина на  основе  его поэтических произведений. 

            Есть две нити, которые связывают творческие биографии Есенина и Афиногенова. Первая нить  мотивирована  их местом рождения. Оба они уроженцы Рязанской земли. Вторая нить восходит  к поэзии. Сергей Есенин стал  выдающимся лириком современности. Александр Афиногенов, признанный драматург, также  в начале своей творческой биографии  отдал  скромную дань поэзии.

            Александр Николаевич Афиногенов родился 4 апреля 1904 года в городе Скопин Рязанской губернии. Отец его, Афиногенов Николай Александрович, больше известен  как писатель Степной Н.А. Он прошел трудный жизненный путь. Начал работать железнодорожным служащим,  примкнул к революционному движению, много путешествовал по России. Участвовал в японской  войне, затем, оказавшись  во Франции,   служил легионером  в первой  мировой войне. После возвращения в Россию принял участие в  революции и  гражданской войне. Писать   начал с 1905 года. Его «Записки ополченца» переиздавались несколько раз.  Дружил с А. Неверовым, А. Ширяевцем, другими писателями, которые  входили   в Коллектив рабоче-крестьянских писателей  и поэтов. В 20-е годы было    опубликовано   «Собрание сочинений в 10-ти томах» Н. Степного (3).

            Воспитанием детей в семье занималась мать,             А.В. Афиногенова.  В 1906 году Афиногеновы   переехали  в Оренбург, где  Антонина Васильевна принимала участие в издании газеты «Простор». За публикацию антиправительственных материалов газету оштрафовали, но  так как денег  у редакции не было, то  Антонине Васильевне пришлось за неуплату  сесть на короткий срок  в тюрьму,  взяв с собой  малолетних детей, которых  не с кем их было оставить.

            В дальнейшем А.В. Афиногенова находилась под надзором   полиции, ей приходилось  долгое время  скрываться от гонений. В Рязанскую губернию разрешили вернуться после царской  амнистии 1913 года. Здесь она  долго не могла  трудоустроиться. Зарабатывала в основном репетиторством,  Александр начал учиться в Рязанской гимназии.  Стал увлекаться театром. В домашних условиях  ставил любительские спектакли кукольного театра (4).

            Летом 1918 года,  спасаясь от голода,  семья Афиногеновых переехала  из Рязани  в  Скопин.  Александр  вступает  в комсомол и   активно работает   с молодежью «В этот  период он начал  писать стихи, - вспоминала  А.В. Афиногенова. – Первые стихи были написаны ко дню организации Красной Армии» (1, с. 245). 23 февраля 1919 года в газете «Известия Рязанского губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов»  было опубликовано  первое стихотворение А. Афиногенова  «Красным героям».

            Б.В. Игрицкий, близкий друг драматурга,   вспоминал, что А. Афиногенов в это время увлекался поэзией  А. Блока и  К. Бальмонта,  сочинял  подражательные стихи.  Печатался в губернской газете «Рабочий клич». Свои стихи подписывал псевдонимом «Дерзнувший». В 1936 году А. Афиногенов  в статье «Пути творческой жизни»  вспоминал: «В первые годы Октябрьской революции, мальчишкой, писал стихи, сам набирал и печатал их в сотне-другой экземпляров» (1, с. 23).  В Скопине он делает попытку объединить местных поэтов в «Клуб  поэтов-постулантистов», но, вероятно, желающих вступить в это поэтическое объединение  не  было.  «Единственным последователем  этой «школы постулантистов» был сам  Афиногенов,- вспоминал Б.В. Игрицкий. – «Постулантизм» был лишь  очень скромной данью поэтической распутице и разноголосице тех лет.  Это была просто оригинальная вывеска, броский ярлык – не больше.  Естественно поэтому, что никаких заметных следов в дальнейших творческих дерзаниях Александра Афиногенова «постулантизм» Александра Дерзнувшего не оставил» (1,с.252).   А. Афиногенов  под маркой  этого клуба стал издавать свои небольшие  сборники поэтических произведений.  В Скопине в 1921 году  он написал   поэму «Город», которую издал   небольшой,  всего  10 страниц,   книжечкой  «Город. Цикл времени». Издательская марка  была указана как  «Клуб поэтов-постулантистов». Тираж был небольшой,   все выпуски были  автором  пронумерованы.  Свою поэму   А. Афиногенов  с успехом читал на  молодежных вечерах в Скопине. Во вторую   книжечку  А. Афиногенова  вошли все его  стихи, разместившиеся  на 32 страницах. На титульном листе было многообещающе указано  «Библиотечка  постулантистов. Выпуск 2», но последующих изданий в этой серии  не было (5). 

            Книжечки  стихов А. Афиногенова  находили своего читателя в Скопине и окрестностях. «Насколько помню, стихи были неплохие, - писал  Б.В. Игрицкий, -  пропитанные революционным комсомольским духом, а по форме – в хороших традициях классической русской поэзии» (1, с. 253). В Рязани на поэтические опусы А. Афиногенова обратили внимание.  В 1921 году рязанские  писатели  и поэты  решили издать сборник «Голодающим Поволжья» и обратились  к авторам присылать свои произведения.  В этом сборнике, отпечатанном на желтой бумаге,  в дешевом переплете было  опубликовано стихотворение А. Афиногенова «Похороны коммунара».

            Но больше всего А. Афиногенова  в молодые свои годы  интересовал театр. О своем  увлечении он писал: «Жил я в маленьком уездном городке Рязанской губернии и не пропускал ни одного представления  местной городской труппы, а впоследствии даже  от имени  Наробраза  давал к этим представлениям политическое вступление» (1, с. 23). Эти публичные  речи молодого комсомольца не оставались без внимания зрителей. «Перед спектаклем городского Скопинского  драматического театр «Бедность не порок» говорит вступительное слово о творчестве Островского и о путях пролетарского искусства высокий, тоненький, кудрявый,  застенчивый молодой человек, почти мальчик, -  вспоминал И.В.Шток, -  Это  «постоянный оратор» по чтению  вступительного слова, сотрудник и член редколлегии скопинской газеты «Власть труда», рецензент и автор  только что вышедшей книги стихов, комсомолец Александр Дерзнувший.  Таков псевдоним поэта. Впрочем, статьи и рецензии свои он подписывает настоящим именем – Александр Афиногенов. Ему шестнадцать лет» (1, с.310). А. Афиногенов не только  принимал  участие в  работе местного  театра  «Труд», который  ставил классику, но  и   сыграл   в 1920 году  роль   в пьесе Льва Толстого «Власть тьмы».

            В 1921 году А. Афиногенов поступает учиться в Московский институт журналистики. Вступил в 1922 году в  партию. Став активистом Пролеткульта,  участвует в различных общественных и литературных мероприятиях. «Мы не пропускали ни одного диспута в Политехническом музее, - вспоминал Б.В. Игрицкий, - ходили на интересовавшие нас лекции в Университет и Свердловку, посещали литературные вечера с участием писателей и поэтов всех направлений, «школ» и «школок», а имя им был  -  легион!» (1,         с. 253). Выступления многих поэтов и писателей слышали  не только в Политехническом музее, но и в  кафе «Стойло Пегаса», в литературном объединении  «Кузница»,  в общественном союзе крестьянских  поэтов и писателей. Александр Афиногенов через отца познакомился с многими писателями  и поэтами из народа.    Молодой Афиногенов  увлекался   творчеством  В. Маяковского  и С. Есенина,  стихи  которых  заучивал и  при удобном случае публично декламировал.  С интересом  читал  также стихотворения   других поэтов.

            В 1924 году А. Афиногенов  окончил Московский институт журналистики и был направлен на работу в Ярославль, где получил должность секретаря  редакции газеты  «Северный  рабочий». Он активно  включился в работу местной ассоциации пролетарских писателей,  вскоре его избирают  председателем ассоциации.  А. Афиногенов    помогает  талантливым молодым людям, у которых не было хорошего образования, всячески  поддерживая  у них тягу к самообразованию. Многие  из начинающих  литераторов  приносили в редакцию  газеты  для публикации   примитивные стихи и прозаические произведения.  А. Афиногенов  проводит занятия с начинающими поэтами и писателями, знакомит их с техникой стихосложения, популярно объясняет процесс  создания  прозаических произведений и пьес  В начале 1926 года в  статье «За качество литературной продукции» он писал: «Тяга широких рабочих и крестьянских масс к художественному слову находит свое выражение не только в повышенном интересе этих масс к  художественным произведениям, но и к широкому стремлению  познать самим законы, управляющие творчеством, иначе говоря, творить самим, выделяя из своей среды пролетарских и крестьянских поэтов, писателей, драматургов» (6). Начинающим литераторам  А. Афиногенов   рекомендует прочитать книги Г. Шенгели «Как писать статьи, стихи и рассказы» (1925), В. Шкловского «Теория прозы» (1925)  и др.  Он  понимал, что для  читателя   без должного образования эти книги сложны, но не терял надежды, что «только при серьезной работе над собой, над поднятием своего культурного уровня пролетарский и крестьянский писатель выйдет на широкую дорогу больших достижений, большого творчества» (6).

            На занятиях с молодыми поэтами А. Афиногенов  приводил в качестве поэтических  образцов  стихотворения многих поэтов, в том числе и  Сергея Есенина. Трагическая смерть Есенина не  оставила  равнодушными  ярославских любителей поэзии. Афиногенов  был не только  очевидцем  развернувшейся вокруг С. Есенина полемики. Он  непосредственно  принял в ней участие, а в дальнейшем  подготовил и  опубликовал   статью   о  творчестве  поэта.

            А. Афиногенов  не стал  анализировать  произведения Есенина с литературоведческих позиций. Он делает попытку  раскрыть жизненный путь Есенина  на примерах его произведений. Можно предполагать, что ему был знаком   автобиографический очерк С. Есенина «О себе», опубликованный  6 февраля 1926 года в газете «Вечерняя Москва»,   мог запомнить заключительные  строки,  в которых  С. Есенин писал: «Что касается остальных автобиографических сведений, они в моих стихах».  В письме Б.В.Игрицкому 10 марта 1926 года  А. Афиногенов заметил: «Из  моих последних трудов укажу на статьи «За качество литературной продукции» и «Жизненный путь Есенина».  В последнем доказываю, что Есенин должен был кончить самоубийством. Доказательство – его собственные стихи, которых привел до полусотни» (7).

            В статье  А. Афиногенова стихи С. Есенина приводятся  не полностью, а  отдельными строками. При цитировании автор публикации   свободно соединяет  в одной цитате строки разных стихотворений, объединяя их тематически. В первом разделе статьи  одна из  цитат  включает небольшие отрывки  из стихотворений  «Всё живое особой метой…», «Ты такая  ж простая, как все…», «Ты прохладой меня не мучай…», «Песня» и «Не ругайтесь! Такое дело…». Ссылок на источники публикаций стихотворений С. Есенина в статье нет, как не  приводятся и полные названия произведений поэта, из которых для иллюстрации были позаимствованы поэтические строки. Сверяя цитируемые есенинские строки с прижизненными изданиями поэта,  убеждаешься, что основными источниками были  изданные сборники С. Есенина  «Голубень»,  «Преображение», «Пугачев»,  «Любовь хулигана», «Москва кабацкая» и «Русь Советская». В редких  случаях  А. Афиногенов  привлекал  произведения С. Есенина, которые были опубликованы в журналах и газетах.  При цитировании  отрывков из  стихотворений С. Есенина  было допущено много синтаксических расхождений, особенно в использовании тире, запятых, но, возможно, эти вольности  следует отнести к  работе  корректоров. В некоторых случаях А. Афиногенов, не сверяя цитату  с первоисточником,  полагаясь на свою память, цитирует  есенинские строки с ошибками. Эпиграфом к статье  был  взят  отрывок из опубликованного в журнале «Красная новь» (1925, № 9, ноябрь, с. 145) небольшого  есенинского стихотворения «Сочинитель бедный,  это ты ли…».  Глагол «влезает» в есенинском  оригинале  был заменен  на «влетает», а  «пиковую даму»  почему-то дали  в кавычках.  Такие  изменения  есенинских строк   при цитировании в статье  встречаются  неоднократно.   Например, вместо строк «Это к завтраму заживет»  напечатано «Это к завтраку заживет», вместо «Так много сделано ошибок…»  даётся «Так много пройдено ошибок…», строка  «Проклюю моим клювом слов…»  приводится как   «Проклюю клювом моих стихов…»,  а  «Я одну мечту, скрывая, нежу…» опубликована  как «Я одну мечту, лелея, нежу…»,  строчки   «И лишь по-прежнему вода  //  Шумит за  мельницей крылатой»  приведены как «И лишь по прежнему  вода  // Шумит на мельнице крылатой…»  и др. . 

            Статью А. Афиногенов  писал для широкого читателя,  предполагая, что его материалы могут быть использованы при публичных выступлениях, при организации  литературных вечеров, посвященных  творчеству  С. Есенина.    Творческий  путь  С. Есенина  характеризуется  с  позиций  новой пролетарской идеологии, приверженцем которой       А. Афиногенов  был по убеждению. С пролетарско-классовых  позиций  он  характеризует   взгляды   Есенина  на революцию  и  происходящие в стране социально-культурные перемены, непосредственно отразившиеся  в  жизненной позиции поэта  и его  поэтическом творчестве. Несерьёзной попыткой считает А. Афиногенов  стремление С. Есенина органически войти в новое строящееся общество  и   понять происходящие  перемены в стране.

            А. Афиногенов представляет  Сергея Есенина  только певцом  деревни, который  стремится  уйти от старой консервативной патриархальщины. Такое  мнение было  преобладающим  в то время  во многих публикациях о поэте,  как при жизни, так и  после его смерти. «Погиб величайший поэт… Он ушел от деревни, но не пришел к городу», - писал Алексей Толстой (9).  А. Афиногенов  не осуждает С. Есенина, называет  его «цветком неповторимым»,  но   старается  не делать  обобщающих выводов о его творчестве,  иллюстрируя свои тезисы  строками из произведений  поэта, предполагая, что окончательную оценку сделает сам читатель. Более последовательно А. Афиногенов  обращает внимание на неудачные  попытки  поэта  вписаться в городскую культуру, уйти от патриархальной крестьянской Руси. Свойственное  С. Есенину раздвоение  в жизни и творчестве, по   убеждению А. Афиногенова,   неизбежно  должно  было  привести поэта  к роковому концу.   Отсюда и вывод, что жизненный  путь С. Есенина  не может быть примером для нового поколения строителей социалистического общества.

            А. Афиногенов понимал, что  заглавие  статьи «Жизненный путь Есенина»  объемно и ко многому обязывает, поэтому   ограничивает  свою  публикацию  дополнением в скобках «Опыт исследования творчества». Статья была напечатана в марте 1926 года в ежемесячном  журнале «Под ленинским знаменем» (8), органе  Ярославского Губкома  ВКП(б).

            Публикация статьи А. Афиногенова  в «Мире Есенина»  не претендует  на  какое-то открытие в есениноведении, но  позволяет нагляднее представить общественную реакцию  на смерть С. Есенина в отдаленных от Москвы    уголках России.  Статья А. Афиногенова  публикуется без редакторской правки.

 

Примечания:

            1. А.Н. Афиногенов. Статьи. Дневники. Письма. Воспоминания. М., 1967 г.

            2. см.   П.Ф. Юшин. Сергей Есенин. Идейно-творческая эволюция. М., 1969 г., Библиография, с. 407-477. Е.Л. Карпов. С.А. Есенин. Библиографический справочник. М., 1972 г., 240 с.  Русские советские писатели. Поэты. Биобиблиографический указатель. Том 8. С.А. Есенин. М., 1985 г.

            3.Восемь лет русской художественной литературы (1917 – 1925). Библиографический справочник.  М., 1926.

            4. Знатные  рязанцы.  Рязань., 1959, с. 149 – 154.

            5. В.В. Базанов. Поэзия 1917 – 1922 годов. Материалы к библиографии. – В кн. У истоков русской советской литературы – 1917-1922. Л., 1990 г

            6. А. Афиногенов. За качество литературной продукции. - «Под ленинским знаменем», Ярославль, 1926 г., № 1-2 (12-13), с. 83-85.

            7. А. Афиногенов. Избранное в 2-х томах. М., 1977.  Том 2, с. 16,

            8. А. Афиногенов.  Жизненный путь Сергея Есенина. (Опыт исследования творчества). –  «Под ленинским знаменем», Ярославль, 1926 г., № 3 (14), с. 69-72

            9.Алексей Толстой. Сергей Есенин. – «30 дней», 1926,  № 2, с. 18.

 

 

А. Афиногенов

 

Жизненный путь Сергея Есенина

(Опыт исследования творчества)

 

                                                                            

«Ах, луна влетает через раму,

                                                                            

Свет такой, хоть выколи глаза.

                                                                            

Ставил я на «пиковую даму»,

                                                                              

А сыграл бубнового туза».

                                                       

1

            Когда мы читаем стихи Есенина – первое, что бросается в  глаза – это есенинское отношение к жизни, к тому – какими путями она идет и как в этой жизни чувствует себя поэт.

                                  …Если раньше мне били в морду,

                                  То теперь вся в крови душа.

                                  И уже говорю я не маме,

                                  А в чужой и хохочущий сброд:

                                  - Ничего, я споткнулся о камень…

                                  Это к завтраку всё заживет.

                                  … Я не нищий, ни жалок, ни мал,

                                   И умею  расслышать за пылом:

                                   С детства нравиться  я понимал

                                    Кобелям да степным кобылам.

                                   …Ты прохладой меня не мучай,

                                    И не спрашивай, сколько мне лет.

                                    Одержимый тяжелой падучей,

                                    Я душой стал, как желтый скелет.

                                    …Пейте, пойте в юности, бейте  в жизнь

                                                                               без промаха –

                                     Всё равно любимая отцветет черёмухой…

                                     …Провоняю я редькой и луком

                                     И, тревожа вечернюю гладь,

                                     Буду громко сморкаться в руку

                                     И во всём  дурака  валять…

            Мы видим, как поэт бросается от одной крайности к другой, от покаяния к хулиганству,  от разгула к исповеди. Он пытается стать на твёрдую почву, определить своё место в жизни, но…

                                         Я человек не новый, -

                                         Что скрывать.

                                         Остался в прошлом я одной ногою,

                                         Стремясь догнать стальную рать,

                                         Скольжу и падаю другой…

            Почва ускользает из-под ног, жизнь течет мимо поэта, а он, тщетно пытаясь догнать её, вынужден сознаться:

                                           Ведь и себя  я  не сберег

                                           Для тихой  жизни, для улыбок.

                                           Так мало пройдено дорог,

                                           Так много  пройдено  ошибок…

            Какими же дорогами шел Есенин  и каковы были те ошибки, которые, в конечном счете, привели  его к самоубийству?

            Об этом – пусть поведают его стихи.

!!

                                              Видели ли вы,

                                              Как бежит по степям,

                                              В туманах озерных  кроясь,

                                              Железной ноздрёй храпя,

                                              На лапах чугунный поезд?

                                              А за ним

                                              По большой траве,

                                              Как на праздник отчаянных гонок,

                                              Тонкие ноги закидывая к голове,

                                              Скачет красногривый жеребёнок.

                                              Милый, милый, смешной дуралей,

                                              Ну  куда,  куда он гонится?

                                            

   Неужель он не знает, что живых коней

                                            Победила стальная конница!..

           Так определяет поэт  безнадежное соревнование цепкого деревенского бытия, его полунатурального  хозяйственного уклада – с железной мощью городской культуры, сохи с трактором, деревенской религиозности с  пролетарской идеологией.

            Есенину мила его собственная деревня:

                                     … Коростели свищут, коростели.

                                     Потому так и светлы всегда

                                     Те, что в жизни сердцем опростели

                                     Под веселой ношею труда…

                                     В забвенье канули года,

                                     Во след и вы ушли куда-то,

                                     И лишь по-прежнему вода

                                     Шумит на мельнице крылатой.

                              …Мне нравится запах травы, холодом подожженной,

                            И сентябрьского  листолета  протяжный свист –

заявляет он устами Пугачева. Он - выходец деревни. Его родина

                                             Рязанские поля,

                                             Где мужики косили,

                                             Где сеяли свой хлеб –

                                             Была моя страна.

            Но эта страна – по мысли поэта -  обречена на слепое подчинение железному чудовищу города,  ибо победа в этой схватке, конечно, за машиной.  Раз так – нужно ставить ставку – на те из лагерей, за кем будущее. И Есенин пытается по-своему  понять революцию.

                                              До Египта раскорячу ноги,

                                              Раскую с вас подковы мук,

                                              В оба полюса  снежнорогие

                                              Вопьюся клещами рук…

            Всё это для того, чтобы придавив «коленом-экватор» - разломить землю-матерь, «как златой калач». Разлом, взрывание старых устоев – всеобщая свалка – вот, как мерещится Есенину революция, вот какой он её принимает.

                                               

Небо, как колокол,

                                                 Месяц – язык.

                                                 Мать моя родина

                                                 Я – большевик…

            Свое «большевиковство» поэт видит, прежде всего, в отречении от основного идеологически-консервативного  устоя деревни  -  религии:

                                            …Тело, Христово тело,

                                            Выплевываю изо рта…

                                            …Даже  богу я выщиплю бороду

                                            Оскалом моих зубов…

                                             … Языком вылижу на иконах,

                                             Лики мучеников и святых…

            Поэт насмешливо играет словами, чтобы сильнее разворотить  косную религиозность.

                                              …Пою  и взываю –

                                              Господи  -  отелись…

(т. е.  прими телесные очертания.  Игра на понятии – телиться).

 

111

            Но деревня раскачивается туго.  Её не пробьешь прямым наскоком.  Нужна долгая и  упорная работа времени.

            Есенину, поставившему ставку на город  -  это не по плечу.  И он предпочитает просто уйти в город, отрекшись уже не только от деревенской религиозности, но и от деревни вообще.

                                           …Плач и рыдай, Московия.

                                           Новый пришел Индикоплов.

                                           Все молитвы в твоем часослове я

                                           Проклюю клювом моих стихов…

            Поэт идет к городу, думая, что несёт в него новое откровение, новое познание жизни. На самом же деле, город быстро подчиняет себе поэта, заставив даже внешне признать свою городскую культуру.

                                           Я хожу в цилиндре не для женщин.

                                           В глупой страсти сердце жить не в силе.

                                           В нём удобней, грусть свою уменьшив,

                            Золота овса давать кобыле…

            Как-никак, а цилиндр всё же надет. Хотя в нём и дается овес кобыле  -  дань деревне, её жеребятам, её психологии, но с деревней всё кончено:

                                         … Да, теперь решено. Без возврата

                                         Я покинул родные поля.

                                         Уж не будут листвою крылатой

                                         Надо мною звенеть тополя…

            Однако, приняв революцию, не органически, а только внешний её разрушительный  облик  -  Есенин не мог принять  органически и городскую культуру. Он сознается в этом:

                                           …И,  вот, сестра разводит,

                                            Раскрыв, как библию, пузатый «Капитал»,

                                            О Марксе, Энгельсе…

                                            Ни при какой погоде

                                            Я этих книг, конечно, не читал…

            Есенин пошел в город, как партизанский бунтарь, не выварившись  в фабричном котле и не углубляясь в корни социальных вопросов.

            Отсюда  -  вывод.  Куда же деться, раз дисциплина города не по силам деревенскому парню? Туда, где это бунтарство находит свое окончательное выражение -  к богеме, к люмпен-пролетариату, к хулиганам, ворам, проституткам, где не требуется ни Маркса, ни будничной работы.

            Есенин пытается установить с хулиганством и непосредственную связь:

                                           Всё живое особой метой –

                                           Отмечается с ранних пор.

                                           Если  не был бы  я поэтом,     

                                           То  наверно был мошенник и вор…

            Проходит длинный период времени под знаком такого хулиганства.  Вначале под  покровом внешних приличий бьётся мысль:

                                           Я одну мечту, лелея, вижу –

                                           Что я сердцем чист.

