18+

Человек за рампой

Текст: Ирина Удянская; фото: Евгений Пахоль

04.06.2015

I29f8398

Час дня на Арбате, мы паркуемся у служебного входа в Театр им. Е. Вахтангова, пробираемся лабиринтами коридоров, с любопытством заглядывая в гримерки, натыкаясь на мебель, фрагменты декораций, фортепиано с фальшивыми клавишами, актеров в шинелях (на сцене идут репетиции последней премьеры Юрия Бутусова – булгаковской пьесы «Бег»). В разгар рабочего дня найти место для интервью с известным актером театра и кино Григорием Антипенко не так уж просто, но наконец располагаемся в уютном Актерском фойе с витражами на потолке, дворцовыми стульями по периметру и портретами артистов в рамках. Антипенко совсем не похож на свой образ из газет и журналов: вместо самовлюбленного секс-символа – тонкий, умный, интересный человек, тихим голосом говорящий о системе отношений в театре, внутренне чувствительной актерской природе, работе с Римасом Туминасом и Анжеликой Холиной, невозможности сидеть за кулисами во время действия и одиночестве больших режиссеров.

Вы как актер прошли довольно