                                           Но и я кого-нибудь зарежу -

                                           Под осенний свист…

            А затем  -   весёлая  (внешне)  гульба и вышибание стекол, наиболее ломкого продукта городской культуры:

 

 

                                         …Так принимай, Москва,

                                         Отчаянное хулиганство,

                                         Посмотрим –

                                         Кто кого возьмет…

                                         …Я  московский  озорной гуляка.

                                         По всему тверскому околотку…

                                         …Шум и гам в этом логове жутком,

                                         Но всю ночь, напролет, до зари,

                                         Я читаю стихи проституткам

                                         И с бандитами жарю спирт…

                                         …А известность моя не хуже,

                                         От Москвы по парижскую рвань

                                         Моё имя наводит ужас

                                         Как заборная, громкая брань…

            Во внешнее веселье прорывается временами глухая тоска и отчаяние:

                                            …И я сам, опустясь головою,

                                            Заливаю глаза вином,

                                            Чтоб не видеть в лицо роковое,

                                            Чтоб подумать хоть миг об ином…

            Почему? Потому, что ставка на город  -  бита и у поэта теперь:

                             «Нет любви ни к деревне, ни к городу».

            Именно от этого

                                        «Запрокинулась и отяжелела

                                        Золотая моя голова».

            Поэт пытается еще найти спасение … в любви:

                                              …Поступь нежная, легкий стан,

                                              Если б знала ты сердцем упорным,

                                              Как умеет любить хулиган,

                                              Как умеет он быть покорным…

                                              …Я б навеки забыл кабаки

                                             И стихи бы писать забросил…

            И, обращаясь к любимой, клянется:

                                             …Я сердцем никогда не лгу,

                                             И потому на голос чванства

                                             Бестрепетно сказать могу,

                                             Что я прощаюсь с хулиганством…

            Ему даже верится, что под влиянием любви:

                                        Уж сердце напилось иной

                                        Кровь отрезвляющею брагой…

                                               Но и любовь не дает удовлетворения:

                                              Дух бродяжий, ты всё реже, реже

                                              Расшевеливаешь пламень уст.

                                              О, моя утраченная свежесть,

                                              Буйство глаз и половодье чувств…

           И недавно любимой  -  он говорит:

                                              …Не вчера ли я молодость пропил?

                                              Разлюбил ли тебя не вчера?...

                                              Не храни, запоздалая тройка.

                                              Наша жизнь пронеслась без следа.

                                              Может завтра больничная койка

                                              Успокоит меня навсегда…

            Действительно, больничная койка временами крепко держит  больное воображение и тело:

                                        -«  Встал и вижу: что за черт,

                                        Вместо бойкой тройки,

                                        Забинтованный лежу  на больничной койке.

                                        И заместо лошадей – по дороге тряской

                                        Бью я жесткую кровать  мокрою повязкой…

            Койка выпустила поэта.  Есенин поправился и вновь перед ним вопрос:  что же дальше? Куда идти? Город  -  это кабак, а деревня? В ней он не был целых восемь лет.

            Делается последняя попытка возвращения туда  -  откуда поэт вышел. Но в письме к матери он просит:

                                       - Я вернусь, когда раскинет ветви

                                         По-весеннему наш белый сад.

                                         Только ты меня уж на рассвете

                                          Не буди, как восемь лет назад.

                                          Не буди того, что отмечталось,

                                          Не волнуй того, что не сбылось, -

                                          Слишком раннюю  утрату и усталость

                                          Испытать мне в жизни привелось…

           И вот  -   поэт в деревне. И

                                          «Какое множество открытий

                                           За мною следовало по пятам»…

           Старый дед рассказывает:

                                          «А сестры стали комсомолки.

                                          Такая гадость, просто удавись.

                                           Вчера  иконы выбросили с полки»…

           Поэт принужден с глубокой  внутренней грустью отметить, что он прошел мимо деревни  - «как пилигрим угрюмый», что путь деревни  -  не в плену у города, а в союзе с ним:

                                     -  Ах,  милый край. Не тот ты стал, не  тот.

                                     Да уж и я, конечно, стал не прежний.

                                     Чем мать и дед  грустней и безнадежней,

                                     Тем веселей сестры смеется рот…

            Сестра читает «Капитал»,  комсомол поёт «частушки бедного Демьяна», самому поэту хочется «задрав штаны бежать за комсомолом», он даже пытается уговорить:

                                     «Давай, Сергей, за Маркса тихо сядем»,-

но всё  это также несерьёзно, как и его стремление приклеить себя, отрезанный ломоть, вновь к деревенскому караваю.

                                        «Язык сограждан стал мне, как чужой,

                                        В своей стране я словно иностранец…»

            Есенин возвращается в город. В этот, последний период возвращения ясно  чувствуется, что, играя  на пиковую даму, он вытащил бубнового туза, что он стоит на двух половицах, которые всё больше расходятся, а под ними пустота.

            Есенин начинает готовиться к неизбежному:

                                       - «Мы теперь уходим понемногу,

                                          В ту страну, где тишь и благодать.

                                          Может быть, и скоро мне в дорогу

                                          Бренные пожитки собирать…»

                                          - Я пришел  на эту землю,

                                          Чтоб скорей её покинуть»…

            Правда, он ещё осязает жизнь. Он знает, что на небе

                                         …не цветут там чащи,

                                         Не звенит лебяжьей шеей -  рожь.

                                         Оттого пред сонмом уходящих

                                          Я всегда испытываю дрожь…

            Но  -  сознание неизбежности  -  побеждает:

                                       - «Ну, что ж  любимые, - ну что ж.

                                          Я видел вас  и видел землю,

                                          И эту гробовую дрожь,

                                          Как ласку новую,  приемлю»…

            Ибо  -  в поэте живет последняя, его утешающая надежда, что:

                                        - «И, песне внемля в тишине,

                                           Любимая с другим любимым,

                                             Быть может вспомнит обо мне,

                                             Как о цветке неповторимом».

            Да, мы все помним и будем помнить Есенина, именно, как цветок, неповторимый не только в творчестве, но и, главным образом,  в своей раздвоенности, которая привела его  к печальному концу и которой не будет места в условиях активного  творчества новой, социалистической действительности.

 

 

Б.А. Голендер

 

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН В САМАРКАНДЕ

      

Подробности  путешествия великого русского поэта  в Туркестан в 1921 году широкому читателю до сих пор  известны очень мало.  Долгие годы  всё базировалось на кратких воспоминаниях Валентина Вольпина, которые были впервые  опубликованы в марте 1926 года.  Валентин Иванович писал: «Приехал Есенин в Туркестан со своим другом Колобовым, ответственным работником НКПС,  в его вагоне,  в котором они и жили  во всё время пребывания  в Ташкенте и в котором  затем уехали дальше  -  в Самарканд, Бухару и Полторацк (бывш. Асхабад)».

            Если принять во внимание  только это свидетельство, то кажется, на первый взгляд,  что С. Есенин вместе            с Г.Р. Колобовым побывал в  Самарканде, Бухаре и Ашхабаде и лишь потом  возвратился в Ташкент попрощаться с друзьями, чтобы навсегда покинуть полюбившийся ему Туркестан.

            Анатолий Мариенгоф в главе 39 «Романа без вранья» (1927) вообще рассказывает о поездке С. Есенина только  в Бухару. Впрочем, роман А.Б. Мариенгофа  -  произведение скорее художественное, чем строго биографическое, в нём много, мягко говоря, несоответствий. Так, например,  Анатолий Борисович  красочно повествует о третьем участнике поездки в Туркестан, секретаре Г.Р. Колобова по имени Лёва, хотя в действительности этого человека звали Дмитрий Васильевич.

            Но и в серьёзных  работах, хотя бы в наиболее полной росписи (интернарии)  мест пребывания Сергея Есенина (в книге «Есенин и современность», М., 1975, с. 287-343) известный есениновед  В.В. Базанов указывает под 1921 годом:

           Май, после 25     -  приехал в Самарканд.

            Май, конец (?)    -  приехал (?) в Бухару.

            Тут же отмечено, что взятому на веру   есениноведом  В.Г. Белоусовым («Сергей Есенин. Литературная хроника». Часть 2, М., 1970) известию о посещении С.Есенина города Полторацк (то есть Ашхабада)  верить нельзя.

            Так как же всё-таки проходила поездка С.Есенина в Туркестан?

            П.И. Тартаковский в своем исследовании «Свет вечерний шафранного края…» (Ташкент, 1981) установил дату отъезда  С. Есенина  из Ташкента на юг. Вагон  Г. Колобова  был прицеплен к поезду, который уходил из столицы Туркестана в воскресенье  вечером 29 мая 1921 года. П.И. Тартаковский подробно пишет о том, что Г.Р. Колобов  будто бы отговаривал С. Есенина от поездки  «вглубь Азии»  -  из-за возможных  опасностей в пути (ведь в Туркестане ещё продолжалась гражданская война). Но писатель Иван Рукавишников, с которым С. Есенин встретился в Ташкенте и который возвращался в центр из творческой поездки в Самарканд,  наоборот, своими восторженными рассказами подогрел желание  С. Есенина посетить глубинку Туркестана.  Между прочим, П.И. Тартаковскому даже удалось разыскать свидетельство выступлений И. Рукавишникова в самаркандском электротеатре  «Гранд Вио» 12 мая 1921 года  -  краткий фельетон в местной газете  «Пролетарий» от 15 мая 1921 года.  Опираясь на устные воспоминания  ташкентской знакомой С.Есенина  Елены Гавриловны Михайловой (Макеевой), П.И. Тартаковский считает, что С. Есенин и Е. Михайлова 1 июня 1921 года посетили  спектакль самаркандского «Теревсата» (Театр Революционной Сатиры). Этот  творческий коллектив был только что организован в Самарканде и действительно давал  в это день  свой единственный спектакль.

            В фондах Музея Сергея Есенина в Ташкенте (КП      № 766) хранится магнитофонная запись  неопубликованных воспоминаний Елены Гавриловны Михайловой (Макеевой) (1897 – 1972), сделанная ею в 1965 году.  В заключительной части воспоминаний  мемуаристка рассказывает:

            «Потом вечерами несколько раз в доме у нас был Есенин, и по приглашению персидского консула Ахмедова мы поехали с ним в Самарканд.

            Там нас встретили очень приветливо, устроили большой званный обед  со всеми главными «шишками» (смеется), а после этого с торжествующей улыбкой  Ахмедов говорит:

           - В четыре часа придет машина, я добился разрешения прокатить Вас с  месье, прокатить километров тридцать.

            Хорошо. Прибыла машина, мы сели и поехали…

           Мы остановились прямо в консульском помещении, а затем на другой день Ахмедов  пригласил нас к себе, в свою резиденцию.

            Помню, так много было там всяких встреч, так много всякого блеска, что Есенин был в полном восторге, он был в восторге от Узбекистана.  Ему очень понравилось.  Да-да!  Он страшно хотел,  встретив любую женщину, приподнять паранджу, взглянуть, - а какая она ? А там паранджи были совсем глухие, какие-то покрывала-чадры. Но он как-то разглядел… Там одна Мариам-ханум  ему страшно понравилась. Он ей посвятил стихи. Где они у меня затерялись – не помню! Они не опубликованы,  нет…

            Как-то вечером на него напал припадок откровенности,  когда мы собирались отдыхать, сидели на веранде. И он рассказал о своей первой жене, которая  уехала в Афганистан и там умерла от чумы, от холеры, не знаю, от  чего умерла – журналистка.

           Ну, говорил о Москве, приглашал туда, говорил о своих приятелях, которых я знала по литературе  и которые мне страшно не нравились.  Я ему говорю:

            - Нет, Вы меня таким товаром  не угощайте, это мне не по вкусу!

           - А знаете, Елена Гавриловна, и все-таки мы будем с Вами большими друзьями, несмотря вот на такое разногласие во взглядах.

            Я говорю:

            - Ну, сориться нам незачем, как будто!.

             По «Персии» мы с ним много разгуливали в сопровождении дюжего драгомана (переводчика – Б.Г.), который  нас предупреждал, чтобы мы куда-нибудь в грязную историю не попали.  А в такую историю попала я…

             Мы проходили  мимо одной  площади.  Там сидели нищие-прокаженные, с какими-то темными болячками и язвами.  Есенин посмотрел и говорит:

            - Уф-ф! Даже смотреть невозможно!

            - А я… У меня была одна мысль, может им чем-нибудь помочь. Такие крошечные медяки у них  в чашках деревянных лежали! Есенин не выдержал, засунул в карман руку, достал пригоршню каких-то медяков и бросил в первую попавшуюся ему чашку.

            Боже, что тут началось! От всех мест – из дальних и ближних – бросились все наперебой к нам, сбивая друг друга с ног, чуть не смяли нас.   Если бы не этот драгоман, то из меня бы лепешку сделали. Драгоман схватил меня под мышки, поднял выше головы и кричит Есенину:

             - Вперед, вперед, вперед!

            Есенин пробивал нам дорогу (смеётся), а драгоман – за ним. Потом драгоман его обогнал. Есенин сзади шел, а он меня  как щит  нес на руках.  Поставил на подоконник какого-то высокого здания, отдышался и говорит:

            - В Персии подавать милостыню нельзя большую, можно маленькую, одну копеечку какую-нибудь!

           - Почему?

           - Да потому, что у вас получится такая  же история, что вас могут растерзать в клочки, не желая вам причинять ничего плохого!

            На другой день консул  нам доставил удовольствие  -  верховую езду. Повезли кататься.      

            Я сроду не садилась на лошадь.  Есенин привык только в деревне, как он сам говорил, когда в ночное выходил. Вот мы и были плохие наездники, но поехали.

            Обошлось без происшествий. Ехала я амазонкой, с соответствующим костюмом: английский жилет и юбка длинная. Духа  не могла перевести…

            Да-да, конечно, у меня денег не было. Исключено. Потом нас отправили обратно.  У нас короткий срок  был пребывания. Нас отправили  -  в вагон.

           Сюда нам, значит, бесконечные  букеты  цветов в машину навалили. А когда мы перед поездом останавливались в  Самарканде у Ахмедова, то из дома Ахмедова принесли в горшках массу цветов и букетов.  На вокзале публика спрашивала:

           - А кто это?

           - Певица!

           - Ну хоть бы спела, хоть бы спела!

            У меня глаза на лоб.

            -Ну возьмите хоть одну ноту!

            Никогда я в жизни не пела и не могу петь.  Отделалась милыми улыбками, поклонами, и мы отбыли обратно в Ташкент».

            Конечно, в приведенном рассказе Е.Г. Михайловой не всё гладко.  Это касается, к примеру,  пассажа о  первой жене Сергея  Есенина, будто бы умершей в Афганистане.  Скорее всего, поэт  сочинил это, чтобы произвести романтическое впечатление на красивую и молодую свою спутницу.  Да и красочный эпизод с назойливыми прокаженными вызывает  сомнения  -  хотя бы потому, что в описываемое время в денежном обращении страны не должно было быть никаких медяков. Но,  в целом,  ясно, что Сергей Есенин в сопровождении Елены Михайловны по приглашению некого персидского консула Ахмедова три  дня гостил в Самарканде, жил в помещении иранского консульства и в загородной резиденции консула, публично не выступал, а осмотрев  в сопровождении своей ташкентской знакомой всемирно известные памятники средневековой  столицы Тимуридов, вернулся по железной дороге в Ташкент.

           Где же в это время был его друг Г.Р. Колобов?

           Поезд № 4 Среднеазиатской железной дороги, отправившийся с прицепным колобовским  вагоном  29 мая 1921 года из Ташкента, в соответствии с расписанием прибывал в Самарканд 30 мая в 10 часов утра, затем шел дальше  - через бухарскую  станцию Каган, через чарджуйский мост на Амударье, через Каракумы и оказывался в середине дня 31 мая в Полторацке (то есть в Ашхабаде). После поезд уходил на Красноводск и возвращался назад, уже называясь поездом № 3. Этот состав по пути в Ташкент проезжал станцию Самарканд утром  2 июня 1921 года.

            Понятно, что Г.Р. Колобов обязательно должен был  посетить Полторацк (Ашхабад). Ведь он являлся ответственным работником Наркомата путей сообщения, и в служебной командировке, естественно, ему необходимо было оформлять какие-то документы в управлении Среднеазиатской железной дороги. А управление, между прочим, находилось в то время именно в Полторацке (Ашхабаде).

           Но тогда процитированное выше  свидетельство    В.И. Вольпина полностью соответствует действительности. Г.Р. Колобов проследовал в собственном вагоне по всему маршруту  № 4 «Ташкент-Красноводск». Только Сергея Есенина с ним не было.  Поэт вместе с Е.Г. Михайловой сошел на станции  Самарканд утром 30 мая 1921 года и оставался в знаменитом древнем городе до 2 июня. Этого времени  ему вполне хватило, чтобы проникнуться любовью к неподражаемой жемчужине Центральной Азии, о которой он потом шутливо напишет в письме из-за границы:

                          В Самарканд – да поед-у я,

                          Т-ам живёт – да любовь моя!

            То, что С. Есенина и Е. Михайлову пригласил в Самарканд именно  иранский дипломат, не должно  нас особенно удивлять. Отец Е. Михайловой  Гаврила Михайлович, в ташкентском доме которого неоднократно бывал С.Есенин,  хорошо  знал персидских чиновников. Он одно время даже работал  торгпредом в иранском городе Мешхеде.

           Таким образом,  совокупность приведенных фактов свидетельствует, что  в своей поездке по Туркестану  Сергей Есенин посетил два города  -  Ташкент и Самарканд, причем в Самарканде он был  гостем иранского консула с 29 мая по 2 июня 1921 года. 

 

 

В.В. Николюк

 

МОИ ВСТРЕЧИ С СЕСТРАМИ

И ПЛЕМЯННИЦАМИ С.А. ЕСЕНИНА

 

            В 1971 году  я был студентом второго курса факультета журналистики Ташкентского государственного университета.  В  Ташкенте я познакомился с известным московским скульптором  И.Г. Онищенко.   Иван Гаврилович работал тогда  над созданием скульптурного монумента В.И. Ленину для  Ташкентского университета.  Я знал его как  автора   великолепного памятника Сергею Есенину, который был установлен в Константинове. Наши неоднократные встречи, длительные беседы подтолкнули  меня к серьезному  изучению   творчества С.А. Есенина. Это отразилось  как  на моей профессиональной  журналистской подготовке, так  и  на  увлечении живописью. Я начал учиться в Народной изостудии  Дворца культуры текстильщиков у художника Я.Л. Фрумгарца.  Организованные   две персональные выставки   моих художественных работ есенинской тематики получили общественное одобрение.  На одной из выставок побывала  дочь поэта Татьяна Сергеевна Есенина.          В книге отзывов она   написала: «Не преувеличивая,  скажу, что мне еще не приходилось встречать более  удачных попыток  выразить  настроение поэзии С. Есенина  средствами живописи».  

            Знаменательным событием  в мои студенческие годы  стала моя поездка  в 1972 году  на родину поэта.  Незабываема была первая экскурсия по музею. В Константинове, на берегу Оки, я окунулся  в есенинский мир  образов, который способствовал  творческому перевоплощению  поэтических есенинских  строк в  этюды, рисунки, картины. Я не только ощутил  красоту рязанского уголка России, где  прошли детские годы  Сергея Есенина, где жили его родные, куда он часто  приезжал из Москвы и Петрограда,  и где были им  написаны  поэтические произведения,  ставшие любимыми  для миллионов читателей, но и познакомился с удивительными людьми. Мне  часто приходилось беседовать  с директором Музея С. Есенина  Владимиром Исаевичем Астаховым, старшим научным сотрудником Константином Сергеевичем, главным хранителем дома-музея  Марией Дмитриевной,  современниками поэта  Дмитрием Ивановичем Воробьевым и Павлом Петровичем Вавиловым.   В  Константинове мне посчастливилось  неоднократно встречаться с сестрами поэта:  Екатериной Александровной и Александрой Александровной.

            С младшей сестрой  С. Есенина  Александрой Александровной  и ее  дочерью  Светланой Митрофановой я встретился на даче. С волнением я смотрел на Александру Александровну, которой Сергей Есенин посвятил такие замечательные стихотворения, как «Я красивых таких не видел…», «Ах, как много на свете кошек…», «Ты запой  мне ту песню, что прежде…», «В этом мире я только прохожий…», которые я хорошо знал.   О своем великом брате Александра Александровна подробно рассказала в воспоминаниях  «Это все мне родное и близкое», опубликованных первоначально в журнале «Молодая гвардия», а затем  с дополнениями и уточнениями  в книге «Воспоминания о Сергее Есенине» (1965 г.). Александра Александровна была  одним из основных организаторов  литературно-мемориального музея     С.А. Есенина в Константинове.

            Как-то быстро и непринужденно у нас  при встрече  завязалась беседа. Александра Александровна была удивлена, узнав, что я приехал из Узбекистана. Очень тепло отзывалась о скульпторе  И.Г. Онищенко,  так как я   рассказал о встречах с ним в Ташкенте.  Пригласила меня пойти в Дом-музей, где я уже был.  С большим удовольствием  показала  бюст Сергея Есенина работы Ивана Гавриловича,  сказав, что это удивительный образ поэта поражает всех  своей духовной силой и скульптурным совершенством.  В этом не было никакого преувеличения.  К слову сказать, мало кто знает, что при работе над  бюстом Сергея Есенина скульптор И.Г. Онищенко  не раз просил  позировать Андрея Васильевича  Наседкина, племянника  Александры Александровны, который  из всех родственников  больше всех  походил на Сергея Есенина.

            Моя первая поездка в Константиново было непродолжительна.  Мне удалось нарисовать две живописные  картины и несколько этюдов. По возможности заходил к Александре Александровне. Она вспоминала отдельные эпизоды, связанные с жизнью  своего знаменитого брата. Мне запомнился  ее  рассказ о  приезде Сергея Есенина в Константиново в 1917 году.

           - Была лунная ночь. Было уже поздно, все спали, - вспоминала Александра Александровна. -  Сергей  в такую ночь решил погулять. Остановился у раскрытого окна.  Он был в белой рубашке и  светлых брюках. Сверху освещала его луна. Вдруг в саду громко запел соловей. Это была  чудесная песня, и, захваченный ею, поэт ему подсвистывал.  Эта картина мне очень запомнилась.

            В 1972 году в фойе Константиновского музея была открыта небольшая выставка  моих живописных работ. Посетители  высказывали  благодарственные  отзывы, а Александра Александровна предложила  две мои картины включить  в основную экспозицию музея.  Она  с большой доброжелательностью относилась ко всем, кто  оказывал практическую помощь  мемориальному музею.  Помню, как в один из августовских вечеров в небольшом кругу праздновали день рождения главного хранителя Дома-музея Марии Дмитриевны. В своем приветственном слове Александра Александровна  выразила  ей теплые слова благодарности за  всю проделанную работу, которая доставляла  радость многим посетителям музея.

            В фондах Музея С. Есенина в Ташкенте хранится написанное мне письмо Александры Александровны, в котором,  помимо  общих пожеланий и воспоминаний о наших  встречах в Константинове,  она писала  о моих картинах. В частности,  благодарила за картину, которую я ей подарил перед отъездом в Ташкент. Сюжет подаренной картины был навеян содержанием одного из любимых мной  есенинского стихотворения:

                            Вечером синим, вечером лунным

                            Был  я когда-то красивым и юным.

 

                            Неудержимо, неповторимо

                            Все  пролетело… далече… мимо…

 

                            Сердце остыло, и выцвели очи…

                            Синее счастье! Лунные ночи!

            Александра Александровна  похвалила  меня  за то, что мне в пейзаже удалось  раскрыть глубину поэтического видения Есенина.  Она подчеркнула в письме, что эта картина привлекает ее своей яркостью и теплотой звучания,  одновременно  наполненной  трагической и духовной силой бытия  Особенно на нее большое впечатление произвела  изображенная луна – яркая, мягкая, нежная и в то же время  грустно-лирическая и печальная.

           После смерти в 1981 году Александры Александровны я встречался с ее дочерью  Светланой Петровной Митрофановой. Я в это время работал  директором общественного музея С. Есенина в Ташкенте. По приглашению  общества «Радуница» принимал участие в ежегодно проводимых Всесоюзных Есенинских чтениях, которые проходили в Москве и других городах страны. Я подарил Светлане Петровне  в память о ее матери  живописную картину «Вид села Константиново». В свою очередь, Светлана Петровна подарила  уникальные экспонаты из коллекции матери, которые  пополнили в 1986 году   основной фонд  Музея. С.Есенина в Ташкенте.  О  ценности  подаренных  книг, фотографий и других вещей можно судить по  следующему перечню:

1.      С. Есенин. Ключи Марии. 1920 г. (с автографом Г.А. Бениславской).  На титульном листе книги автограф А.А. Есениной.

2.       Автограф стихотворения С.А. Есенина «Стансы» с посвящением «Милому Ионову. 1924 г.»

3.      С. Есенин. Персидские мотивы. 1925. (с автографом А.А. Есениной).

4.      А.Н. Майков. Полное собрание сочинений. Том 2. (Книга, принадлежащая С. Есенину, которую он любил читать в Константинове).

5.      Репродукции с картин  И. Прянишникова «В 1812 году» и В. Верещагина «С оружием в руках? Расстрелять!». (Репродукции хранил при себе С. Есенин).

6.      Вышивка с рубашки С. Есенина, которую он носил в Константинове (Подтверждающая надпись сделана рукой А.А. Есениной).

7.      Прижизненная фотография сидящего С.А. Есенина, наклеенная на маленький кусочек доски.

8.      Фотография С. Есенина, читающего в 1916  году книгу  (Имеется автограф А.А. Есениной).

9.      Фотография «С. Есенин и И. Приблудный».

10.  Переснятая  с оригинала при жизни  поэта фотография сидящего С. Есенина.

11.  Газетная вырезка из  журнала «Экран» (1926,     № 1) с некрологом о смерти С.А. Есенина и редким портретным рисунком поэта, в настоящее время не публиковавшегося.

12.   Фотография траурного митинга у памятника   А.С. Пушкину  во время похорон  С. Есенина.

Большую ценность для Музея С. Есенина в Ташкенте  представляли подаренные Светланой Петровной Митрофановой фотографии и вещи, принадлежащие матери  поэта Татьяне Федоровне Есениной.  Вот их полный перечень:

            1. Фотография о пребывании писательской  делегации в Константинове в 1926 году. Писатели стоят у дома, а в окне  видны отец и мать С. Есенина.

            2. Фотография 1937 года, на которой Т.Ф. Есенина снята с  внучатым племянником Александром.

            3. Фотография 1938 года. Т.Ф. Есенина на могиле сына на Ваганьковском кладбище.

            4. Фотография 1946 года.  Т.Ф. Есенина в Константинове.

            5. Фотография 1947 года. Т.Ф. Есенина с дочерью А.А. Есениной

            6. Фотография Т.Ф. Есениной   1950 года.

            7.  Подлинная фотография Федора Андреевича Титова, отца Т.Ф. Есениной.

            8. Поминальный платок Т.Ф. Есениной, в котором она хоронила С. Есенина.

            9. Кружево с постели Т.Ф. Есениной.

           10. Ассигнация в 100 рублей (1910 год), хранившаяся в документах Т.Ф. Есениной.

            Первая встреча со старшей из сестер С. Есенина  Екатериной Александровной также  состоялась в Константинове в 1973 году.  В это время я учился на  четвертом курсе факультета журналистики Ташкентского государственного университета. Конечно, для меня это была волнующая  встреча. Ведь молодая Екатерина Александровна непосредственно помогала своему знаменитому брату  в 1923-25 годах в его литературно-издательских делах. Это к ней  С. Есенин обращался в стихотворении «Письмо к сестре». Ей же он посвятил и свой рассказ «Бобыль и дружок». Я читал ее воспоминания «В Константинове», опубликованные в книге «Воспоминания о Сергее Есенине» (1965 год). Но в этих воспоминаниях не говорилось о  жизни  Екатерины Александровны после смерти С.А. Есенина. А она была  сложной и трудной.  По совету Сергея Есенина  вышла замуж за поэта Василия Федоровича Наседкина,  которого в 1937 году необоснованно  арестовали, а в 1938 году расстреляли.  В этом же году арестовали и Екатерину Александровну, а потом из Бутырской тюрьмы отправили с детьми в ссылку. Все это отразилось  на её  здоровье и на душевном состоянии, но  она всегда делала все, чтобы  имя  Сергея Есенина заняло достойное место в поэзии.  Много сделала и для  создания Музея С. Есенина в Константинове. 

            Затем  были встречи с Екатериной Александровной и ее дочерью  Натальей Васильевной в Москве в 1974-1975 годах.  Встречали они меня  всегда  очень приветливо. Я был поражен  их  непосредственностью  и душевной теплотой.  До сих пор вспоминаю квартиру Екатерины Александровны в  Столешниковом переулке  Москвы. Чистота, порядок, уют… Мне запомнился мудрый задумчивый  взгляд Екатерины Александровны, когда она начинала вспоминать те далекие 20-е годы, когда она жила и училась в Москве, когда приезжала в Константиново. Екатерина Александровна   опубликовала свои чудесные воспоминания о С. Есенине и его окружении. Мне она чаще всего говорила о  ежегодных  поездках С. Есенина в Константиново. Воссоздавала живые картинки  приезда брата в село, говорила о его работоспособности. «Он казался односельчанам необычным, - вспоминала Екатерина Александровна. – Спал в амбаре. Очень много работал. Почти не разгибаясь, сидел за столом и писал стихи и поэмы».

             В один из приездов в Москву я подарил Екатерине Александровне  картину  на есенинскую тему.  Картина была создана  по мотивам следующих есенинских строк:

                           Рассвет на берегу Оки

                           В цветах! Какие здесь они.

            Картина Екатерине Александровне понравилась. Ее повесили в прихожей.

            В 1976 году  я присутствовал на открытии памятника Сергею Есенину на Есенинском бульваре в Москве. Автором памятника был  скульптор В. Цигаль. Открытие памятника прошло торжественно при большом присутствии любителей есенинской поэзии. Председатель Есенинского комитета писатель Ю.Л. Прокушев очень эмоционально рассказал  с трибуны о жизни и творчестве Сергея Есенина,  охарактеризовал  с привлечением   конкретных  фактов идейно-творческую эволюцию поэта.

            На церемонии открытия памятника присутствовали Екатерина Александровна и Александра Александровна Есенины. И что было удивительно, Екатерине  Александровне памятник не понравился, как и некоторым другим из присутствовавших на открытии.  Мне сейчас трудно судить о мотивах такого скептического  отношения к  новому памятнику  великого поэта,  но  что было, то было. Более того, Екатерина Александровна попросила меня  по приезде в Ташкент связаться со скульптором Иваном Гавриловичем Онищенко и рассказать ему  правдиво о сложившейся ситуации.

            Во время встречи 28 августа 1976 года с Екатериной Александровной и Натальей Васильевной  я показал им в  их квартире  свой слайд-фильм  «Живописно-поэтический мир С. Есенина».  Фильм создан на основе живописных и графических  работ, созданных мною за последние годы, а также документальных фотографий С. Есенина, его родных и близких,  фотоматериалов о времени  пребывания поэта в Ташкенте в мае 1921 года. В фильме звучали песни на стихи С. Есенина в исполнении известных солистов. Мое чтение стихов поэта сопровождалось музыкальной фонограммой.  Слад-фильм Екатерине Александровне и Наталье Васильевне  очень понравился, они  высоко оценили  глубину перевоплощения есенинской поэзии в художественные образы, похвалили   сочетание цветомузыкального  сопровождения с духовной поэтикой цитируемых стихотворений      С. Есенина.

            В 1977 году Екатерины  Александровны  не стало, но я  продолжал поддерживать  дружеские отношения с Натальей Васильевной.

            Наталья Владимировна Есенина  не стала филологом, как этого хотела ее мать, а окончила  в 1958 году Московскую сельскохозяйственную академию имени А.К. Тимирязева и затем более 30 лет  работала химиком, защитив кандидатскую диссертацию. В 80-х годах, уйдя на пенсию,   она стала публиковать материалы о творческом  есенинском  наследии,  о родственниках  и близких  С.А. Есенина.          В 2001 году в издательстве «Советский писатель» была издана  книга Натальи Есениной «В семье родной. Новые материалы о Сергее Есенине», которая  стала библиографической редкостью.

            По рекомендации  Натальи  Васильевны  26 мая 1986 года я показал слайд-фильм в Москворецком отделении Всероссийского  общества охраны памятников истории и культуры, где он был тепло встречен присутствующими.        В отзыве, который подписали ответственный секретарь  Ю.Л. Романова, редактор издательства «Современник»      Т.П. Флор-Есенина, а также Н.В. Есенина и известный есениновед  В.А. Вдовин, отмечалось, что «средствами живописи, песенно-музыкального сопровождения  автору удалось достичь эмоциональной выразительности, передать красоту есенинского стиха. В фильме ярко раскрыта тема содружества русской и восточной поэзии, интернациональный пафос  лирики Есенина. Ярко и многогранно раскрыта тема пребывания Есенина в Туркестане». Было высказано пожелание, чтобы  мой слайд-фильм  перевести в документальный кинематограф для ознакомления с ним  широкой аудитории.

            В 1986 году  Наталья Васильевна Есенина  передала в фонд Музея С. Есенина в Ташкенте  некоторые личные вещи, документы и предметы быта, принадлежавшие  Екатерине Александровне Есениной. Среди  этих   подарков были:

            1. Гостевой билет № 465 в Центральный Дом Литератора на имя Есениной Екатерины Александровны, выданный 11 марта 1974 года.

            2. Шифоновый платок, который любила одевать Екатерина Александровна во время своих поездок в Константиново.

            3. Два значка  с изображением С.А. Есенина, принадлежавших Е.А. Есениной.

            4. Наволочка с вышитой розой с маленькой подушечки-«думочки» Екатерины Александровны Есениной.

            5. Сувенир «Оранжевый конь», который напоминал Е.А. Есениной  «Розового коня» С.А.Есенина.

            6. Портрет С. Есенина из бересты, подаренный               Е.А. Есениной в 1960 году  Юрием Дубовым.

            7. Горшочек для меда, которым пользовалась                Е.А. Есенина.

            8. Надпись на  траурной ленте: «Будь же ты вовек благословенно…» с могилы С.А. Есенина во время его похорон в 1925 году.

           Время  стирает в памяти многие детали прошлой жизни. Но встречи с сестрами Сергея Александровича Есенина и их дочерьми  никогда не забудутся.  Хотелось бы, чтобы в экспозиции Музея Сергея Есенина в Ташкенте  их добрые деяния нашли достойное место, чтобы об этом знали посетители ташкентского музея.

                  

 

Лидия Архипова,
            главный хранитель Государственного

музея-заповедника С.А. Есенина. с . Константиново

 

"Я - ЕСЕНИНА..."

 

            В семье Есениных имя Татьяна стало родовым. Так звали мать поэта, так назвали и его дочь, которая родилась 11 июня 1918 года.

            Александра Александровна Есенина вспоминала о том, что, когда Есенина нашли мертвым в "Англетере", во внутреннем кармане его пиджака была крохотная фотография детей Тани и Кости. Эта карточка, завернутая Сергеем Есениным в денежную купюру, до сих пор хранится в семье младшей сестры поэта.

После развода Сергея Есенина с Зинаидой Райх его дети воспитывались в семье известного режиссера Всеволода Эмильевича Мейерхольда. В его квартире на Новинском бульваре, навещая их, с осени 1923 года бывал Сергей Есенин.
            Татьяна Сергеевна Есенина вспоминала: "Зрительно я помню отца довольно отчетливо... Первые его появления запомнились совершенно без слов, как в немом кино. Мне было пять лет. Я находилась в своем естественно-прыгающем состоянии, когда кто-то из домашних схватил меня. Меня сначала поднесли к окну и показали на человека в сером, идущего по двору. Потом молниеносно переодели в нарядное платье. Уже одно это означало, что матери не было дома - она не стала бы меня переодевать.

Помню изумление, с каким наша кухарка Марья Афанасьевна смотрела на вошедшего. Марья Афанасьевна была яркой фигурой в нашем доме. Глуховатая, она постоянно громко разговаривала сама с собой, не подозревая, что ее слышат. "Вы котлеты пережарили",- скажет ей мать в ухо. Она удалялась, ворча под общий хохот:

- Пережарила... Сама ты пережарила. Ничего. Сожрут. Актеры все сожрут.

Старуха, очевидно, знала, что у хозяйских детей есть родной отец, но не подозревала, что он так юн и красив.
            Есенин только что вернулся из Америки. Всё у него было с головы и до ног в полном порядке. Молодежь тех лет большей частью не следила за собой - кто из бедности, кто из принципа.

Глаза одновременно и веселые, и грустные. Он рассматривал меня, кого-то при этом слушая, не улыбался. Но мне было хорошо и оттого, как он смотрел, и оттого, как он выглядел".

Иван Старцев в своих воспоминаниях пишет: "В личной жизни Есенина были "провалы". Ощущая их, он приходил в беспокойство и как-то совершенно замыкался. Одним из больных мест его в этом отношении были дети. Он никогда почти про них не говорил и лишь иногда, доставая карточку своей дочери, похожей на него как две капли воды, подолгу ее рассматривал и, передавая, говорил:

- Вот дочь, видишь, как похожа!"

Роман Гуль, рассказывая о пребывании Сергея Есенина в Берлине, пишет: "Мы шли медленно. Есенин быстро трезвел. Шел тверже. И стал говорить:

- Знаешь, знаешь, я ведь ничего не люблю. Ничего... Только детей своих люблю. Люблю. Дочь у меня хорошая - блондинка. Топнет ножкой и кричит: "Я - Есенина!.." Вот какая дочь... Мне бы к детям в Россию... а я вот здесь мотаюсь...
            - Фамилия у тебя хорошая: осень, ясень, есень, таусень.
            - Да - это ты верно. Фамилия замечательная. Языческая. Коренная. Мы - рязанские. Это ты верно. Я и Россию ведь очень люблю. Она - моя, как дети".

Татьяна Сергеевна отцовскую фамилию не поменяла и тогда, когда вышла замуж за Владимира Ивановича Кутузова, который был сыном известного деятеля российского профсоюзного движения, расстрелянного, как считают его родственники, потому, что он был делегатом партийного съезда 1934 года. В начале Великой Отечественной войны Татьяна  Сергеевна Есенина была эвакуирована в Ташкент, где и прожила всю жизнь, работая журналистом. В Константинове о ней всегда знали немного.

Летом прошлого года ее сын Сергей Владимирович Есенин, внук поэта, поведал нам ранее неизвестные подробности ее жизни, которыми мы хотели бы поделиться с читателями.

Он рассказал, что Зинаида Николаевна Райх на гонорар от четырехтомника С.А. Есенина (вышедшего в 1926-1927 гг. - Л.А.) купила в Балашихе дачу и оформила ее на детей Татьяну и Костю. Представители НКВД предлагали Зинаиде Райх поменять фамилию детей на Мейерхольд, но она из принципа не согласилась. Накануне убийства Зинаиды Райх днем, 14 июля 1939 года, Татьяна Сергеевна была у матери. Та просила ее остаться. Но у Татьяны Сергеевы в Балашихе оставался с мужем маленький ребенок (Владимир, 1938 г.р. - Л.А.). Татьяна Сергеевна говорила, что ей хотелось остаться, но она не могла не думать о ребенке, туда тоже надо было. Она долго колебалась, но ребенок победил - и она уехала. За убийство Зинаиды Николаевны по ложному обвинению арестовали мужа Татьяны Сергеевны и его брата - Кутузовых. Мужа выпустили через год, а его брат отсидел восемь лет.

От Сергея Владимировича мы узнали, что у Татьяны Сергеевны была еще дочка Маша, родившаяся в 1946 году. Но в 1948-м она умерла от воспаления легких, потому что не было пенициллина, он появился только в 1949 году. Он помнит, что у Маши были светлые волосы и черные глаза. Она похоронена в Ташкенте. Татьяну Сергеевну Есенину, умершую в мае 1992 года, похоронили рядом с ней.

Дочь Есенина была человеком увлеченным и талантливым. В детстве она училась хореографии, выступала в подтанцовке Большого театра и даже в семьдесят лет могла почти вертикально держать ногу. Татьяна Сергеевна в совершенстве знала французский язык, хорошо говорила также на немецком и английском.

Уже взрослой научилась играть в шахматы и в солидном возрасте стала чемпионкой Узбекистана среди женщин. Татьяна Сергеевна Есенина была видным журналистом, ею написано огромное количество статей на разные темы. "Я сохранил более сотни", - признался Сергей Владимирович. Кроме того, дочь Есенина написала повесть "Женя - чудо XX века", опубликованную в 1972 году в журнале "Новый мир".

"В жизни мама, - продолжал Сергей Владимирович, - была скромной и тихой, старалась не привлекать к себе внимания". Именно так она и поступила, приехав единственный раз на родину своего отца в 1972 году. Первый директор музея Владимир Исаевич Астахов рассказывал нам, что Татьяна Сергеевна Есенина, никому ничего не говоря, сошла с парохода, самостоятельно прошла на усадьбу и долго стояла здесь в одиночестве у отцовского дома.

                          

 «Рязанские ведомости», 2003 г., 27 января.
 

 

А.В. Маркевич

 

ВСПОМИНАЯ

НАДЕЖДУ ДАВЫДОВНУ ВОЛЬПИН

 

                Там на севере девушка тоже…

 

            Судьбе было угодно, чтобы, занимаясь сбором сведений, фактов, материалов о жизни и творчестве С.А. Есенина, я имела возможность встречаться с его родными, близкими людьми и исследователями творчества поэта. Среди множества замечательных людей была и Надежда Давыдовна Вольпин, гражданская жена С.А. Есенина  и мать их младшего сына Александра Есенина-Вольпина, официально признанного судом  одним из наследников  отца.  О ней и пойдет речь в моих кратких воспоминаниях.

            Среди московских есенинцев  большим уважением пользовалась  почтенная дама Анна Тимофеевна Антоновская, знакомство с которой  считалось важным  не только для рядовых почитателей поэзии Сергея Есенина, но и для представителей литературной элиты.  Она всегда была в курсе всех дел, связанных с изучением жизни и творчества С.А. Есенина, с сохранением его мемориала на Ваганьковском кладбище. Знакомство с ней в 1984 году  для меня обернулось многолетней дружбой, перепиской и  взаимообменом  разнообразными услугами.  Имея доверительные  отношения с родными С.А. Есенина, она посодействовала тому, чтобы и я могла, общаясь с ними, получить возможность пополнения фондов нашего, тогда ещё общественного, Музея Сергея Есенина в Ташкенте.

            В декабре 1984 года, благодаря А.Т. Антоновской,  мы договорились с Надеждой Давыдовной о моём,  вместе с внуком поэта  В.В. Кутузовым,  посещении её  на квартире. У Володи что-то случилось, и он не смог ко мне присоединиться.  Поехала одна. Доехала до станции метро «Аэропорт», нашла улицу Черняховского и нужный дом, на котором привлекала внимание мемориальная доска, извещающая, что  здесь жил, работал и умер Константин Симонов. Как и договаривались предварительно, ровно в час дня поднимаюсь на лифте, нахожу квартиру № 55.  Дверь открыта, но всё равно звоню. Меня встречает Надежда Давыдовна, только что вернувшаяся из поликлиники. Она сразу сообщает, что продлевала больничный лист, так как продолжает числиться  на службе  в Союзе писателей, занимается переводами художественных произведений, а сейчас  должна прилечь, так как устала от идущего в квартире ремонта.

            Красивые глаза, быстрый  оценивающий взгляд, добрая улыбка, мягкая картавость, маленькая ладная фигура в темном облегающем платье, легкое движение в квартирном пространстве – всё это мгновенно сняло напряжение первых минут  знакомства. Двухкомнатная квартира с удобной планировкой. В коридор с вешалкой  и зеркалом выходят  двери кабинета, спальни, кухни и ванной с туалетом. Все эти особенности я ощутила на себе, так как позже не только посещала Надежду Давыдовну, но даже по её приглашению в один из приездов в Москву жила у неё почти неделю.

            Пройдя в комнату и устраиваясь на тахте, она попросила прощения за  необходимость позвонить в редакцию журнала «Юность», где готовилась к изданию часть  её воспоминаний о С.А. Есенине.  Что-то по-детски обиженное и капризное прозвучало в её голосе, когда она стала категорически требовать, чтобы  не показывали её материалы     Ю.Л. Прокушеву, так как он, по её утверждению,  имеет манеру присваивать себе  изложенные другими факты, не ссылаясь на источник.

            Слегка отдохнув, Надежда Давыдовна пригласила  в кухню, где  хлопотливо начала готовить чаепитие, не разрешая мне помогать ей.  Я и ахнуть не успела, как она встала на табурет, чтобы с верхней полки шкафчика достать недавно сваренное ею варенье. Попутно она рассказывала, что в их семье два брата, один из которых  известный киносценарист, и сестра. Отец  был хорошим адвокатом, а мать  - замечательная женщина.  Упомянула о не очень удачном замужестве в 1934 году, после смерти С. Есенина.  Сказала, что в годы войны, в поисках скрывавшегося от врачей-психиатров сына,  ездила в Ташкент и Ашхабад.  А я с волнением глядела на её руки, о которых  Сергей Есенин писал: «…в золоте волос моих ныряют».  Поймав мой взгляд, Надежда Давыдовна  подтвердила, что  очень любила ерошить кудри поэта, освещаемые  утренним солнцем на подушке, когда они бывали вместе.  И тут же сказала: «Он любил повторять о себе, что он с холодком…»  Но этот «холодок» не мешал  Надежде Давыдовне в её 83 года  светиться какой-то живой памятью о Есенине. В этой памяти  сохранились и её и его образы, подробности их жизни, о которых по той или иной причине она недосказала в своих опубликованных  воспоминаниях. Вспоминаю её рассказ о том, как Сергей Есенин обиделся, когда она  отдала  бродячей собаке часть принесенного  ей Сергеем пирожного: «Это же я вас угостил, а вы  -  собаке!»

            Вспоминала о том, как неохотно С. Есенин публиковал её  имажинистские стихи (только 6), ревнуя её к ним.    И о том, как поэт очень заботился о точности  и выразительности слов.

            О возможной гибели С. Есенина она, по её признанию,  предполагала ещё в 1923 году, написав приснившееся ей стихотворение о его возможном самоубийстве. Надежда Давыдовна предчувствовала такой конец и не верила шумихе по поводу  убийства Есенина. Поэт был очень одинок: его фактически оттолкнула мать (он долго не мог простить ей рождения двух детей, Ольги и Григория, от другого человека, а не от отца), изменила любимая. Поэтому «он обратился к самому себе и своему телу», - сказала  Надежда Давыдовна.

            Она прочитала своё пророческое стихотворение мне  так страстно, так горько, что мне стало жутковато…

            Когда стало ясно, что она станет матерью, Грузинов дружески посоветовал ей освободиться от ребёнка, но Надежда  отказалась по очень естественной причине: «Я же люблю Сергея, и если от любимого не родить, как же рожать потом? Да и жить как?!»  Есенин сказал ей: «Раз решила  -  рожай». Они вместе дали сыну имя: «Пусть будет Александр!»

            После родов врач назвал  Надежду Давыдовну  преступницей, так как  родила от пьющего человека.  Это действительно сказалось на сыне.  Но был Саша изумляюще  похож на отца, даже в манере держаться, в открытости и обидчивости.

           В разговоре о последующих годах жизни Надежда Давыдовна не раз упоминала, что в память о Сергее всегда старалась помочь его сестрам: прописала у себя Екатерину, вместо с которой жил сын Андрей, очень больной и не работающий нигде  юноша, чем могла, помогала и другой сестре и матери Есенина.  Себя считала в какой-то степени виновной в его гибели, полагая, что обидела его, когда в декабре 1925 года, гуляя по Невскому с няней сына, несшей годовалого Сашу на руках, увидев радостного Сергея, идущего навстречу, перешла на другую сторону проспекта. Она не могла скрыть обиды в связи с последней женитьбой Есенина на С.А. Толстой.

            После обеда мы пошли в кабинет, где у окна стоял большой письменный стол с рукописями и книгами. Много книг было  в стенных шкафах, на стуле, даже на полу.  Одобряя наше дело – создание Музея Сергея Есенина в Ташкенте, - она стала искать 4-ый экземпляр  машинописной рукописи своих воспоминаний со своими авторскими правками, что для музея очень ценно, но никак не могла разобраться в экземплярах и пообещала спокойно сделать это на следующий день. Именно этот найденный экземпляр  Надежда Давыдовна через меня  и подарила  ташкентскому музею, сообщив, что подготавливает материалы и для Музея Есенина в Константинове.

            Разглядывая книги на полках, я увидела разные издания Осипа Мандельштама, о котором  Надежда Давыдовна, как бы между прочим,  заметила, что была дружна с ним и с его женой.  Когда у них были сложности, они ночевали в её  квартире на Волхонке, где она встречалась и с Есениным, нарушая строгие правила своей добропорядочной семьи.

            Когда я рассматривала  гравюры Е. Осьмеркиной, Надежда Давыдовна  заметила, что художница до замужества была невестой В. Маяковского, но не решилась связать с ним свою жизнь. 

            Одна из полок в кабинете  была занята переведенными ею с разных языков  книгами. Стояли  книги Гёте, Гюго, других авторов. Позже на переводе с немецкого  книги Ф. Вепфель  «Верди. Роман оперы», подаренной  мне, Надежда Давыдовна написала: «Дорогой Альбине Витольдовне Маркевич с горячим приветом. Н. Вольпин. Москва. 25. IХ.91 г.».

            На следующий день Надежда Давыдовна вручила мне 4-ый  рукописный экземпляр  своих воспоминаний. Показала прижизненный сборник С. Есенина с авторскими правками  «Кобыльих кораблей». Можно понять то волнение, охватившее меня при виде книги, которую не только держал великий поэт, но и работал с ней, внося  поправки в своё произведение. В 1986 году Надежда Давыдовна  через  В. Николюка  подарила  Музею Сергея Есенина в Ташкенте эту драгоценную книгу, которая  стала одним из ценных экспонатов.

           О своих встречах с Надеждой Давыдовной я рассказала на Есенинских чтениях в Ташкенте. Я передала в фонд музея  подаренные книги и другие экспонаты от Н.Д. Вольпин, А.Т. Антоновской, Ю.Л. Прокушева, художника Лукьянца и других. Рассказала и о написанных воспоминаниях Надежды Давыдовны, которые  небольшой частью были приняты  к публикации журналом «Юность». Тогда же была П.И. Тартаковским и С.И. Зининым высказана мысль о возможной публикации полностью воспоминаний Н.Д. Вольпин в  «Звезде Востока», приурочив их издание к 90-летию со дня рождения С.А. Есенина.  По телефону переговорили  о высказанной идее с Надеждой Давыдовной. Она дала согласие, удивившись нашей оперативности.

            Продолжением нашего знакомства с Н.Д. Вольпин были и телефонные звонки, и переписка (письма сохранились у С.И. Зинина, В.В. Николюка и др.), и посещения её    с дарами из солнечного Узбекистана, то любимой ею кураги, то  изюма или душистых дынь.  Последняя встреча была незадолго до ее кончины.  Н.Д. Вольпин в свои  99 лет   уверенно  свидетельствовала, что творческий человек всегда юн душой, несмотря ни на какие  недуги.  Переболев тяжело и долго, она по-прежнему готова была  к продолжению своих трудов и несла в себе  мощный импульс  энергии и творчества.  Такой она и осталась в нашей памяти, как светлый человек, озаренный любовью поэта к поэту. Надежда Давыдовна была уверена, что заключительные строки «Шаганэ» Сергей Есенин написал о ней:

                            Там на севере девушка тоже

                            На тебя она страшно похожа,

                            Может, думает обо мне.

      Из всех женщин той поры девушкой (незамужней) была лишь она, а сравнение фотографий юной Нади Вольпин и Шагане подтверждает это предположение.    

     

    Олег Лузанинов

 

ТРОПА   ЕСЕНИНА  В  УСТЬ-УТНЕ

 

            На реке Чусовой есть старинный поселочек Усть-Утна.  Тут была старинная  демидовская  пристань, где  перегружали  железо с гужевого транспорта на речные гребные суда, везли на продажу до Нижнего Новгорода.

            Нынче в этом поселке доживают свой  век пенсионеры, производства тут нет.  Выживают старики.  Натуральным хозяйством, немножко рыбной ловлей, охотой да еще грибами, ягодами запасаются.

            Еду в эту  глухомань  с телевизионной  группой во главе  с режиссером Надей  Мартиросовой.  Дорога недавно отремонтирована, покрыта асфальтом – иждивением частного  предпринимателя  Владимира Викторовича  Огибенина, уроженца близлежащего поселка Уралец.

            Но вот асфальт кончился, начались колдобины. Навстречу попадаются лесовозы-грабители, рычат, надсаживаются, тащат законно  уворованную  у народа  долю природной ренты.  На лесной бирже (складе)   в Висимо-Утне,  в Висиме (родине Мамина-Сибиряка),  в Черноисточнике  они разделают  сосновые, еловые, березовые да осиновые  хлысты  на брус, доски, горбыль. Странно и глупо:  самая слабая часть ствола – сердцевина -  пойдет на строительные нужды и будет сожрана грибком  за тридцать, сорок лет, а самая  крепкая,  смолистая и плотная часть, от распиловки продадут  за медную  денежку на дрова. Хотя при современной  глубокой переработке древесины из горбыля получился бы  отличный паркет, дощечка-клепка для боченков, кадушек и прочих изделий ненасытной бытовухи.

            Однако приехали.  Прежде всего глаз уловил два-три дома, крепких и загорелых на солнце, но с  выхлестанными окнами, с висячими  старинными  «тятиными»  замками на воротах и калитках: в бегах, видать, хозяева-то  от того «светлого будущего», в котором барахтались целый век, а оно и не ночевало здесь…

            Старичок Тимофей Андреевич Кожевников с супругой обитает на Береговой  улице-однорядке  прямо на берегу  неторопливой вальяжной речки Чусовой. Завели с женой  пасеку в огороде – там и живут.  Ему 85 лет «со днем» и его жене почти столько же «с хвостиком». Тимофей вышел из огорода-пасеки приветливый, добродушный, скорый на ногу, готовый отбиваться от залпа гостевых вопросов.  И жена его  в защитной сетке от пчел подоспела.  Торопыжка, строгая,  не зло ворчит для порядку.  «Говорун должен  вовремя  затормозить лаптем-то. За пчелами глаз да глаз нужен, а он тут уселся хвастаться!..»

            У Тимофея Андреевич давняя страсть к поэзии. Знает Лермонтова, Пушкина, Тютчева и всех остальных, а пуще всего любит Есенина, держит в памяти почти все поэтическое  богатство  певца  земли русской.

           Мы рассматриваем валуны. Это дальние, семиколенные родственники  каменных скрижалей с заповедями Моисеевыми.  На одном камне увековечено зубилом да молотком, очень вольной, школьной каллиграфией дорогое народу нашему  имя:

Есенин Сергей Александрович

1895 – 1925 г.

                                   Белая береза

Под моим окном

         Принакрылась снегом,

Точно серебром…

            А рядом, на другом камне, высечено что-то  вроде  эпитафии-справки:

Бениславская Галина Артуровна

Влюбленная в Сергея Есенина. Через год  после

смерти  Есенина самоубилась на его могиле.

Похоронили рядом с ним.  Вечная слава любви,

которая сильнее смерти.

2002 г. К.Т. (Кожевников Тимофей).

            Между двух камней стоит самодельный  памятник поэту и его стихам. Модель головы  вылепил сам Тимофей, а отливку  из черного металла  сделали друзья  в литейке поселка  Уринец. Пьедестал  он сколотил из досок и приставил этот монумент к березке  на высоконьком берегу – в аккурат напротив своих окошек.

            Может когда-нибудь забредет в эту глухомань доброхот-чудак и водрузит памятник на каменную глыбу.

            В Усть-утнинской округе  можно встретить и другие  камни-иероглифы со стихами Есенина. Это тоже  причудливые творения Тимофея Кожевникова.

           О себе Тимофей говорит мало.  На прощание присел рядышком с супругой своей.  Читает по памяти «Покинул я родные пепелища», «Клен», «Письмо к матери». Читает в меру возраста  все же азартно, справляясь с артикуляцией беззубого рта (Здешние вставные зубы нынче стариками «не по зубам»), но все понятно, достаточно темпераментно, потому что  от души и не за валюту аплодисментов.

            И уж совсем прощаясь, прочитал нам на посошок несколько строк из «Руси Советской»:

                     Ах, родина! Какой я стал смешной

                     На щеки впалые летит  сухой румянец,

                     Язык сограждан стал мне как чужой,

                     В своей стране я словно иностранец.

                             Вот так страна!

                           Какого ж я рожна

                           Орал в стихах, что я с народом дружен?

                           Моя поэзия здесь больше не нужна,

                           Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

            На обратном пути встречаются все те же  лесовозы,  только порожние. Идут ходко, бренча и подпрыгивая на взгорках да выбоинах. А на обочине  «…березы стоят, как большие свечки!».

   

(«Уральский следопыт». Екатеринбург, 2003, № 12, с.9-10)

 

 

Геннадий Рогов

 

«И ХОТЯ Я НЕ БЫЛ НА БОСФОРЕ…»

 

(Сергей Есенин в Баку)

 

            Куда только не приводят журналистские странствия!  Весной этого года с большой компанией столичных журналистов оказались мы в суверенном отныне Азербайджане. Время от времени, приустав от щедрого восточного гостеприимства, рассеивались по седому Баку – кто за чем. Я с зудом аляскинского золотоискателя блуждал по кривым древним улицам и среди камней  Ширваншахов, новых европейских магазинов и Интернет-кафе, пытался найти причины «освобождения» друг от друга России и Азербайджана…

            Улочки как-то сами  привели меня к белоснежному зданию Азербайджанского государственного русского театра им. Самеда Вургуна.  Несколько минут и мы, руководители театра Марат Ибрагимов, Александр Шаровский, завлит Валентина Резникова, а также автор этих строк, как старые друзья говорим и говорим об истории театра, искусстве. Театру уже 80 лет, у него богатое прошлое. Какие люди бывали здесь! Вургун, Маяковский, Станиславский, Анар, Ибрагимбековы, Качалов, Есенин. И Есенин?  «Ну да! Но ведь Есенин жил не в Баку, а в Мардакянах, на даче Чагина?» - «Знаете, давайте сходим в гости. Это недалеко, на улице Горького. Там дом, в котором любил бывать Сергей Есенин.  Вы можете не верить, но с весны 1925 года там ничего не изменилось. Пойдемте, там живут замечательные люди, которые сохранили этот уникальный памятник поэту…» И простившись с радушными театралами, мы с Валентиной через 20 минут нажимали звонок старинного двухэтажного дома в самом центре Баку.                                 

Дни, как ручьи, бегут

В туманную реку,

Мелькают города,

Как буквы на бумаге.

Недавно был в Москве,

А  ныне вот в Баку

В стихию промыслов

Нас посвящает Чагин.

            Дверь первого этажа дома открывается, и нас впускают в дом.  «Трофимова Ирина Георгиевна, - представляется  хозяйка квартиры. – Вы ведь к Есенину?»  огромный, очень красивый диван в стиле «модерн», резной буфет красного дерева, обеденный стол в центре и небольшой уютный рабочий в углу, старинные обои.  Вся комната как  бы в серебряной дымке отражается в необыкновенном по красоте высоченном зеркале…

            Очнувшись от нахлынувших чувств, машинально включаю диктофон.

            - Владельцем этого дома  некогда был мой дед, известный в Азербайджане инженер-энергетик  Сысоев, - рассказывает Ирина Георгиевна. – К 1925 году наша квартира была изрядно заселенной коммуналкой. Жили здесь Федор Степанович Непряхин, его брат Григорий и его супруга, наша семья Сысоевых-Тимофеевых. У Григория Непряхина  проживали супруги Москаленко, которые еще с Москвы были дружны с Петром Ивановичем Чагиным – вторым секретарем ЦК Компартии Азербайджана и главным  редактором газеты «Бакинский рабочий». Сюда-то в апреле 1925 года и привел Чагин Сергея Есенина.  Посмотрите в окно, вон в том доме № 8, через улочку находилась редакция «Бакинского рабочего», а наш дом № 11. То есть редакция Чагина была  почти напротив нас.  И вот однажды, как рассказывала моя мама (Елена Сысоева – Г.Р.) Федор Семенович Непряхин зовет ее к этому окну: «Леночка, смотри, кто к нам идет».  И мама выглянула в окно.  На месте, где сейчас кафе «Чарли», (а в то время был погребок грузина Сандро), стоял молодой человек в вышитой русской рубашке.  Он, очевидно, только что вышел из погребка и был в хорошем расположении духа.  Улыбался. Высокое солнце контражуром подсвечивало копну желтых волос. Зрелище было ярким и необычным, и мама очень хорошо помнила всю жизнь  это первое впечатление.  А затем этот человек с группой друзей  оказался вот в этой комнате, которая была как бы гостиной в нашем доме. Звали его Сергей Есенин.

            Непряхин,  которому  и принадлежала комната, был незаурядным человеком. Из «молокан». От рабочего нефтепромыслов вырос до мастера, а затем много лет руководил вечерним отделением Бакинского нефтяного техникума.  Но страстью всей его жизни была литература. При «Бакинском рабочем» существовало литобъединение, и Федор Непряхин был его активным участником. Он писал стихи, скрупулезно собирал  свидетельства пребывания в Азербайджане  многих писателей того времени, своих встреч с Маяковским, Горьким, Вургуном, Есениным.  Надо сказать, что в ту пору редакция «Бакинского рабочего» жила насыщенной творческой жизнью.  В газете печатались Светлов, Жаров, Маяковский, Расул Рза и конечно же Есенин,  многие стихи которого  впервые были опубликованы именно здесь.

           В свой первый приезд осенью 24-го года, закрывшись в редакции, за одну ночь Есенин написал «Балладу о двадцати шести», от которой в восторге были не только Киров (тогда 1-й секретарь ЦК АКП) и Чагин, но и весь Азербайджан.  Очевидно, что приезд на Кавказ – а это и Баку, и Тбилиси, и Батуми – с новой необыкновенной силой открыл читателю доселе неизвестного Есенина – тонкого лирика, мудрого и грустного философа.  «Письмо к женщине», «Песнь о великом походе», «Письмо деду», «Мой путь». Поэт здесь, на Кавказе, как бы переосмысливает свою жизнь, свое творчество.  А зимой пишет  пронзительную поэму «Анна Снегина». Воистину, на Кавказе Сергей Есенин переживает настоящее преображение!

                                     Ну что же?

                                     Молодость прошла!

                                     Пора приняться мне

                                     За дело,

                                     Чтоб озорливая душа

                                     Уже по-зрелому запела.

            - Есенин любил бывать у нас, - продолжает Ирина Георгиевна. – Появился он в Баку во второй раз в самом начале апреля 25-го года и жил у брата Петра Чагина  - Василия Ивановича Болдовкина (Чагин ведь псевдоним Петра Ивановича). Федор Семенович Непряхин держал комнату, что называется, «в старом русском духе», и  это нравилось Сергею Александровичу. Здесь он  «оттаивал», был весел. Впрочем, домочадцы замечали, что  Есенин зачастую  был как бы «не в себе», встревожен.  Но у нас утихал.  Приходили литкружковцы, приносили стихи и вино.  Есенин непременно  переливал его  вот  в этот графинчик и за разговорами о поэзии и творчестве отпивал из него.

             Есенин, разумеется, хорошо знал журналистику своих лет. Мечтал издавать свой журнал «Россияне». Писал  А.И. Тарасову-Родионову: «Вон, Воронский, болван, орет, что я исписался. Врет он… Знаешь ли, кто ему «Красную новь» делал,  пока там секретарем Клычков сидел?  Мы делали. Еще Воронский и не знает ничего, а уже разметку номера я напишу,  а наутро Клычков несет ее к нему на утверждение. Ну, а когда Клычкова он прогнал и заменил  Васькой Казиным, теперь этого нет».

           - Однажды на одной из вечеринок Сергей Александрович так разошелся, что стал танцевать на этом столе, почему-то лезгинку, напевая при этом «Есть одна заветная песня у соловушки». Был и еще случай.  Находясь в возбужденном состоянии, вынул небольшой револьвер и выстрелил два раза в спинку нашего дивана, целясь в барельеф изображенной на нем женщины. Перепугал всех! Или еще. Есенин желает увидеть, как добывают нефть. Сказано – сделано. И вот большая и веселая  компания отправляется на фаэтонах от нашего дома на нефтепромыслы. Там Сергею Александровичу все нравится. Он весел, много разговаривает с рабочими об их жизни и работе.  Разумеется, встреча проходит с угощениями.  Пора возвращаться в город.  И вдруг Есенин подбегает к открытому нефтехранилищу и … прыгает в него!  Все в шоке.  Его вылавливают, ведут к морю отмываться.  Весенний Каспий, очень холодно.  Есенина переодевают, везут в Баку.  После этого случая он серьезно заболел. Его помещают в старую «водниковскую» больницу. Диагноз консилиума врачей был тревожен: «Скоротечная горловая чахотка». Сергей Александрович был подавлен. Это ведь просто смертельный приговор…

           Стараясь скрыть причину болезни, Есенин написал Бениславской, что заболел «по дурости», купаясь в море, и что «с легкими, действительно, что-то неладно».  А по возвращении в Москву сказал Мариенгофу: «Весной умру… Брось, брось пугаться-то…говорю умру – значит, умру…у меня горловая чахотка… Значит, каюк!»

            Трофимова:

- Чагин, литкружковцы часто навещают Есенина в больнице. Есенин шутит, что «это его второе крещение». Тут же в больнице продолжает работать. Однажды Непряхин  выпрашивает втайне от редакции новые стихи Есенина и на очередном сборе литобъединения читает их, выдавая за свои. Старые «судьи» живо обсуждают «произведение товарища», упрекая Непряхина в подражательстве, отсутствии формы и ритма. Есенина это очень позабавило.

            Из гастрольных странствий по Америке возвращается в Россию МХАТ. В Баку два дня дают «Царя Федора Иоанновича». Только что вышедший из больницы Есенин по окончании спектакля появляется за кулисами театра.  В руках у него букет роз.  Есенин очень взволнован. Занавес – и он обнимает своего старого знакомца, Василия Ивановича Качалова! И здесь же вручает ему  стихи «Собаке Качалова», которые через день  впервые напечатает «Бакинский рабочий». Есенину было хорошо в Баку, его здесь все очень любили, он чувствовал заботу о себе и власть имущих, и простых, безхитростных людей.  Кажется, он  обрел здесь  свой дом, которого у него по большому счету никогда не было.  Очень много и плодотворно пишет. И Киров, и Чагин прекрасно понимали состояние, в котором находился Есенин после его поездки в Европу и Америку, семейных неурядиц, московских скандалов, журналистской травли

            Понимали и знали, не могли не знать о пресловутом  антисемитском «Деле четырех поэтов» и суде над  Есениным в «Доме печати» (откуда, к слову, и отнесут гроб с Есениным на Ваганьково). Знали, как поэт отзывался о журналистской братии «Правды», «Известий», «Рабочей газеты»: -«Скотный двор во главе с унтером Пришибеевым…». Знали о  послесудебной анкете журнала «Журналист» - обо всех этих Поповых-Дубовских, Волиных-Фрадкиных, Сосновских, а также о преследовании Сергея Александровича МУРом и  «интересом» к нему ОГПУ

 - Поэтому как могли, помогали Есенину. Чагин советовал быть в стихах «поаккуратней». И как главный редактор партийной газеты просил  поэта больше уделять внимания социальным темам. Беспокоясь о серьезно расстроенном здоровье Есенина, Чагин предлагает ему переехать на свою дачу в Мардакянах: «Это почти Персия».  Есенин соглашается. Дача принадлежала ЦК КП Азербайджана и была расположена  в прекрасном курортном месте близ Баку. Сады, фонтаны, морской воздух, экзотика Востока были благотворны для поэта и его музы. Чагин переводил Сергею Александровичу этимологию названия «мардакян», означающую, что так называли  мужественных, готовых к любым испытаниям людей

           В Мараякянах Есенин не расстается с томиком стихов « Персидские лирики  Х-ХV веков» в переводе Корша.

                        Тихо розы бегут по полям.

                        Сердцу снится страна другая.

                        Я спою тебе сам, дорогая,

                        То, что сроду не пел Хайям…

            На чагинской даче, среди «воздуха прозрачного и синего», «цветочных чащ» Есенин, кажется, забывает о неласковой к нему Родине, где он с некоторых пор «словно иностранец».

           В.Ф. Наседкин вспоминал о возвращении  Есенина из Азербайджана в 1925 году: «Выглядел он очень хорошо, пополнел. Меняя как-то рубашку, весело смеялся, хлопал себя по распухшему животу: «Растет!» Первую неделю был необычайно бодр, весел. Почти не пил, избегал скандалов и не впадал в буйство. Из Баку он привез целый ворох новых произведений».

            - Но вот еще одно свидетельство, что поэта не оставляют нервные срывы: Надежда Иосифовна Москаленко,  выйдя замуж за брата Федора Семеновича и ставшая Непряхиной, испуганно рассказывала, что была свидетельницей того, как Есенин пытался выброситься со второго этажа чагинской дачи! Но она успела  схватить Сергея Александровича за одежду и удержала его: «Вот только рубашку всю изорвали».

                         Я знаю,  знаю, скоро, скоро

                         Ни по моей, ни чьей вине

                         Под низким траурным забором

                         Лежать придется так же мне.

                                    (Август 1925 г., Мардакяны).

         Сергей Александрович подружился с шестилетней дочкой Петра Чагина – Розой. Эта нежная дружба всех очень радовала. Ведь жизнь со своими детьми у него не складывалась. Розе Чагиной он посвящает стихи «Голубая да веселая страна…»:

                                  Ты ребенок, в этом спора нет.

                                  Да и я ведь разве не поэт?

                                  Ветер с поля, тише дуй и вей –

                                  Слышишь, розу кличет соловей?

                                  Улыбнемся вместе, ты и я,

                                  За такие милые края…

            Федор Семенович Непряхин рассказывал мне, что однажды Есенин читал  по-русски  переведенных Коршем восточных поэтов.  Среди слушавших Есенина оказался  известный в то время в Азербайджане собиратель и исполнитель восточной поэзии престарелый ашуг  Джабар.  Не понимающий по-русски ни слова  старик после чтения  Есенина  долго не мог прийти в себя от волнения. Он обнял и расцеловал русского поэта и просил, чтобы Есенину перевели: «Я почувствовал – ты очень большой поэт, я преклоняюсь перед твоим высоким даром!»

            Уезжая из Баку, Сергей Александрович трогательно со всеми прощался.  Обещал Непряхину, что пришлет ему свою фотографию с дарственной надписью. (И слово сдержал. – Г.Р.)  Кажется, это один из самых последних портретов Есенина. После трагической развязки в  «Англетере» Чагин опубликовал в «Бакинском рабочем» «Посмертные стихи Сергея Есенина»: «Какая ночь! Я не могу…», «Не гляди на меня с упреком»,  «Ты меня не любишь, не жалеешь»,  «Может, поздно, может, слишком рано».  Подборку предваряли слова Чагина: «Есенин, бывавший подолгу в Баку, просил напечатать его стихи в «Бакинском рабочем». И газета сделала это 12 февраля 1926 года.

             Федор Семенович Непряхин пережил всех своих бывших «коммунальщиков» и умер в 98 лет. Из всех, кто когда-то жил в этой легендарной квартире, осталась Ирина Георгиевна Трофимова. Ей, «Ирочке», и завещал свои архивы и воспоминания Федор Семенович. Напутствовал – сберечь память о Есенине.

               Этот дом, эти люди, эта страна 76 лет назад обогрели великого русского поэта Сергея Есенина. А он подарил миру великую поэзию! Но мир несовершенен. Сегодня этому дому нужно помочь. Помочь сохранить себя и тот необыкновенной теплый, родной дух русской культуры, который некогда поселился здесь, в этих разрушающихся стенах. Стараниями Ирины Георгиевны этот дух пока жив…

                               Прощай, Баку! Тебя я не увижу.

                               Теперь в душе печаль, теперь в душе испуг.

                               И сердце под рукой теперь больней и ближе,

                               И чувствую сильней простое слово: друг.

                               Прощай, Баку! Синь тюркская, прощай!

                               Хладеет кровь, ослабевают силы.

                               Но донесу, как счастье, до могилы

                               И волны Каспия, и балаханский май.

                               Прощай, Баку! Прощай, как песнь простая!

                               В последний раз я друга обниму…

                               Чтоб голова его, как роза золотая,

                               Кивала нежно мне в сиреневом дыму.

 

                                    «Журналист», М., 2001, № 10, с. 65-68

 

 

Елена Чернова

 

ЛУННЫЙ   БРАСЛЕТ 

ОТ  СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА

 

            Мои первые публикации дали мне право быть зачисленной в разряд молодых ученых в Комиссии содействия ученым (КСУ), а это давало огромные преимущества. Во-первых, КСУ давали пайки, в которых бывали мясо, рыба, консервы,  крупа, иногда и шоколад. Поступали посылки и из-за границы, из которых нам  тоже кое-что перепадало.  Бывали и вещевые пожертвования из-за рубежа. Так я получила чудесные замшевые туфли, совсем чуть-чуть поношенные, и новые перчатки. Я до сих пор не научилась ходить без перчаток.

            А в Царском Селе был организован санаторий Дома ученых (Сандомуч).  Я бывала там много раз. Первый раз я получила путевку в Сандомуч летом 1922 года. Ах, царскосельские  утренние парки,  в те годы такие безлюдные! Увидеть впервые Екатерининский дворец, Камеронову галерею, этот  мягкий спуск от Агатовых комнат к аллее  у озера: так и видишь матушку-Екатерину, медленно прогуливающуюся по парку.

            Сандомуч жил весело, нам не нужен был культработник, мы все выдумывали и осуществляли сами. Был год, когда со мной одновременно отдыхала Ольга Форш, она жила в соседней комнате, и по вечерам  приглашенные собирались на крыше веранды, на которую лезть надо было из окна комнаты Форш.  Разостлав на полу одеяла, мы слушали ее анекдоты о современниках, рассказы, планы.

            К нам в гости  приезжала сама Мария Вениаминовна Юдина, друг Бориса Пастернака, и тогда старенький рояль гремел мощными аккордами.  Отдыхал здесь и скромный, застенчивый мальчик Митя Шостакович. Он охотно откликался на просьбу сыграть что-нибудь для нас.  Кто мог тогда предположить великое будущее этого мальчика?!

            Екатерининский дворец был открыт для посещений. Мы видели Янтарную комнату, были в домовой церкви. Мне особенно нравились Агатовые  комнаты – может быть, потому, что  они были жилыми, носили отпечаток личности Екатерины П. Здесь  верилось в облик императрицы, который нарисовал Пушкин в «Капитанской дочке».

            Однажды во время моего пребывания в Сандомуче  там выступал Сергей Есенин. Узнав об этом, я, конечно, отправилась на вечер. Не берусь утверждать точно, но, кажется, это был 1924 год.  Есенина я слушала впервые, и его чтение произвело на меня  сильнейшее впечатление какой-то внутренней болью,  которую ни подавить, ни скрыть было нельзя.  Я привыкла в Пушкинском  Доме  к общению с известными  людьми и потому после вечера, не задумываясь, подошла к Есенину и попросила выступить у нас в Доме отдыха. Есенин легко и охотно согласился.

            Вернувшись в Сандомуч, я радостно объявила о том, что пригласила на будущий четверг Есенина. И тут на меня напали: «Есенин? Но ведь это скандалист! Есенин – пьяница!». Господи, как это все не вязалось с впечатлением, которое он на меня произвел.  Наконец, решили, что вечер будет, а мужчины заявили, что они кое-что подготовят.

            У меня нашлись сочувствующие, которые вместе со мной готовились к приему по-своему. Мы убрали веранду цветами, купили большой букет белых роз.

            В четверг пришли Есенин с поэтом Всеволодом Рождественским. Увидев их, один из мужчин-«активистов» очень развязно  стал приглашать  поэтов в мужскую комнату, где были приготовлены закуска и большой набор бутылок.  Увидев этот стол, Есенин двинулся к выходу, резко отказавшись.  Я испугалась, что он оскорблен и сейчас уйдет совсем.

            Я бросилась к нему. Есенин видимо все это прочитал на моем лице, остановился, улыбнулся: «Вот если бы меня угостили клубникой…» На столе стояла тарелка клубники – единственная роскошь, которую я себе позволила.  Есенин присел за наш стол.  Сестра-хозяйка  принесла сахару и сливок. Инцидент был исчерпан.

            После ужина собрались на веранде. Немножко почитал Всеволод Рождественский. Все ждали Есенина.  Он читал твердо, читал разное.  Когда он произнес: «Розу белую с черною жабой я хотел на земле повенчать…», я не выдержала и принесла приготовленные  белые розы. А он читал еще и еще. Всех заворожило его чтение, даже инициаторы бутылочного угощения стояли покоренные и растроганные. Что-то родное, исконно русское звучало в его стихах – то, что уходило, умирало, - и ничем нельзя помочь, и никуда от этой боли не уйти!

            Вечер кончился, я пошла проводить поэтов. Был чудесный теплый вечер, «в небесах таинственно и чудно …». Все вокруг заливал серебристый лунный свет. «Никто не ложится спать в такую ночь!» - восторженно произнес Рождественский, и мы повернули к парку.  Таинственно светились лунным светом  поляны, от земли  поднимались какие-то  незнакомые ароматы, обыкновенное  казалось необыкновенным.  И поэты читали стихи – и свои, и  великих – Пушкина, Лермонтова, Блока…

            Я вернулась в Дом отдыха поздно, дверь была уже закрыта. Но все мы знали про окошко в подвальном этаже, через которое можно было добраться до вестибюля. Сняв туфли, я осторожно поднялась  по лестнице и нырнула в свою постель.

            Утром, когда я вышла к завтраку, столовая была почти полна, и пока я шла к столу, меня сопровождало тихое  «ды-ды-ды…». Значит, все знали о моей ночной эскападе. Главное  - не смущаться, мне можно только завидовать.  Ведь никто из них  не знал о подарке, сделанном мне Есениным.  Не найдя клочка бумаги, чтобы записать стихотворение на память, он сжал кисть моей руки – так, что  вокруг запястья проступило бело кольцо: «Вот лунный браслет, который вы никогда не можете снять со своей руки».

            Следующий день начался как обычно: сидели в саду, разговаривали, гуляли… Но во время обеда ворвался отдыхающий и завопил: «Есенин безобразничает в парке!» Меня точно по голове ударили чем-то тяжелым.

            Говорили, что Есенин сидел рядом с Пушкиным (знаменитый памятник поэту у лицея), обнимал его за плечи, а рядом с ним  -  двое «голых» парней. Что, насидевшись на памятнике, Есенин в сопровождении «голых» двинулся к вокзалу.

            Именно эти последние слова услышала Ольга Аркадьевна Шевелева, наша «королева».  В те годы было принято, чтобы каждая смена в Сандомуче  выбирала короля, своего владыку и представителя. Наша смена выбрала королеву. Женщина-врач, чуть ли не первого в России выпуска, с серебряными сединами, прекрасным русским лицом, Шевелева была настоящей королевой. Она восторгалась стихами Есенина.

            Услышав, что он идет на вокзал и с ним можно будет еще раз побеседовать, она громогласно обратилась ко мне: «Еленушка, пойдемте на вокзал!» Я пыталась убедить ее, что это неприлично, что с ним «голые», но она упорно торопила меня: «Тем более, ведь вы не бросите меня одну?»

            И мы пошли. На платформе было много народу,  скоро должен был подойти поезд на Петроград. Не успели мы толком оглядеться, как нам навстречу вышел Есенин, а с ним двое «голых» человека в набедренных повязках из полотенец.  Сам Есенин был одет вполне корректно: бежевые брюки и красная шелковая рубашка с пояском, красивые замшевые туфли.  Ольга Аркадьевна разулыбалась, раскланиваясь с Есениным, а рядом «голые» щелкали босыми пятками. Я готова была сквозь землю провалиться,  но, к счастью, подошел поезд, и «голые» полезли в окна, подтверждая и этим поступком полное свое презрение к условностям.

            А Есенин остался, предложив Ольге Аркадьевне посидеть на скамейке в сквере у вокзала.

            Это были очень приятные полчаса.  Есенин рассказывал о себе, о своей литературной учебе.  Смешно и зло рассказывал о Мережковских, с любовью и преклонением – о Блоке, как-то неопределенно, двойственно отзывался о Клюеве.  Рассказывал, что, приехав в Петроград и выйдя с вокзала, сразу стал спрашивать прохожих, где живет Блок, а многие даже не знали, кто это такой. Наконец, нашелся знающий, и Есенин пешком отправился на Пляжку.

           Ольга  Аркадьевна была счастлива: «А вы не хотели идти, Еленушка!»

           Вскоре я вернулась в Петроград. Вечерами я любила гулять по набережной. Как-то раз я шла от Литейного моста в сторону Летнего сада и вдруг издали увидела знакомую фигуру Есенина. Он меня тоже узнал и приветственно помахал шляпой.  Мы присели на каменную скамейку. Есенин собирался ехать на юг, мечтал о Персии, говорил, что у него много  нового. А потом  предложил зайти к нему – он жил поблизости  у своего знакомого. Ему хотелось почитать мне стихи.  Но тут восстали  все заповеди моего воспитания, внушаемые мне с детства: «Порядочные девицы не ходят в гости к одинокому мужчине». И я вежливо отказалась.

            В 1925 году я работала в рукописном отделе Пушкинского Дома. Я никогда не умела опаздывать на работу, а в тот день вообще пришла первой, еще до начала рабочего дня. Вдруг меня вызвали  к телефону.  Говорили из гостиницы «Англетер». Мне сообщили, что поэт Есенин, остановившийся у них, ночью покончил жизнь самоубийством, что остались бумаги, много бумаг, похоже, рукописи стихов, и просят  кого-нибудь за ними приехать.  Пока я говорила по телефону, пришел Николай Васильевич Измайлов, он и поехал в гостиницу.

             А я сидела как пришибленная. Измайлов привез папки рукописей и – отдельно – предсмертные стихи Есенина.  На обрывке серой оберточной бумаги характерным есенинским почерком было написано знаменитое «До свиданья, друг мой, до  свиданья…» Написано было кровью, и кровь еще была красная.

             …На похороны я не пошла.

 

ОБ АВТОРЕ.

            В последние годы своей жизни она преподавала литературу в старших классах обычной ленинградской средней школы. Однако большинство учеников так никогда и не узнали, что их учительница  литературы Е.Б.Чернова, в девичестве Покровская, была дочерью жандармского полковника, двоюродного брата Николая  Гумилева, получившей свидетельство об окончании Мариинского института благородных девиц из рук вдовствующей императрицы Марии Федоровны.

            Елена Борисовна не покинула Россию после 1917 года. Волею судеб барышня Покровская оказалось причастной к  созданию Пушкинского Дома, к спасению гибнущих в покинутых хозяевами  квартирах и усадьбах ценнейших архивов.  Находясь в центре полнокровной духовной жизни, наполнявшей Академию наук в 20-е годы, в дальнейшем она стала невольным свидетелем  исчезновения многих своих талантливых  коллег-филологов, лингвистов, искусствоведов…

            В начале 20-х годов Леля Покровская публикует свою первую научную статью, посвященную Достоевскому и петрашевцам. Без ссылки на эту работу не обошлось даже Академическое собрание сочинений Ф.М.Достоевского. Возможно, ей была суждена карьера литературного исследователя, но жизнь  с известным периодом советского произвола распорядилась ее судьбой иначе.

            Читая сегодня оставленные Еленой Борисовной записки об этой жизни, понимаешь, что можно сжечь рукописи, разрушить построенные на века храмы, втоптать в грязь нетленные святыни, но хрупкие ценности человеческого духа и тогда будут  противостоять беспамятству и  воинственному невежеству.  В публикуемом фрагменте ее воспоминаний еще раз встает перед читателем живой образ милого  русскому сердцу поэта Сергея Есенина, о котором мы вспоминаем в день его рождения 3 октября.

                                          

           Публикация  воспоминаний Юрия Шнитникова

                 («Собственное мнение»,  СПб, 1997, № 1, с 30-31)                

 

 

Я. Ершин

 

Н. РУБЦОВ НА РОДИНЕ

С. ЕСЕНИНА

 

(Авторское расследование)  

                                                            

Да, недолго глядел он на Русь

                                                          

Голубыми глазами  поэта.

                                                          

Но была ли кабацкая грусть?

                                                          

 Грусть, конечно, была… Да не эта!   

 

Н. Рубцов.                                                                   

           

           Не случайно январь принято называть рубцовским месяцем: 3 января поэт родился, 19 января он ушел из жизни.  Однако имя Николая Рубцова не только не забывают люди, поклонников его поэзии становится все больше.  С ростом такой популярности естественно появляется интерес к его сложной нелегкой судьбе, где до сих пор много неясного, загадочного, недосказанного. Мы предлагаем нашим читателям познакомиться с одной, прежде неизвестной, страницей жизни поэта.

            Полвека прошло (уже полвека!), как был снят 30-летний  «запрет на Есенина», наложенный большевиками, вероятно, «ради светлого будущего». В 1956 году все же вышел двухтомник поэта. В сиреневом, с зеленым пятном переплете.  Его зачитывали в библиотеках, а счастливые владельцы под «честное слово» давали на денек-другой товарищам (у автора  -  «зачитали»).

            Среди читателей в общем-то уникального издания  был и начинающий поэт, военный моряк Северного флота Николай Михайлович Рубцов, да такой вдумчиво-старательный, что в начале 1959 года смог написать своему сослуживцу Вал. Сафонову: «…невозможно забыть мне ничего, что касается Есенина. О нем всегда я думаю больше, чем о ком-либо.  И всегда поражаюсь необыкновенной силе его стихов (…) Он, Сергей Есенин, вызывает звучание целого оркестра чувств, музыка которого, очевидно, может сопровождать человека в течение всей жизни».

            Рано или поздно, но поэт  не мог не посетить малую Родину своего кумира – Константиново.

            О приезде Н. Рубцова на Рязанщину подробно написал Вал. Сафонов в «Повести памяти. Николай Рубцов», помещенной в  воениздательский сборник: Н. Рубцов «Россия, Русь» Храни себя…!» (1992 г.).  Он пишет: «Вспоминаю Колин приезд в Рязань, вовсе неожиданный и затеянный им ради Есенина – в Константиново поездки ради.  Было это в марте 1968 года (…) Так получилось, что поехать в Константиново я не мог – предстояла срочная командировка (…) А поехал с ним мой брат Эрнст…».

            Довелось мне прочитать повесть в конце 90-х годов, после смерти автора и его брата Эрнста Сафонова (главного редактора еженедельника «Литературная Россия»).

            В 2001 году петербургский почитатель творчества Рубцова прислал мне номер «Морской газеты» (Кронштадт) за 16 октября 1999 года со статьей Владимира Исаевича Астахов, первого директора Государственного музея-заповедника С.А. Есенина: «Клубит и пляшет  дым болотный». Николай Рубцов на родине Сергея Есенина в с. Константинове».  Чтение ее вызвало изумление! Автор-свидетель пишет: «Как-то в один из мглистых безветренных дней октября 1968 года мне позвонили (…), что на родину           С.А. Есенина выехали рязанский писатель Сафонов Вал. И. с поэтом Николаем Рубцовым. Эта неожиданная новость наполнила меня радостью: в Константиново наконец-то  пожалует один из лучших поэтов страны». Вот те раз!  Март – октябрь, Вал. Сафонов – брат Эрнст. Тогда когда и кто сопровождал поэта? К счастью,  в своей статье В. Астахов  указал еще одного свидетеля: «В городе Рыбном (Константиново расположено на территории Рыбновского района – Я.Е.) ответственный секретарь районной газеты Владимир Мордастов, писавший стихи, пригласил нас в свою  квартирку-комнатенку, в которой было тепло, уютно даже».

            Регулярно, из года в год, бывая в октябре на Есенинских праздниках, автор этого материала попытался встретиться с В.И. Астаховым. Безрезультатно. Никто не мог указать его в толпе, хотя говорили – он здесь.

            Осенью прошлого года, после праздника, в середине октября я поехал в Рыбное. Теплилась надежда встретиться с В. Мордастовым. К  тому же раз был Н. Рубцов в редакции «районки», так, может быть, какие-то стихи его были напечатаны?

            В редакции газеты «Приокская новь» с пониманием отнеслись к моим вопросам. Но… В. Мордастов давно не живет в Рыбном.  Редактор газеты Евг. А. Штольвина и сотрудник Е.И. Семенова любезно разрешили просмотреть  редакционные комплекты газеты за 1967-70 годы и сообщили адрес  В. Мордастова в г. Озеры Московской области.

            Открыв сразу подшивку за 1968 год, в весенних номерах я ничего не обнаружил.  Листаю дальше и … в номере за 28 сентября стихотворение Н. Рубцова  «Шумит Катунь». Выходит – ошибся Вал. Сафонов, отнеся приезд Н. Рубцова на март? Больше стихотворений в газете напечатано не было, зато одновременно с рубцовской  «Катунью» помещен рассказ Вал. Сафонова «Чудак-человек». Выходит, он-то и способствовал.

           Написал в г. Озеры и получил письмо от В.И. Мордасова аж на восьми страницах с подробными ответами на мои вопросы.

            «Во-первых, -пишет автор, - когда, в каком месяце побывал Н.М.Рубцов на родине С.А. Есенина? Произошло это в конце марта 1968 г.  Снег был, как помню, уже рыхлым, на улице (на припеке)  кое-где были лужицы.  Осенью этого же года я не смог бы  встретиться хотя бы потому, что в августе, пройдя собеседование, был зачислен на первый курс высшей партийной школы. Кстати, учился в Горьком».  Далее он сообщил, что в период учебы в 1968-72 годов в Горьком, некоторое время работая на  телевидении, на радио, он  был знаком с горьковскими поэтами  Ю. Адриановым, Б. Пильником и другими, несколько раз бывал в Дзержинске, публиковался в областных газетах.

           Вал. Сафонов в повести привел эпизод, случившийся при ночном осмотре Рязанского кремля. «Стихотворец С-Н (…), желая понравиться Рубцову, затеял читать что-то неизвестное нудное (…). Коля, вежливо прослушав одну или две строфы, резко взмахнул рукой: «Хватит, уймись. Ты безнадежный графоман!».

            Эпизод как две капли похож на описанные во многих воспоминаниях. Всегда представляют интерес люди сопричастные к тому или  иному лицу, в частности к Рубцову.  На мой вопрос:  «Кто стихотворец С-Н?» - В.И. Мордастов сообщил: «Под выражением «стихотворец С-Н»  скрыт, конечно же, рязанский поэт Толя Сенин. Толя  был из многодетной семьи, одно время воспитывался в детдоме. Выпустил несколько сборников стихов, стал членом СП. (…). Кстати, далеко не все одобряли то, что написал в своей повести В. Сафонов о А. Сенине. Такого, в общем, могло и не быть.  Мне известно, что после опубликования повести  В. Сафонова отношения между ним и А.Сениным испортились.  Впрочем, что об этом говорить?  Года два-три назад Толя умер…»

            В. Астахов в статье рассказал о гостевании  у         В.И. Мордастова: «Володя Мордастов разогрел уху. На столе оказалась картошка, огурцы, помидоры.  Хозяин из уголка между столиком и стеной  нащупал бутылку, наполненную только наполовину. Понюхал. Развел руками. «Не  то. Забыл закрыть пробкой. Выдохлась полностью. Вода, а не водка», - пояснил он это движение рук. А когда выходили из-за стола перед отъездом в Рязань, Н. Рубцов произнес: «Этот день еще будет памятен и тем, что не было выпито ни грамма. Кто хочет  поверить в это, пусть поверит. Но вряд ли такой человек найдется».

            Я не мог не поверить автору статьи, однако задал в письме вопрос  Владимиру Ивановичу: «Как же он принимал гостей?» На что получил ответ: «Мне утром редактор «Приокской нови» С.И. Шкурлатов сообщил, что звонили из Рязани братья Сафоновы. Они едут с Н.М. Рубцовым в Константиново и на обратном пути заедут ко мне.  Ну, заедут так заедут… Экспромтом  что-то сообразим, а бутылку купить, полагал, не проблема. Ближе к обеду прибыли ребята               (Н.М. Рубцов, Э.И. Сафонов, В.М. Астахов).  Н.М. Рубцов, насколько помню, был молчалив.  Эрик представил меня как рязанского поэта. В издательстве «Московский рабочий» (1966 г.) вышел поэтический сборник поэтов трех областей – Калининской, Рязанской и Смоленской, где были напечатаны полтора десятка моих стихов и подборка Толи Сенина.  Н. Рубцов был одет  в довольно потертое пальто, на шее – шарф.  В общем, и разглядывать его было некогда, так как они спешили.  Я сунул Эрику ключ от квартиры и побежал в магазин, оказавшийся закрытым.  На ступеньках несколько человек. Вижу, из кармана одного торчит бутылка.  Спрашиваю, водка? Да, говорит, купил перед закрытием.  Умолил его продать, переплатив, конечно. Бегу обратно. Ребят сидят за столом.  Разливаем. И тут оказывается в стаканах простая вода!  Я от стыда и досады чуть не сгорел.  А Коля Рубцов, чтобы, видимо, разрядить ситуацию, сказал, что этот день ему  запомниться и потому, что не было выпито  ни грамма.  Кстати, ухи на столе, о чем пишет Володя Астахов, не было.  Рыбалкой я тогда не промышлял.  Время поджимало, и я проводил ребят на электричку. Уныния, в общем-то не было.  Этот случай, скорее нас как-то развеселил. .. А сколько стихов Н.Рубцова было послано осенью в редакцию – этого я не помню, поскольку из Рыбного уехал».

                        Газета  «Дзержинец»

(г. Дзержинск, Московской области),

                           10 января 2004 года.

 

Краткое  послесловие:

           …Погиб Николай Рубцов от руки женщины, которую он собирался назвать своей женой.  Был суд, обвинительный приговор.  Через пять с половиной лет она освободилась. В своих стихах он писал: «Я умру в крещенские морозы…» И судьбе было угодно прервать его жизнь трагически точно – 19 января 1971 года.

             А родился Николай Рубцов  3 января 1936 года. Вот что  он написал  в коротенькой автобиографии: «Детство прошло в сельском детском доме – глубоко в Вологодской области. Давно уже в сельской жизни  происходят крупные изменения, но до меня всё же  докатились последние волны  старинной русской самобытности, в которой было много прекрасного, поэтического.

            Родителей лишился в начале войны. После детского дома, так сказать, дом всегда был там, где я работал или учился…». Это было то общежитие, то казарма, то кубрик эсминца, то угол в поднаём.  После службы на Северном флоте  Рубцов приехал в «град Петров», работал на Кировском заводе.  В 1962 году  он уехал в столицу – на учебу в Литературный институт. Уехал уже сложившимся поэтом, писавшим отличные стихи, но … сумевшим пробиться к читателю.

            Близкий к поэту прозаик  В. Сафонов, размышляя о нём, писал: «Все мы, и я в том ряду,  много толкуем о лишениях, выпавших на долю Рубцова, о несчастьях, ходивших за ним по пятам. А ведь само-то он, видимо, другой доли  не искал.  С этой был счастлив. О чем со всей определенностью  и сказал в своих стихах: «Я люблю судьбу  свою, Я бегу от помрачений…».  Никому не ведомо, в какой мере каждый из нас зависит от обстоятельств.  Сложись жизнь Рубцова по-иному – может, и не было  бы в России такого певца».

            Не бесспорное, разумеется, утверждение. Но слава  -  и заслуженная!  -  пришла, увы, после смерти: издано более двух  десятков сборников, популярны воспоминания о нём, обширна библиография  статей о его творчестве. На берегу реки  Сухона  в городе  Тотьма  установлен памятник поэту  (скульптор Вяч. Клыков), открыт музей Н. Рубцова  в селе Никольском, его имя носят районная  библиотека и улица в Вологде.

           Прав оказался  поэт, заявивший когда-то  в шуточном стихотворении:

                                                  Моё слово верное

                                                  Прозвенит!

                                                  Буду я, наверное,

                                                  Знаменит!

                                                  Мне поставят памятник…

                                                                    

В. Буянов. «Моё слово верное прозвенит…»

газета  «Ленинградская милиция»,

                                   1991, 19 января, № 2 (1926), с. 8.

 

 

Николай Рубцов

(1936       -  1971)

                                   

 

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

 

                        Слухи были глупы и резки:

                   Кто такой, мол,  Есенин Серега,

                   Сам суди: удавился с тоски

                   Потому, что он пьянствовал много.

 

                   Да, недолго глядел он на Русь

                   Голубыми глазами поэта.

                   Но была ли кабацкая грусть?

                   Грусть, конечно, была...  Да не эта!

 

                   Версты все потрясенной земли,

                   Все земные святыни и узы

                   Словно  б нервной системой вошли

                   В своенравность есенинской музы!

 

Это муза не прошлого дня,

                   С ней люблю, негодую  и плачу.

                   Много значит она для меня,

                   Если сам я хоть что-нибудь значу.

(1962)

 

* * *

                                      О чем шумят

                                      Друзья мои, поэты,

                                     В неугомонном доме допоздна?

                                      Я слышу спор,

                                      И вижу силуэты

                                     На смутном фоне  позднего окна.

 

                                     Уже их мысли

                                     Силой налились!

                                     С чего ж начнут?

                                      Какое слово скажут?

                                     Они кричат,

                                      Они руками машут,

                                     Они как будто  только родились!

  

                                      Я сам за все,

                                      Что крепче и полезней!

                                     Но тем  богат,

                                     Что с «Левым маршем»  в лад

                                      Негромкие есенинские песни

                                      Так громко в сердце

                                      Бьются и стучат!

                

                                     С веселым пеньем

                                     В небе безмятежном,        

                                     Со всей своей любовью и тоской

                                     Орлу не пара

                                     Жаворонок нежный,

                                     Но ведь взлетают оба высоко!

 

                                     И славя взлет

                                     Космической ракеты,

                                     Готовясь в ней летать за небеса,

                                     Пусть не шумят,

                                      А пусть поют поэты

                                     Во все свои земные голоса!

                                     (1962)

 

 

 

В. Е.  Кузнецова

 

КУПАНИЕ КРАСНОГО  КОНЯ

       (Поэт С. Есенин и художник  К. Петров-Водкин)

 

           В октябре 2001 года  северному музею  Сергея Есенина исполнилось 30 лет. К юбилею среди многих даров были  и книга  Галины Авериной «Есенин и художники» и  копия картины К. Петрова-Водкина  «Купание красного коня», - подарок мурманского поэта  Викдана Синицына, большого друга нашего музея.

           - Кажется, Есенин и Петров-Водкин были современниками, - сказал при встрече  Викдан Викторович.

           - Да, конечно, современниками. Но вот встречались ли они, были ли знакомы?

           Где-то я читала, было упоминание о знакомстве поэта и художника. Но где?

           Посмотрела в своей домашней библиотеке по искусству все о художнике, изучила все, что имеется в наших мурманских библиотеках, но ничего, что бы  связывало Есенина и Петрова-Водкина, не нашла.  А дар  Викдана Синицына не давал покоя.

             Книгу Галины Авериной взяла перечитать вновь, чтобы еще раз написать ей  свои замечания по книге: первое мое письмо затеряла почта.  Книга была вся в карандашных пометах, и я пробежала  глазами  прежде всего по ним и вдруг… Петров-Водкин.  Так вот где я прочитала, но по-настоящему  даже и не отреагировала на это имя.  Читаю внимательно:

            - Совсем недавно мне удалось найти доказательства того, что Есенин был знаком с Петровым-Водкиным. Вот что пишет художник жене в 1921 году: «Несколько дней тому назад я видел Есенина, ты его знаешь. Он вернулся в  полном восторге  от Самарканда и очень посвежел» (1).

            Другим доказательством общения поэта  и художника может служить  их совместная работа в журнале «Скифы» в 1917 году, где Есенин публиковал стихи, а  оформление выполнял Петров-Водкин. Было у них много общих знакомых. Например, Иванов-Разумник, живший в Царском Селе. О нем  Есенин сказал: «Человек, которому я никогда не лгал». Иванов-Разумник в те годы оказывал на Есенина  наиболее сильное влияние,  именно он и был организатором группы «Скифы». В нее наряду с А. Блоком и А. Белым вошли писатели крестьянского направления. Импонировало Есенину также  и одно из главных направлений «Скифов» - о  самостоятельном пути развития России, полной независимости ее от Запада.  Н.И. Шарапов пишет: «Как-то беседуя с Разумником Васильевичем, я по-студенчески прямо спросил его, кто, по его мнению , в русской поэзии после Пушкина  будет ее представлять?  Кто теперь самый  большой поэт на Руси?  Он, быстро взглянув на меня,  немедленно ответил: «Несомненно, Сергей Есенин!» (2).

            О том, что Есенин, Петров-Водкин, Иванов-Разумник  были после революции единомышленниками, могут свидетельствовать и записи дневника  Зинаиды Николаевны Гиппиус: «Для памяти хочу записать «за упокой»  и интеллигентов-перебежчиков, т.е. бывших людей, которых мы более или менее знали и которые уже оказываются  в связях с  сегодняшними преступниками. 12-13. Николай Клюев, Сергей Есенин – два поэта из народа,  оба не без дарования.  15. Иванов-Разумник -  литератор и критик очень серьезного дарования и вкуса. 18. Петров-Водкин – художник…»

            В воспоминаниях знакомого Есенина искусствоведа  Михаила Васильевича Бабенчикова есть такая запись:              «В Первую Мировую войну Есенина  не сразу взяли на военную службу. А когда дошла его очередь, он устроился вместе с нашим общим приятелем  П.С. Наумовым  и рядом других знакомых лиц в санитарную часть в Царском Селе» (3). Среди других знакомых лиц были художники  К. Петров-Водкин,  Г.И. Нарбут,  О.А. Шарлемань,  С.В. Чехонин…

            - Значит, Сергей Есенин служил в Федоровском городке  Царского Села в 1916 году вместе с художником Петром-Водкиным! -  радостно сделала я выводы из прочитанного. Но …поиски опровергли и мои восторги, и выводы автора книги  «Есенин и художники» Галины Авериной.

            В 1991 году в издательстве «Советский художник» вышла книга «К.С. Петров-Водкин. Письма. Статьи. Выступления. Документы».

            Художник пишет матери в письме: «Вчера пришло распоряжение явиться  в военную комиссию, которая  должна собраться 1-го…» (письмо от 31 октября 1916 года).

«…После комиссии …  меня направят  в Царское, а может будет и другое предложение, я смогу сам выбирать место, какое пожелаю…» (письмо от 5 ноября 1916 года).

            А в письме матери  от 22 декабря 1916 года сообщает: «…Очень трудно, в начале особенно, было являться в казарму к 7 утра.  Прохожу строевую службу. Хорошо, что живу дома.  Пока еще в штатском хожу… Вот на праздниках напишу подлиннее  и расскажу о жизни ратника  лейб-гвардии Измайловского полка, 1-ой роты, 1-го взвода, 1-го отделения и т.д.».

            А в письме к двоюродному брату  Шуре (Трофимову А.И.) от 25 декабря 1916 года  называет свое воинское звание полностью: «1-лй дивизии, 2-ой бригады, лейб-гвардии Измайловского полка, 1-ой  роты  литера Б, 1-го взвода и 1-го отделения  нижнего чина ратника  -  послание. Это тебе мое полное звание…»

            Но в документах по Царскому лазарету имя  Петрова-Водкина  тоже встречается.  «В конце 1916 года в санитары был зачислен  художник К.С. Петров-Водкин, но по каким-то неизвестным причинам служить  ему не пришлось,» - пишут и Л.Ф. Карохин и А.В. Шабунин (4).

            Из  писем К.С. Петрова-Водкина родным эта причина проясняется.

            Значит, Петров-Водкин  в Царском Селе  вместе с Сергеем Есениным не служил. Но с поэтом был знаком.  Об этом он пишет в уже упомянутом  Галиной Авериной письме жене 1921 года. А  точнее время знакомства названо в воспоминаниях  жены художника  Марии Федоровны Петрвой-Водкиной , опубликованных журналом «Волга».

            Об этом сообщил мне в письме  Лев Федорович Карохин и указал на ряд материалов, которые прошли мимо нас.  Да и сам Л.Ф. Карохин писал на эту тему  в публикации «Петров-Водкин  в Царском Селе» (5).

            Увы! Ни журнала «Волга» за 1971 год, ни «Царскосельской газеты» за 1993 год   в Мурманской Научной библиотеке  нет! Но есть  друзья есенисты. Свои публикации в копиях   прислал Лев Федорович Карохин, а в Липецке Надежда Викторовна Ролдугина  в библиотеке сделала для нас  копии публикаций воспоминаний  М.Ф.Петровой-Водлкиной  из журнала «Волга»…  Лев Федорович Карохин указал еще на один источник информации: его же публикации в «Литературной России» (6).  Бог мой!!! Еще в 1990 году о знакомстве   Сергея Есенина и художника Петрова-Водкина  было рассказано на страницах литературной газеты, а на страницах литературного журнала и того  раньше – в 1971 году, а до сих пор не введено имя  художника в научный Есенинский оборот. Нет этого имени ни в  академическом собрании сочинений Есенина, ни в сборниках воспоминаний  о Есенине, ни в 4-х томном «Сергей Есенин  в стихах и  жизни», ни в сборниках-спутниках.

            М.Ф. Петрова-Водкина вспоминает: «…Как-то раз в воскресенье  в 1914 году нас посетил  молодой человек, одетый в поддевку и большую синюю папаху.  Он приехал с письмом от писателя М. Пришвина. У него были светлые вьющиеся волосы, которые ниспадали на плечи. Ему было 19 лет.  Это был Сергей Есенин.  Увидя дружелюбные лица,  он попросил разрешения прочитать свои стихи.  Разрешение, разумеется, было дано.  Красивая русская рубашка, вся его одежда,  весь внешний вид гармонировали  с его стихами.  Читал он стоя.  Лицо его одушевилось.  Мы все были очарованы глубиной и силой его стихов.  Так молод и  так талантлив!  Таково было мнение всех присутствующих». (7)

            В есениноведении принято считать, что  Сергей Есенин в Петроград  впервые приехал в 1915 году, и дату 1914 года отвергают.

            Иванов-Разумник тоже свидетельствует о встрече с Есениным  в Петрограде в 1914 году: «Сказание о Евпатии Коловрате» было написано  Есениным  по моей просьбе в 1914 году… По просьбе моей  он прочел нам всю поэму, которую помнил от слова до слова, тогда же записал ее и оставил эту запись у меня», - записывает в примечаниях  к поэме Есенина «Сказание о Евпатии Коловрате» Иванов-Разумник. Машинописная копия, которая вместе  с примечаниями Иванова-Разумника хранится в Государственном литературном музее. И примечание публикатора этих примечаний Льва Карохина: «Ошибка  памяти Иванова-Разумника. В 1914 году  Есенин был в Москве». Ошибка памяти  М.Ф. Петровой-Водкиной. Ошибка памяти Иванова-Разумника.  Ошибочное тиснение на  паспорту фотографии.  Так ли? А ведь запись Иванов-Разумник сделал  еще до войны, а не в 60-х – 70-х годах!

            Быть может, ошибаемся мы в своих категорических выводах?

            О том, что Есенин был в Петрограде в 1914 году  есть еще одно архивное свидетельство: В Петроградском  Архиве  Кинофотодокументов  хранится фотография Сергея Есенина в группе с Колоколовым и Филипченко, помеченная 1914 годом. А на паспорту  тиснением отмечено: Петроград, Фотография Суворова.

            Такая же подлинная фотография хранится в частной московской коллекции.  И тоже отмечена 1914 годом, Петроград,  фотография Суворова.

            Время покажет, найдутся ли еще  свидетельства того, что  Есенин в 1914 году  побывал в Петрограде.

            1917 год. Декабрь.  Есенин выступал в революционном Петрограде  на концертах-митингах  вместе с художником Петровым-Водкиным.  Сохранились в архивах афиши этих совместных выступлений.

            Кузьма Сергеевич Петров-Водкин (1887-1939) – всемирно признанный русский художник.  Автор картин на историко-революционную тему, портретов, пейзажей, натюрмортов. Его картины «1918 год в Петрограде», «Смерть комиссара» - романтико-патриотические картины.  «Он, пожалуй, один  из немногих в то время художников, работающий с большим успехом во всех жанрах живописи  и нашедший свой творческий стиль, соответствующий новым веяниям ХХ века, но в то же время опирающийся на старые русские традиции и в частности на иконопись, »-  отмечает Г. Аверина (8).

            Галина Ивановна тоже сравнивает  картину Петрова-Водкина  «Купание красного коня» и стихи Сергей Есенина:

 

                                 Я теперь скупее стал в желаньях.

                                Жизнь моя, иль ты приснилась мне?

                                Будто я  весенней гулкой ранью

                                Проскакал на розовом коне,

- вспомнив эти строки поэта, подумала, что в этом  похожем сравнении  красного и розового коня существует какая-то  глубинная связь  прекрасных истинно русских людей.

Картина К.С. Петрова-Водкина  «Купание красного коня»  была показана на выставке «Мир Искусства» в Москве  10 ноября 1912 года.

В письме матери от 24 ноября 1912 года  художник  пишет: «На выставке в Москве, как всегда,  или с яростью  нападают на меня, или наоборот,  но  во всяком случае это успех.  На днях получил стихи  одного поэта из Москвы, посвященные  картине моей «Купание красного коня». Это меня очень тронуло. Вот они:

                 К.С. Петрову-Водкину.

            Кроваво-красный конь,

            К  волнам морским стремящийся,

            С истомным юношей  на выпуклой спине.

            Ты, как  немой огонь,  вокруг костра клубящийся,

            О многом  знаешь ты,   о  многом шепчешь мне.

            Зрачки расширились… Стою в  святом волнении,

            И слышу запах волн, поющих о весне,

            И слышу шепот душ,  измученных в горении

            И, юноша, твой плач на огненном коне.

            Там, где лежит туман, где степь непроходимая

            Зелено-ярких вод  -  поют  о новом дне,

            И нас туда влечет мольба неизгладимая,

И там мы будем жить, а здесь мы, как во сне.

                                                                        Рюрик Ивнев.

            Рюрик Ивнев  -  поэт-имажинист, друг Сергея Есенина  и по Петрограду, и по Москве, и по имажинизму. Только вот сам Рюрик Ивнев (настоящее имя  Ковалев Михаил Александрович)  (1891 – 1981) об этом своем стихотворном посвящении, видимо, забыл. Он  в 1968 году в новелле «Купание красного коня» скажет, что видел картину впервые  на вернисаже в Петербурге, а про стихи и не упомянул совсем.  Но сколь сильное впечатление произвела картин, что и в 76-летнем  возрасте он говорит о ней возвышенно. А  в то время, когда  он был с Есениным знаком,  в марте 1915 года,  сколь свежо было это  впечатление!  Возможно, и с Есениным не мог не поделиться.

            «Вообще примечали, что  Водкин гораздо менее дружил  с собратьями-художниками, больше тянуло его к писателям, композиторам, музыкантам.  Помимо Александра Блока, он общается с Есениным,  пишет портрет Анны Ахматовой,  Максимилиана Волошина (у которого гостит  в Коктебеле). Среди портретов писателей – образы его близких приятелей: Андрея Белого, Сергея Мстиславского, пишет он и портрет молодого Константина Федина,» - отмечает Константин Шилов в очерке  «Гений Хвалынской земли» (9).

            До чего же многогранно  окружение Сергея Есенина!  Но, безусловно,  в этом есть и заслуга самого поэта, который обладал драгоценной чертой характера:  он не умел проходить мимо интересных людей.

            И даже сегодня сей дар души его действует.

            Мурманский поэт Викдан Синицын  свою любимую картину дарит  музею Сергея Есенина при областной детско-юношеской  библиотеке,  комментируя ее своими стихами:

                                  Бологое, Бологое…

                                  Кони пьют на водопое.

                                  Их опущенные гривы

                                  Расплескались рыжим ливнем.

                                               Кони с выгнутою шеей

                                               Повторились отражением

                                               В синеве озерной глади.

                                               Так и хочется погладить.

                                     Кони, кони рыжей масти,

                                     Кто-то добрый их покрасил…

                                     Это август в рыжем зное

                                     В Бологое бологоет.

            Ну, кажется, нет ни словечка, с Есениным связанного, ни в картине, ни в стихах, как Рюрика Ивнева, так и  Викдана Синицына. А ведь как связано, сцеплено  воедино  и настроением, и красками слова солнечного и красками живописи.  И ведь действует жар души есенинской: не проходить мимо интересных людей, интересных событий. И пошло-поехало… Поиск… Поиск… Письма… Книги… Архивы… Встречи… Мысли… Раздумья… Сопоставления…

            Благодаря двум подаркам в музей, мы открыли имя интересного человека, близкого Сергею Есенину. Почему не оставил  художник  К.С.Петров-Водкин ни одной зарисовки Сергея Есенина?  Воспоминаний о нем?  Время откроет свои секреты.

            Вот для музея Сергея Есенина в Мурманске открыть имя Петрова-Водкина  как человека окружения поэта  помогли люди из разных городов: Галина Ивановна Аверина из с. Поляны Рязанской области, Лев Федорович Карохтн и Андрей Викторович  Шабунин из Санкт-Петербурга, Надежда Викторовна  Ралдугина  - из Липецка,  Викдан Викторович Синицын  - из Мурманска.

            Спасибо Вам, родные люди! Спасибо Вам,  родные души! Спасибо Вам за содружество: в  этом поиске мы были вместе и с поэтом Сергеем Есениным и с художником  Кузьмой Петровым-Водкиным. Поиск длится с октября 2001 года  и продолжается дальше…  

 

Примечания:

 

      1. см. Г.И. Аверина. Есенин и художники. Рязань, 2000, с. 75.

      2. Н.И. Шарапов.  Мои встречи с Есениным. – кн. С. Есенин и современность. М., 1975, с. 389-390.

      3. М.В. Бабенчиков.  Сергей Есенин. – в кн. С.А. Есенин в воспоминаниях современников. В двух томах. Том 1. М., 1986, с.244.

      4. Л. Карохин. Сергей Есенин в Царском Селе. СПб, 2000,  с. 27,            А.В. Шабунин. Сергей Есенин на военной службе. – «Радуница». Информационный  сборник № 1. М., 1989, с. 32.

       5. Л. Карохин. Петров-Водкин в Царском Селе. – «Царскосельская газета»,  23 октября 1993 года

       6. Л. Карохин. Петроградские адреса  Сергея Есенина. – «Литературная Россия» 5 октября 1990 года.

       7. М.Ф. Петрова-Водкина. Воспоминания. -  «Волга», 1971, № 9, с. 160

       8. Г.А. Аверина. Указ. соч., с. 9.

       9. Хвалынск. Портрет города.  Краеведческие очерки.  М., 2001, с. 142.

 

 

Венок поэту

 

 

А.В. Маркевич

 

Мой Есенин

                                             

     Словесной груды золотой

                        Не разметет гулливый ветер.

                        Ее сам Бог сберег, приветил,

                        В ней каждый стих  -  для нас с тобой.

                        Поэт певучею строкой

                        Так в мире многое приметил,

                        Был в каждом слове точен, светел  -

                        И стал,  как Пушкин, золотой.

 

Ташкентский клен

 

                        Средь хмурости осенней  -

                        Солнцеголовый клен.

                        Он мне  -  привет Есенина,

                        А я ему  -  поклон.

                          Как будто Константиново

                          Забросило в Ташкент

                          Кленовый, сердцу милого,

                          Есенина портрет.

                        Ташкент и Константиново.

                        В музеях там и тут

                        Всем памятно любимого

                        Поэта берегут.

                          А наши краски осенью

                          Роднят между собой

                          И небо с ясной просинью,

                          И песен ладный строй.                                 

Пусть осень хмурится, но все ж

Сияет солнцем клен.

Он так могуч, он так хорош,

И на поэта так похож,

И в небо так влюблен!

 

 

А.Ф. Марков

 

О ДРУЗЬЯХ И ЗНАКОМЫХ

СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА.

ЗАМЕТКИ БИБЛИОФИЛА

 

            Поэзия великого лирика  С.А. Есенина всегда волнует душу и поэтому естественно вызывает повышенный интерес к его жизни  и окружению – ведь каждый  человек, встречавшийся с гениальным поэтом, привлекает наше внимание. Каждая новая деталь, зафиксированная в воспоминаниях современников, помогает нам пристальнее всматриваться в черты «цветка неповторимого», познать внимательнее  и полнее образ дорогого человека сквозь дымку десятилетий.

Понятна и заинтересованность библиофилов  -  поклонников поэзии -  иметь не только редкие прижизненные издания Есенина, но и сборники поэтов, живших и работавших рядом с ним.  Пишущий эти строки также оказался в ряду тех книжников и с понятной читателю радостью при возможности приобретал книги Есенина и его друзей: Клюева, Клычкова, Ширяевца, Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова, Кусикова, Рюрика Ивнева…  Здесь нет необходимости перечислять названия тех сборников, ибо они достаточно широко известны.  Я попытаюсь лишь кратко рассказать о некоторых из них по причине, что они хранят дарственные строки авторов. Надписи эти как бы приоткрывают занавес в давно прошедшие годы.

Вадим Шершеневич

В поисках своего места на поэтическом Олимпе Вадим Шершеневич первоначально  ступил на тропу символизма, издав подражательные стихи, затем ряд лет посвятил эгофутуризму и лишь в 1919 году  с поэтами Есениным, Рюриком Ивневым, Кусиковым, Мариенгофом, Н. Эрдманом и художниками Г. Якуловым и  Б. Эрдманом  подписал объявление о рождении имажинизма. В этой группе В. Шершеневич станет главным теоретиком, что однако со всеми его формалистическими экспериментами не помогло сделать собственную поэзию интересной и значительной.  Но факт общения В. Шершеневича      с С. Есениным, их совместная работа над программными  статьями и выступления со сцены, издание имажинистских сборников привлекли моё внимание к книгам этого оригинального эстета.

            Среди изданий Вадима Шершеневича, стоящих у меня на книжной полке, две книги хранят авторские надписи. Сборник «Кооперативы веселья» («Имажинисты», 1921) имеет две краткие строки:

                                 На память Фёдору

                                                  Вад. Шершеневич.

            Помню годы, когда на книжном рынке стали появляться книги из библиотеки Федора  Богородского. О прежнем владельце напоминали дарственные надписи.  Кто-то из наследников, видимо, распродавал  тогда книжное собрание живописца, выпускника ВХУТЕМАСа. В тот период мне и встретился сборник В. Шершеневича, что и дает мне возможность предполагать, что именно Федору Богородскому он и был подарен  автором.  Художник являлся  горячим поклонником поэзии и дружил с московскими поэтами, сочинял стихи сам и однажды даже выпустил  книгу «Даёшь!  Как будто стихи» (Н. Новгород, 1922). Послесловие к его сборнику написали В. Каменский, В. Хлебников и С. Спасский.  Любопытно заметить, что художники Кукрыниксы, работая над иллюстрациями для одного из первых изданий знаменитого романа «Двенадцать стульев» рисовали  Остапа Бендера со своего друга Феди Богородского.  О последнем тепло вспоминал Василий Каменский в книге «Жизнь Маяковского» (М., 1940), рассказывая о кафе «Питтореск» на Кузнецком мосту: «Это кафе оформлял Жорж Якулов. Здесь постоянно бывали художники Лентулов, Рождественский, Машков, Куприн,  Кончаловский, Бурлюк, Осмеркин, Фальк, Григорьев. Бывала  и художественная молодежь, среди которой особенно ярко выделялся  Федя Богородский, приехавший из Нижнего Новгорода. Он умел писать и стихи, и  картины, умел стоять на голове, ходить на руках, показывать  невероятные фокусы с картами».

            Второй автограф Вадима Шершеневича сделан на книге лирики с необычным названием «Лошадь как лошадь» (изд. «Плеяда», М., 1920):

                            Т. коннозаводчику Дома печати

                              И Теревсата т.Колпакчи

                              В знак дружбы

                                             От В. Шершеневича.

             Литератор и театральный деятель Л.В.Колпакчи, видимо, имел отношение к распространению  тиража «Лошади…» в Доме печати, поэтому автор шуточно и величает его коннозаводчиком.  Что касается мудреного слова  «Тереасата», то это всего обычная для того времени аббревиатура от названия «Театр революционной сатиры».

            В своих воспоминаниях «Великолепный очевидец» Вадим Шершеневич  поместил небольшую главку о курьезных обстоятельствах, связанных с изданием сборника «Лошадь как лошадь». Он рассказывал, как по рассеянности секретарши в Госиздате, где поэт надеялся издать книгу, ему  вместе с возвращенной рукописью отдали и три отзыва – все они оказались отрицательными.  А. Серафимович  просто написал, что весь имажинизм ерунда, а автора рукописи следует посадить в сумасшедший дом. Иван Акулов нашел в стихах контрреволюцию и предлагал уничтожить рукопись вместе  с автором. В.Брюсов отметил сплошную скуку…

            Не знал В. Шершеневич о существовании четвертой рецензии, где литературовед В.М. Фриче отозвался так: «поэт сравнивает себя с лошадью, задравшей трубой хвост, а свои стихи с конским помётом, в котором люди, как воробьи, будут рыться…».

            И всё же никакие злые рецензии не могли остановить неунывающего Шершеневича, и вскоре книга была отпечатана в знакомой типографии. Издание примечательно оригинальной версткой набора – строки стихов включены не как обычно в левый край, а наоборот, вправо.

            Курьёзы, связанные со сборником «Лошадь как лошадь» продолжались и далее. Введенная в заблуждение названием книги  молодая сотрудница  отправила весь тираж в Наркомзем для отправки по деревням. Шершеневичу с трудом удалось перехватить свои книги.

                                  

Александр  Кусиков

В ближайшем окружении Есенина в период существования группы имажинистов оказался поэт А.Б. Кусиков (настоящая фамилия Кусикян). Друзья звали его подлинным кавказским именем Сандро. Не имевший своего угла Есенин нередко ночевал в квартире своего друга, жившего в одном из арбатских переулков.  В 1921 году Есенин и Кусиков  выпустили совместный сборник «Звёздный бык». Изданием ведал последний, и смешно видеть его небольшую хитрость: на титульном листе он поставил свою фамилию первой!

            К этому времени уже наметилось размежевание между имажинистами. В центре спора стоял вопрос об отношении к основе  литературного течения  - образу.  Главный теоретик Шершеневич и поддерживающий его Мариенгоф настаивали, что образ в поэзии должен главенствовать над содержанием. Есенин с этим формалистическим  подходом не соглашался и утверждал обратное. Он впервые заявил о своем расхождении с имажинистами на обсуждении драматической поэмы «Пугачев». Одновременно Есенин также считал, в отличие от своих оппонентов, весьма важной  и тему национального искусства.  На сторону Есенина стали И. Грузинов и А. Кусиков. Последний в раздражении назвал главного теоретика «Имажиневичем». Впрочем, возникшие спор и  разногласия приостановились в связи с отъездом двух поэтов …

            Командированный в начале 1922 года в Берлин для временной работы в просоветской газете «Накануне», А. Кусиков решил продлить свое зарубежное пребывание. Тогда же по предложению редакции журнала «Новая русская книга» (1922, № 3) он опубликовал автобиографию, предварив её экстравагантным четверостишием:

                         Обо мне говорят, что я сволочь,

                         Что я хитрый и злой черкес,     

                         Что кротость орлиная и волчья

                         В подшибленном лице моём

                         И в профиле резком.

            И далее рассказал о себе, что родился  на Северном Кавказе. Студенческую фуражку довелось поносить лишь с полгода, ибо пришлось стать кавалеристом. Уже в Москве в 1919 году  назначается командиром отдельного кавалерийского дивизиона. В начале 1921 года  военную службу оставляет, отдавшись литературным делам. В конце описания своей, прожитой к тому времени, жизни поэт добавил: «В настоящее время нахожусь в Берлине, скоро уеду обратно. Надоело здесь – да и в Россию надо».  Однако намерениям не суждено  было осуществиться. В России побывать Кусикову уже не пришлось, а в Париже, куда он перебрался  в двадцатых годах, прожил до 1977 года.

            Из зарубежной жизни Кусикова нас, конечно же, интересует в первую очередь период, когда там находились Сергей Есенин и Айседора Дункан. Известно, что русский поэт и американская танцовщица оказались мало совместимой парой, отсюда неспокойное, а порой и нервозное поведение в то время Есенина. О пребывании поэта заграницей оставили воспоминания Н. Крандиевская, И. Соколов-Микитов, Роман Гуль… Последний в автобиографической книге «Жизнь на фукса» (М.-Л., 1927) описал выступление Есенина в берлинском Доме искусств: «Он приехал около часу ночи. Показался в дверях с Дункан и Кусиковым. Ему зааплодировали… В зале были советские и эмигранты. Одни запели, другие засвистели. Кто-то на кого-то бросился в драку.  Скандал разразился. Во время него Есенин стоял на стуле. Он кричал об Интернационале, о России, о  том, что он русский поэт, о том, что он  и не так умеет свистеть, а в три пальца.  И засвистал. Возле него волновался  Н.Н. Минский. Но всё стихло внезапно, когда Есенин начал читать стихи. Он читал лирику, стоя на стуле. Стихотворения покрывались громовой овацией. И овацией кончился вечер.  Ночью в ресторане Есенин пил, Кусиков читал стихи».

            Н. Крандиевская, рассказывая, как они с А. Толстым пригласили на завтрак Айседору Дункан, Есенина и Горького, упомянула: «Позднее пришел поэт Кусиков, кабацкий человек в черкеске, с гитарой. Его никто не звал, но он как тень всюду следовал за Есениным…».

            В чуждой обстановке чопорного Берлина  Есенин был рад присутствию Кусикова. Неудивительно, что первую публикацию цикла «Москва кабацкая» он посвятил Сандро…

                        Пой же, пой. На проклятой гитаре

                     Пальцы пляшут твои в полукруг.

                     Захлебнуться бы в этом угаре,

                     Мой  последний, единственный друг.

             Для чего я здесь напомнил читателю о встречах Есенина и Кусикова в Берлине? Причина в том, что эпизоды этих воспоминаний  невольно  всплывают в памяти, когда держу в руках сборник Кусикова «Аль-Баррак» (Берлин, 1923), на котором автор дважды, с разницей в пять лет, оставил дарственные надписи. Первая сделана в Германии, вторая во Франции. Фамилия близкой подруги в автографах не указана, что делает возможным лишь предполагать – не та ли это Вера Александровна, чьи рисунки украсили книгу Александра Кусикова «Искандер Намэ» («Имажинисты», 1921-1922)?  Обе надписи, весьма эмоциональные, привожу:

                 Верочка, милая  -  мать моя,

                                                жена моя,

                                                - «всё» мое,

                  - Я тебя  одну… одну

                                и всё  моё, и все мои

                                 стихи – тебе одной.

                                            Твой Кусиков

                                            Берлин, 1923 г. 1 августа.

            Строки эти написаны черными чернилами на первой чистой странице, вторая запись сделана зеленым карандашом на обороте обложки:

             Мышка ты моя крысиная полевая,

             Как мне больно не жить (без стихов!).

             Ты только это одна понимаешь,

             единственная моя звёздочка.

             Освети мне путь, ты ведь моя, путеводная.

                                     Париж. 19,20 октября 1928 г.

                                     А. Кусиков.

 

 

Анатолий Мариенгоф. Александр Гатов.

   

В краткой, но насыщенной событиями жизни Есенина было множество дружб и знакомств, однако из всего этого большого числа  можно выделить всё же одну, наиболее значительную по силе чувств. Это дружба с Анатолием Мариенгофом и об этом  нежно и взволновано сказал сам Есенин перед отлетом заграницу…

                               Прощай, прощай. В пожарах лунных

                               Дождусь ли радостного дня?

                               Среди прославленных и юных

                               Ты был всех лучше для меня.

            О сердечности отношений к Мариенгофу говорят и посвящения Есенина на книгах «Ключи Марии» и «Пугачев».

            Краткий отрезок времени из тех дружеских лет связан с харьковским сборником… В автобиографическом «Романе без вранья» Анатолий Мариенгоф достаточно подробно описал совместную поездку с Есениным весной 1920 года в Харьков. Поводом  для неё послужил  голод в Москве.  Наиболее памятные события пребывания на украинской земле: выступление на поэтическом вечере, состоявшемся в Харьковском городском театре, знакомство с девятнадцатилетней Е.Лившиц, издание коллективного сборника.  Вместе с московскими поэтами со сцены  театра читал стихи и Велемир Хлебников, живший в тот период в Харькове. В те же дни был задуман поэтами и быстро выпущен в свет поэтический сборник «Харчевня зорь», включавший произведения Есенина, Мариенгофа и Хлебникова.  Издание, вышедшее тиражом в тысячу экземпляров, ныне встретить весьма трудно, однако мне посчастливилось приобрести его с дарственной надписью одного из участников:

                                  «Хочу и жду Гатова

                                   в нашу  «банду»

                                                Мариенгоф

             Автограф напоминает  о встрече столичных поэтов с харьковским коллегой. Спустя годы Александр Гатов не без гордости расскажет, что ему довелось выступать  вместе с Есениным в Харькове и в Москве, правда, самокритично оговорив: «Нечего говорить, что успех распределялся неравномерно…. Что же касается вызывающего  обозначения группы поэтов в надписи-приглашении Мариенгофа, то это обычный для того времени эпатаж.  Это же озорное выражение поэты однажды даже используют  на титуле имажинистского сборника «Конский сад» (М., 1922), поставив  над списком фамилий участников неожиданный для читателя заголовок «Вся банда». Замечу, что, несмотря на любезный призыв Мариенгофа, среди авторов сборника харьковского поэта всё же не оказалось.

           Об Александре Гатове, в связи с автографом  Максимилиана Волошина, я рассказао в книге  «Храните у себя эту книжку…» (М., «Книга», 1989), сейчас же предлагаю  познакомиться и с его надписью на имеющейся у меня книге стихов «Влюбленным всей земли» (М., 1966). Здесь автограф говорит о дружбе с поэтом, переводчиком и живописцем       А. Штейнбергом:

Дорогой мой Аркадий,

посвящение Вам стихов в этой книге

только малая дань восхищения Вашим талантом,

умом, пониманием искусства и поэзии,

я  горжусь тем, что могу назвать Вас моим другом…

                    Москва Александр Гатов

  6 января 1966.

            Заканчивая эту небольшую заметку, упомяну, что дружба Есенина с Мариенгофом вскоре после возвращения первого из-за рубежа дает заметную трещину…

 

 

Н.Г. Юсов

 

О МАЛОИЗВЕСТНОМ ВЫСТУПЛЕНИИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА

 

            26 января 1920 года в Москве, в Политехническом музее состоялся диспут о пролетарской поэзии. С докладом выступил  Александр Александрович Богданов (настоящая фамилия Малиновский, 1873 – 1928), известный деятель российского революционного движения, философ, литератор, экономист, врач.  Человек по-своему очень интересный, и весьма заметная фигура в общественной жизни России первой четверти ХХ века.

            Хотелось бы отметить несколько штрихов его биографии. Это его критиковал В.И. Ленин в своей работе «Материализм и эмпириокритицизм».  А.А. Богданов – автор утопических романов «Красная звезда» и «Инженер Мэнни».

            В научно-фантастическом романе «Красная звезда» (первое издание состоялось в 1908 году в Санкт-Петербурге) рассказывается, как один землянин, борющийся за социальное переустройство общества, отправляется в межпланетное  путешествие  на Марс вместе с инженером Мэнни, конспиративное имя в той же партии, оказавшимся представителем марсианского человечества.  Там, на красной планете,  человек с Земли встретил высокоразвитую в индустриальном плане  цивилизацию марсиан, живущих… в социалистическом обществе, обществе братства и разума.

            Естественно, в книге присутствует богатая фантазия автора. Описание космического корабля, названного  этеронефом, принципы его движения с использование «минус-материи», описание заводов и лабораторий марсиан с применением автоматических машин и механизмов, организация производства поражают своей технической прозорливостью.

            Любопытны взгляды автора и на политическое, экономическое, социальное  устройство жизни человечества. Затронуты вопросы и творческой личности, как таковой. Не обойдены вниманием в романе и отношения двух полов земного и марсианского человека. Короче, книга А. Богданова «Красная звезда» пользовалась большим успехом и  до 1930 года  выдержала 7 переизданий.

            Но все-таки  основным сочинением А.А. Богданова является «Всеобщая организационная наука». Труд вышел в двух томах в 1913-1917 гг.

            А.А. Богданов был также  одним из идеологов Пролеткульта, а в последние годы  жизни – организатор и первый директор Института переливания крови. Судьба его трагична: он погиб, проведя на себе, как врач, опыт.

            Всё это рассказано к тому, чтобы немного вспомнить о Богданове и как-то подготовить читателей к понятию некоторых суждений, высказанных Есениным  в своем выступлении на диспуте  и   дарственной надписи А. Богданову на одной из  своих книг.

            Но вернемся к диспуту. В Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории (бывшем Центральном партийном архиве ИМЛ при ЦК КПСС) в фонде А.А. Богданова хранятся стенограммы упомянутого выше  доклада и речей, выступавших в прениях ораторов. Среди них текст выступления Сергея Есенина.

            Правда, надо сразу оговориться, что стенограммы неправленые  и на первой же странице машинописи синим карандашом рукой А. Богданова помечено: «Не проверено, страшно искажено». И ещё есть в машинописном тексте одна оговорка: «По указанию председателя не все ораторы стенографируются полностью». Трудно сказать, в какой степени эти замечания  относятся к тексту выступления Сергея Есенина. Но тем не менее надо констатировать факт: выступление это не было известно и стало совсем недавно  достоянием гласности по мере открытия архивов, в том числе и партийных.  Впервые текст выступления  был опубликован в книге «Сергей Есенин в стихах и жизни. Письма. Документы» (М., 1995, с. 539).

           Остановимся теперь кратко на докладе А.А. Богданова, в котором был поднят ряд теоретических проблем и даны советы пролетарскому поэту. Во-первых,  ему нужны  «грамотность, особенно техническая грамотность, широкая образованность и глубокие знания», во-вторых, «от старого мира он  должен взять всё высшее, всё грандиозное». Говоря о содержании и форме произведения для поэта, докладчик утверждал: «Технические ухищрения неизбежно подчиняют себе содержание. Содержание  должно подчинять форму. Форма необходима, она есть суть искусства (…). Классическая форма в основе всегда красива, в первую очередь  -  красота. Конечно, формы изменяются.  Учиться надо, надо пользоваться формами разумно и сознательно (…). Тут влияние окажет сознание. Конечно, надо  изучить и условия, в которых формы изменяются (…). Туманность, неясность часто  становятся элементом формы. Может ли так относится к форме пролетарский поэт? У него  неизбежное отвращение   к неясности, потому что  ясность эта  не простая отвлеченная форма, ясность  -  это доступность к коллективизму (…). Подражательность и шаблонность -  это для  него  несчастье, и с этим пролетарский поэт должен вести борьбу».

            Далее докладчик разбирает произведения пролетарских поэтов Герасимова и Александровского, отмечая недостатки и положительные стороны их поэзии, задерживаясь на образности их произведений. Советует пролетарским поэтам учиться у великих людей,  прежде всего, у марксистов.

            В заключение А. Богданов уделяет  внимание критике: «Не вредно товарищам пролетарским поэтам иметь критику. Критика может сказать то, чего не следует делать».

            Наконец, доклад завершается следующими словами: «Мы можем сказать, что талант развивается только верностью себе. У старых поэтов это было индивидуальностью. У пролетариата  это значит быть со всем народом, никогда о нём не забывать».

            В прениях по докладу, кроме С. Есенина, выступили  Мариенгоф, Кириллов, Григорьев, Полянский, Полетаев, Шварц и другие. Вот что сказал Сергей Есенин:

            «Мы очень много обязаны товарищу Богданову по его сочинениям по экономике. Но то, что я слышал сейчас в его докладе о поэзии, мне кажется очень шатким и не имеющим никакого основания. Во-первых, товарищ  Богданов требует от пролетарских поэтов, чтобы они были служителями Маркса, чтобы они были изобразителями тех явлений, которые уже всем надоели. Им не  важен талант.  Однообразность «Анны Карениной» Толстого  проживет,  может быть, сто лет.

            За тысячу лет до революции говорили, что наступит социалистический период и после него придет планетный период. Я сам читал роман товарища Богданова «Красная звезда». Стало быть, товарищ Богданов не отрицает чувства в лице человека, только считает ум выше поэзии.  И ещё (Мариенгоф) говорил, что первичность по значительности ума  принадлежит поэту, потому что поэт умеет давать мысль нераскрытой, это есть образ, который пойман внутренним или внешним явлением. Создавая  новые образы, мы желаем вести к «новому». Мы базируемся на новом только  по глубине ума и по изощренности его… Я думаю, вы должны слушать этих своих учителей там, где они любят, он  -  где не считаются (так в тексте стенограммы)».

            К сожалению, как видно, выступление  С.Есенина не было записано полностью.

            Видимо, к этому же времени относится  и сохранившаяся дарственная надпись С.Есенина А.Богданову на книге «Преображение» (М.,МТАХС, 1918). Приведем её текст:

Ал. Богданову

Без любви, но с уважением,

С ненавистью, но

с восхищением,

Без приемлемости

индустрии.

                                                   С. Есенин.

            Как видим, полемика, которую вёл С. Есенин с        А. Богдановым, например, относительно технической революции, лишний раз подчеркивает неприятие поэтом в те годы «железного гостя», о котором он так хорошо  высказался в поэме «Сорокоуст». Разумеется, наше сообщение  только приподнимает первый пласт во взаимоотношениях двух замечательных русских людей.  Дальнейшие поиски в архивах и частных собраниях, несомненно, дадут нам новые материалы об их встречах и спорах.

 

 

Лев Карохин

 

ВЫСЕЛЕНИЕ 

Р.В. ИВАНОВА-РАЗУМНИКА

                                    

            Много испытаний выпало на долю  известного царскосёла, выдающегося публициста, литературного критика и историка русской общественной мысли Разумника Васильевича Иванова (Иванова-Разумника, 1878 – 1946).

            Он жил в Царском Селе  -  городе Пушкине  -  с перерывами на тюрьмы и ссылки (с 1907 по 1941 годы) по трем адресам. И самый большой отрезок времени  -  свыше двадцати лет  -  его постоянным местом жительства был дом    № 20  по Колпинской (ныне  Пушкинской) улице. Здесь        в квартире № 2 (ныне № 1) Ивановым-Разумником написано большинство его произведений, и отсюда он ездил в Петербург-Петроград, много лет работая литературным редактором журналов «Заветы», «Наш путь», газет «Знамя труда», «Дело народа», «Земля и воля».

            На квартире Иванова-Разумника на Колпинской улице побывали многие выдающиеся литераторы, актеры, режиссеры. Среди них А.А. Блок, С.А. Есенин, Андрей Белый, А.Н. Толстой, Н.А. Клюев, В.Э. Мейерхольд, В.Я. Шишков, А.А. Ганин, В.И. Эрлих. Все, кто общался с Ивановым-Разумником, отмечали обаяние его личности, энциклопедические знания, яркий саркастический ум, независимость суждений.

            Прожив в доме № 20 по Колпинской улице свыше двадцати  лет, по независящим от него причинам, Разумник Васильевич поменял своё место жительства.

            В середине сентября 1929 года Иванов-Разумник получил повестку, которая, как он сообщал в письме известной народоволке  Вере Фигнер, явилась для него «скверным сюрпризом».  В повестке предписывалось  «в семидневный срок»  освободить занимаемую  им квартиру. Как пишет Иванов-Разумник, весь двухэтажный дом предполагалось отдать для проживания местных чиновников и «под общежитие пожарной команды». Прожив 22 года в одной квартире, трудно покидать её, да ещё за такое короткое время.

            Более подробно об этом Разумник Васильевич рассказал в письме от 18 сентября издателю Ф.И.Седенко (Витязеву): «…Местная детскосельская милиция, совершенно испакостив  за последние годы пять лучших домов в Детском Селе (переезжая из одного в другой через каждые  два года) обратила благосклонное внимание на лучший из оставшихся в целости домов  -  дом № 20 на Колпинской улице. Восемь квартир, занимающих лицевой фасад дома (в том числе и моя), предназначены для нового помещения милиции и для частных квартир власть имущих: начальника милиции, брандмейстера, предисполкома и т.д. (…)  В 3 часа дня явился милиционер с повесткой о насильственном  выселении в семидневный срок. (…) Выселяемым предложено занять комнаты (по коридорной системе и с одной кухней на десять семей) в отремонтированном советском доме, бывшем заразном бараке».

            О вынужденном переселении Иванов-Разумник сообщил и своему самому близкому другу Андрею Белому (Борису Николаевичу Бугаеву). Это письмо не сохранилось, но о нём известно из ответного письма Андрея Белого от 1 октября, отправленного в Детское Село из подмосковного поселка Кучино: «Дорогой  глубоколюбимый Разумник Васильевич, Ваше письмо меня просто сразило, слишком я понимаю, что значит для Вас быть выселенным из места, где Вы работали 22 года, где каждый уголок  -  летопись дум, разговоров, писаний, и мне, лишь гостю Вашей квартиры, невозможно представить Вас  вне её… Моё сочувствие было б осмысленно, если б я мог прискакать в Детское, чтобы помочь Вам в хлопотах…»

            В это время в Ленинград на гастроли приехала труппа театра Вс. Мейерхольда. И, вероятно, З.Н. Райх, в недалеком прошлом жена Сергея Есенина, а в то время актриса и жена  Мейерхольда, предложила  совершить поездку  к Иванову-Разумнику, которого она знала с 1917 года. Мейерхольд и Райх  взяли с собой в поездку детей Есенина и Райх  -  Татьяну (ей тогда было 11 лет) и Костю (9 лет). Вот что вспоминала позднее  Татьяна Сергеевна Есенина: «В сентябре 1929 года мама и Мейер (так в семье звали Всеволода Эмильевича Мейерхольда  - Л.К.) впервые взяли с собой в Ленинград меня и Костю. Нас возили в  тогда уже не Царское Село, а Детское Село (городом Пушкиным оно стало позднее), мы долго осматривали его, потом навестили друга  Всеволода Эмильевича художника Головина (…) Потом пошли к Разумнику Васильевичу. Видеть его тёмную запущенную квартиру, где всё говорило о нищете, было больно… Худощавый человек в темно-серой блузе встретился с Зинаидой Николаевной как старый знакомый, оба были взволнованы. Мать была там вся притихшая, расстроенная…»

            Вероятно, Иванов-Разумник рассказал о неизбежности своего переселения. Ведь ему было предложено переселиться в коммунальную квартиру со значительно меньшей жилой площадью.

            Но куда девать огромную библиотеку и литературный архив, накопившиеся за 22 года? Это властей не волновало.  А ведь  к сентябрю 1929 года у Иванова-Разумника было несколько шкафов с примерно пятью тысячами томов и шкаф с рукописными материалами,  множеством писем от Есенина, Блока, Андрея Белого, Ремизова и других литераторов.

            Было отчего впасть в уныние. Но Разумник Васильевич  со свойственными ему самоиронией и умением не теряться ни при каких обстоятельствах пишет Витязеву: «А впрочем  -  суета сует и всяческая суета. Один дом бывает нерушимый и вечный  -  дом из шести досок. Да и тот, впрочем, не всегда «нерушим». Вот теперь есть проект о превращении Митрофановского кладбища в сад для гулянья и о сносе памятников  -  в том числе и Аполлона Григорьева. Уж если  его выселяют с вечной квартиры, то настолько же естественнее выселить меня с временной!»

            Тем не менее, Иванову-Разумнику удалось  найти более приемлемое жильё, и помог ему в этом  известный литературовед, царскосёл, профессор В.В.Сиповский.  Тому же Витязеву Разумник Васильевич писал 25 сентября, что подыскал другу квартиру, а в письме от 11 октября известил: «…С 15-го  октября новый мой адрес  -  Октябрьский бульвар, дом 32».  Сообщив ещё одному издателю  В.С. Миролюбову свой новый адрес, Иванов-Разумник добавил: «Как видите, «Колпинской, 20» уже не существует, по крайней мере как нашего  двадцатидвухлетнего обиталища. Переехали на новую квартиру, а это было делом настолько сложным, что вот уже почти месяц  (письмо датировано 7 ноября 1929 года  - Л.К.) как выбиты из колеи».

            Так с середины октября 1929 года Иванов-Разумник с семьей вынужденно переехал в двухкомнатную квартиру дома № 32 на Октябрьском бульваре, где с трудом  разместил свою огромную библиотеку и ценнейший литературный архив.

            К сожалению, этот  дом не сохранился до нашего времени, а дом № 20 по Пушкинской (бывшей Колпинской) улице благополучно пережил  разрушительное время  Великой Отечественной войны. Недавно капитально отремонтированный, он сохранил свой внешний вид таким, каким был в годы проживания в нём  замечательного царскосёла  Разумника Васильевич Иванова-Разумника. В декабре этого года общественность города Пушкина будет отмечать 125-летие со дня его рождения. К этой дате, в дни празднования 300-летия Санкт-Петербурга у дома № 20 но Пушкинской улице установлена  памятная доска, информирующая о том, что в этом доме жил Иванов-Разумник и что у него побывали многие замечательные люди, составившие цвет отечественной культуры ХХ века.

            Доска изготовлена  из искусственного гранита, имеет внушительный размер: один метр высотой и семьдесят сантиметров шириной. Она установлена  у тротуара напротив дома на стальных конструкциях. Была торжественно открыта 24 мая 2003 года. Текст на ней такой:

В этом доме

С 1907 по 1929 год жил

литературовед и публицист

Р.В. Иванов-Разумник.

В его доме бывали

Поэты и писатели С.А. Есенин,

Андрей Белый, А.А. Блок,

Е.И. Замятин, О.Д. Форш,

А.А. Ганин, Ф.К. Сологуб,

В.Я. Шишков, А.Н. Толстой и

Н.В. Крандиевская,

художник К.С. Петров-Водкин,

актриса З.Н. Райх,

режиссеры В.Э. Мейерхольд,

Е.Г. Лундберг.

            Вкралась небольшая ошибка: Лундберг был писателем и критиком, а не режиссером.  Этот список не полный. В гостях у Иванова-Разумника бывали ещё  Е.А. Клюев,      В.И. Эрлих, К.С. Есенин, Т.С. Есенина, М.М. Пришвин, Э.Ф. Голлербах,   А.П. Чапыгин, В.И. Гедройц и др.

 

От редакции:

 

                        Разумник Васильевич Иванов-Разумник  впервые  встретился с С. Есениным  в конце  1915 года.

                        Р.В. Иванов-Разумник  работал секретарем комитета Литературного фонда,  в котором  нуждающимся  писателям и поэтам оказывали небольшую финансовую  помощь.

                        С. Есенин  написал  заявление на  имя Р.В. Иванова-Разумника: «С войной мне  нынешний год пришлось ехать в Ревель пробивать  паклю, но ввиду нездоровости я  вернулся. Приходится жить литературным трудом, но очень тяжко. Дома на родине у меня семья, которая нуждается в моей помощи. Ввиду этого, Разумник  Васильевич, я попросил бы Вас похлопотать в Литературном фонде  о ссуде руб. в 200. Дабы я хоть не поскору должен был искать себе заработок и имел  возможность выбрать его».  

                        Просьба частично  была удовлетворена, С. Есенину было выдано 50 руб.

             Иванов-Разумник жил в Царском Селе, недалеко от Петрограда.  Служа санитаром в   Царскосельском  военно-санитарном поезде № 143   С. Есенин  во время  увольнений  заходил   к Иванову-Разумнику. Между ними установились дружеские  отношения. 24 июня 1917 года С. Есенин  писал   А.В. Ширяевцу в Ташкент  о пренебрежительном  отношении  некоторых петроградских  литераторов к крестьянским поэтам,   при этом  специально  подчеркивал:  «Но есть, брат, среди них один человек, перед которым я не лгал, не выдумывал себя и не подкладывал, как всем другим, это Разумник Иванов. Натура его глубокая и твердая, мыслью он  прожжен, и вот у него-то я сам, сам Сергей Есенин, и отдыхаю, и вижу себя, и зажигаюсь об себя».

             Во втором номере «Скифов» была опубликована  статья Р.В. Иванова-Разумника, в которой критик   высоко   оценил   поэму   С. Есенина  «Марфа Посадница», назвав ее  первой революционной поэмой   о внутренней силе  народной. В годы революции С. Есенин часто обращался за советом к Иванову-Разумнику. Это помогало ему избегать политических ошибок. В 1917-1918 годах  в   эсеровских газетах  «Дело народа», «Знамя труда», в  журнале «Наш путь»  при  поддержке Р.В. Иванова-Разумника печатались произведения С. Есенина. Новый 1918  год  С. Есенин с поэтом П. Орешиным встречали на квартире Р.В. Иванова-Разумника в Царском Селе.  «С большим уважением и любовью относился Сергей к Иванову-Разумнику, - вспоминал хорошо знавший поэта В.С. Чернявский, - с которым неизменно встречался по делам практическим и душевным. «Иду к Разумнику, покажу Разумнику, Разумнику понравилось», - слышалось постоянно.  Статьи Р.В. Иванова, принимавшего Есенина целиком, как большого поэта революции, совершенно удовлетворяли и поддерживали Сергея. Такой  «отеческой щедрости» он, наверное, ни позже, ни раньше не находил ни у кого из авторитетных критиков»).

                13 февраля 1919 года Р.В. Иванова-Разумника арестовали органы ЧК. Только заступничество  наркома   А.В. Луначарского и жены М. Горького М.Ф. Андреевой  позволило Р.В. Иванову-Разумнику избежать  расправы.  После переезда в Москву С. Есенин старался всячески поддерживать  отношения с Ивановым-Разумником. «Мне очень и очень хотелось бы Вас  увидеть, услыхать и самому сказать о себе, - писал Есенин  4 декабря 1920 года в Царское Село, - Уж очень многое  накопилось за эти 2 1/2 г., в которые мы с Вами не виделись. Я очень много раз порывался писать Вам, но  наше безалаберное российское житье, похожее на постоялый двор, каждый раз выбивало перо из рук. Я удивляюсь, как еще я мог написать столько стихов и поэм за это время».

             Р.В. Иванов-Разумник  был одним из  организаторов  в 1920 году  в Берлине издательства «Скифы», в котором была опубликована его  книга  «Россия и Инония». Название «Инония – иная страна» придумано С.Есениным, автором  поэмы «Инония», в которой «пророк  Сергей Есенин»,  так себя он представил в поэме, писал о скором наступлении на земле, освобожденной революцией,  прекрасной жизни, сказочного крестьянского рая. Время  неумолимо доказывало неисполнимость  предсказаний  Есенина. Р.В. Иванов-Разумник  в  своей публикации как раз  и говорил о крушении иллюзий поэта.  В издательстве «Скифы»  в 1920 году  вышел сборник стихотворений Есенина «Триптих», в котором «Преображение» опубликовано с посвящением Р.В. Иванову-Разумнику.  До отъезда в Туркестан они не встречались. Изредка переписывались.

             Встреча с  Р.В. Ивановым-Разумником  состоялась после возвращения Есенина из Ташкента  в Москву. Редактор  берлинского журнала «Знамя» Александр  Шрейдер  после встречи с Есениным в Москве писал в Царское Село: «Дорогой Разумник Васильевич! Привезите какие-нибудь новые материалы о Блоке и для Берлина и для Москвы. Квартиру (совсем отдельная и хорошая комната), стол и все прочее Вам здесь  уже устроены – устроил Есенин. Он ждет Вас с нетерпением…». Встреча состоялась. В письме         М.М. Пришвину 5 октября 1921 года  Р.В. Иванов-Разумник писал: «…Сережа Есенин – только что видел его после трех лет в Москве – написал сильную и крепкую вещь – поэму «Пугачев». В статье «Три богатыря»  Р.В. Иванов-Разумник показал  связь поэмы «Пугачев» с современностью: «Пугачев» Есенина – сильная, крепкая вещь, драматическая поэма – но, конечно, не историческая. В разбойных героях  середины  ХVШ века вложены чувства, мысли, слова «имажиниста» нашего времени, который сам о себе говорит: «такой разбойный – я». Эта модернизация, эта стилизация – прямая противоположность приему бесчисленных ауслендеров, у них современность жеманится под историчность, здесь же историческое  переносится в современность. «Пугачев» Есенина – наш современник, и со всеми своими историческими соратниками живет он в наши дни, среди нас и в нас». 

             С. Есенин во время пребывания с 9 по 12 февраля 1922 года в Петрограде не смог  встретиться с Ивановым-Разумником, поэтому  6 марта 1922 года пишет с извинениями письмо, в котором, как близкому другу, исповедуется о  своей жизни: «Живу я как-то по-бивуачному, без приюта и без пристанища, потому что домой стали ходить и беспокоить разные бездельники, вплоть до Рукавишникова. Им, видите ли, приятно выпить со мной! Я не знаю даже, как и отделаться от такого   головотяпства, а прожигать себя стало совестно и жалко. Хочется опять заработать, ибо внутри назрела снова большая вещь. Для журнала Вашего я пришлю пока несколько стихотворений…». Только в 1924 году  во время приезда С. Есенина в Ленинград состоялась встреча с Р.В. Ивановым-Разумником в Царском Селе. Критик  высоко  отзывался о  поэзии  Сергея Есенина. По его убеждению, Сергей Есенин  был  большим  поэтом на рубеже золотого и серебряного веков  русской поэзии.  На вопрос, кто может после Пушкина представлять на современном этапе русскую поэзию,  критик  немедленно ответил: «Несомненно, Сергей Есенин!» На вечере в Доме ученых по просьбе          С. Есенина  Р.В. Иванов-Разумник  произнес  вступительное слово о его творчестве.  Это была их последняя встреча.  Известие о смерти С. Есенина потрясло Р.В. Иванова-Разумника. В книге «Писательские судьбы» он  писал: «Гибель Есенина в 1925 году тесно связана не только с его болезнью (смотри его предсмертную поэму «Черный человек»), ведь и самая болезнь была следствием невозможности писать и дышать в гнетущей атмосфере советского рая. Знаю об этом из разговора с Есениным за год до его смерти, когда он приехал ко мне летом 1924 года в Царское Село…».      Р.В. Иванов-Разумник работал над книгой  о С. Есенине.  12 января 1927 года он сообщал  Зинаиде Райх:  «Я за этот год закончил свои записки о Сергее Александровиче – листов на 5  и совершенно не для печати, за исключением, быть может, нескольких страниц общего содержания» Судьба этих «Записок» неизвестна, возможно, что они погибли во время войны 1941-1945 годов.

             Более подробно см.  Лев Карохин.  Сергей Есенин и Иванов-Разумник: «Человек, перед которым я не лгал…».   СПб, Изд. «Облик», 1998,  128 с.

 

 

Посмертные   издания  С.А. Есенина

(1926  -  1956)

 

КАТАЛОГ

                                                       

Составитель Н.Г. Юсов

 

              1. Сергей Есенин. Избранные стихи.  Издательство  «Огонек». М. (февраль) 1926 г.. Библиотека  «Огонек», № 40, с портретом С. Есенина на обложке. 44 стр. + 4 н.с. 50 000 экз. Цена 15 коп.

 

               2.  То же. 1926. Тираж 17 000 экз.  (издание не состоялось).

 

                3. Сергей Есенин.  Собрание стихотворений. ГИЗ, М.-Л. 1926 г. Обложка  работы   Б.Б. Титова.

             Том 1. Стихотворения. (март) 1926 г. Предисловие «От издательства». Вступительная статья  «Об отошедшем»  А. Воронского.  «О себе» Сергей Есенин (автобиография, октябрь 1925 г.). ХL+323 + 9 н.с. Портрет Есенина.

              То же. Изд. 2-е. (июнь) 1926 г.

            

              Том 2. Стихотворения.  (апрель)   1926 г.. Вступительная  статья «Сергей Есенин» А. Воронского.  IVI+198 с. + 2 н.с.  2  портрета Есенина и факсимиле стихотворения  «Мне грустно на тебя смотреть…» 10 000 экз.  Цена 2 руб.

 

              Том 3. Поэмы. (июнь) 1926 г. 228 с. + 4 н.с.  Портрет Есенина. Факсимиле стихотворений «Отговорила роща золотая…» и «Вечер черные брови  насопил…». 10 000 экз.  Цена 2 руб.

 

                Том 4. Стихи и проза. (апрель) 1927 г. Составитель предисловия И. Евдокимов. Он же автор.  501 с. + 3 н.с.  Силуэт поэта работы художницы   Е. Кругликовой.  2 портрета Есенина.  Варианты к I-IV т.т.

              Библиография. Составители В.И. Вольпин и               Н.Н. Захаров-Мэнский.  Дополнения и алфавит.  указатель. 10 000 экз. Цена 3 руб.50 коп.

 

             4. Сергей Есенин. Мой путь. Стихи. Библиотечка поэтов. № 1. Издательство «Очарованный странник». Париж, 1926 г. Отпечатано  по старой орфографии. 46 с.+ 2 н.с. Тираж не указан. Цена: во Франции  - 3 фр. 50 см, за границей  -10 амер. центов.

 

              5. Сергей Есенин. Новый вольный сказ про житье у нас.  На обложке: Песнь о великом походе. Новый вольный сказ про житье у нас Сергея Есенина.  М.,  МСМХХВ1 (июнь) 1926 г. + 8 н.с.

              Макет, иллюстрация, набор, печать, брошюровка  (зачетная академическая работа) студента IV курса  полиграф.  ф-та   ВХУТЕМАСа  Николая Лапина. 50 экз. (Без цены.).

 

               6. Сергей Есенин. Песнь о великом походе.  Новый вольный сказ про житье у нас. (ВХУТЕМАС)  МСМХХV11. От октября год десятый (1927). 30 с. + 2 н.с. Отпечатано на бумаге «Верже» в подборку (как проза). Тираж  не указан. (Без цены).

 

              7. Сергей Есенин. Собрание стихотворений. «Библиотека всемирной литературы» Л., (до 25 июля) 1927 г. В переплете-папке и бумажной обертке, на которой рисунок радуги.

               Том  1. Стихотворения. Предисловие  «От издательства». Вступительная  статья «Об отошедшем»  А. Воронского.    «О себе» Сергей Есенин (автобиография, октябрь 1925).  ХL + 313 с.  Портрет Есенина.. 20 000 экз. (1-ая – 10 –ая тыс).  Цена 2 руб., папка  25 коп.

 

             Том 2. Стихотворения. Вступительная статья «Сергей Есенин»  А. Воронского. LVI + 200 с.  2 портрета Есенина и  факсимиле стихотворения «Мне грустно на тебя смотреть…». 20 000 экз. (1-ая 10-ая тыс.). Цена 2 руб.  папка 25 коп.

 

             Том  3.  Поэмы. 228 с. + 4 н.с.  Портрет Есенина и факсимиле стихотворений  «Отговорила роща золотая…» и «Вечер черные брови насопил...». 20 000 экз.  (1-ая  - 10-ая тыс.). Цена 2 руб. папка 25 коп.

 

             Том 4.  Стихи и проза.  1928 г. (декабрь  1927 г.). Составитель и предисловие И. Евдокимова.  514 с. + 1 н.с. Силуэт поэта работы художницы  Е. Кругликовой.  2 портрета Есенина.  Примечания и варианты к I-IV т.т. Библиография. Составители  В.И. Вольпин и Н.Н. Захаров-Мэнский.  Алфавитный указатель.  7 000 экз.  Цена 3 руб. 50 коп., папка 25 коп.

 

            8. То же издание в ледериновом переплете.

 

          9. Избранный Есенин.  Стихи и поэмы. ГИЗ. М.=Л.  (август) 1927 г.  149 с. + 3 н.с.  Обложка (папка) работы Бориса Титова.  10 000 экз.  Цена 1 руб. 75 коп. , папка 25 коп.

 

           10. Избранный Есенин в одном томе.  На обложке:      С. Есенин.  Избранные стихотворения. Издательство «Колосья». Париж. 1927 г. Отпечатано по старой орфографии. 204 с. + 4 н.с.  Тираж не указан.

 

            11. Избранный Есенин. Стихи и поэмы.  Книгоиздательство «Грамату Драгус», Рига. 1928 г. Отпечатано по старой орфографии. 143 с. + 1 н.с.  2 000 экз.  Цена не указана.

 

             12. Сергей Есенин. Стихи и поэмы. Издательство «Федерация». М. 1931 г.  У111 + 251 с. + 5 н.с.  Рисунок переплета и супер-обложка  работы Бориса Титова. 10 000 экз.  Цена 3 руб. 50 коп., переплет  50 коп. В части тиража отсутствует  поэма «Песнь о великом походе» и дано новое оглавление.

 

            13. Сергей Есенин. Стихотворения.  «Московское Товарищество Писателей». М. 1933 г.  «Вместо предисловия»  А. Ефремин.  Оформление книги художника Н.Кузьмина. 394 с. + 6 н.с. 10 000 экз. Цена 10 руб., переплет  2 руб.

 

            14. Сергей Есенин. Стихотворения. Под редакцией     В. Казина.  ГИЗ «Художественная литература». М., 1934 г. Вступительная статья «Сергей Есенин»  А. Селивановского.  В другой части тиража вступительная статья  «Поэзия Есенина»  Д. Горбова.  Переплет художника Б. Дехтярева.  368 с. + 6 н.с.  15 000 экз.. Цена не указана.

 

             15. С. Есенин. Стихотворения. «Библиотека поэта. Малая серия». № 58. Вступительная статья и редакция             А. Дымшица.  «Советский писатель». Л., 1940 г. (декабрь 1939 г.). Портрет С. Есенина. Художник В. Двораковский.  419 с. + 1 н.с. 10 000 экз. Цена 6 руб., переплет 1 руб.

 

             16. Сергей Есенин. Собрание стихотворений. Книга первая.  На обложке: Сергей Есенин. Стихи. Одесса. (январь) 1942 г. Вступительная статья «Трагедия Есенина» без подписи.  На передней обложке напечатан небольшой портрет Есенина. 62 с. + 2 н.с.. Тираж и цена не указаны.

 

             17.  Сергей Есенин. Избранные стихотворения.  Под редакцией и вступительной статьей  «Жизнь и творчество Сергея Есенина» В. Казанского (В. Завалишина). Издательство «Культура». Рига. (август) 1944 г. На 3 стр. рисованный портрет С. Есенина. 212 с. 5 000 экз. Цена не указана.

 

            18. Сергей Есенин. Избранное. Составитель С.А. Толстая-Есенина.  М., Гослитиздат. 1946 г.  (Встречаются экземпляры книг, у которых  на корешке книги стоит дата «1945»). . 477 с. + 1 н.с.  57 000 экз. Цена 10 руб.

 

             19.  Сергей Есенин.  Избранные стихотворения.  (Вступительная статья «Жизнь и творчество  Сергея Есенина»  В. Казанского (В. Завалишина). Издательство «Зенит». Ландсгут. 1946 г. 162 с.  На стр. 4 портрет Есенина.  Тираж и цена не указаны.

 

              20.  С. Есенин. Избранные произведения.

                     Том 1. Стихотворения. Под редакцией М. Бардина. Вступительная статья «Творчество Сергея Есенина»  В. Завалишина. Регенсбург.  1946. Обложка работы художника Пузыревского.  На стр. 3 рисованный портрет Есенина.  Оформление книги  повторяет издание  в Риге 1944 года.  111 с. + 1 н.с.

 

                   Том 2. Избранные стихотворения. Поэмы, драматические произведения. Под редакцией и вступительной статьей «Сергей Есенин»  В.Озерова.  Регенсбург. 1946 г. 97 с.+ 3 н.с. Тираж и цена не указаны.

 

              21. С. Есенин. Лирика.  Мюнхен. 1946 г. 96 с. Тираж не указан. Цена 3,5 марки.

 

               22. Сергей Есенин. Стихотворения.  «Эпоха». Шанхай. 1947 г.  237 с. + 1 н.с.  Тираж и цена не указаны.

 

                23.  Сергей  Есенин. Стихотворения.  1910 - 1925. Под редакцией и вступительной статьей «Есенин»      Г. Иванова.  Книгоиздательство «Возрождение». Париж.  1951 г. Портрет Есенина. Отпечатано по старой орфографии. 254 с. + 2 н.с. Тираж и цена не указаны.

 

             24. Сергей Есенин. Избранное.  Составитель и примечания П.И. Чагина.  ГИХЛ. М., 1952 г. Вступительная статья «От издательства». Портрет поэта работы художника     А. Яр-Кравченко. Переплет и титул художника Н. Ильина.  270 с. +    1 н.с.  75 000 экз. (1 выпуск – 40 000 экз.) Цена 6 труб. 30 коп.

 

            25. С. Есенин. Стихотворения.  «Библиотека поэта. Малая серия». 2-е издание. Вступительная статья «Сергей Есенин»  К. Зелинского.  Подготовка текста и примечания П.И. Чагина.  «Советский писатель». Л., 1953 г. Портрет Есенина.  390 с. + 1 н.с.  20 000 экз.  Цена 6 руб. 50 коп.

 

             26. Сергей Есенин. Сочинения в двух томах.  Составление, подготовка текста и примечания  К.Зелинского и П. Чагина.  Вступительная статья «Поэзия Сергея Есенина»  К.Зелинского.  «Художественная литература», М. 1955 г.

 

             Том  первый. Стихотворения.  Портрет Есенина.  347 с. + 1 н.с.

 

             Том второй. Стихотворения. Поэмы.  234 с.+ 2 н.с. 150 000 экз.  цена 6 руб. 85 коп.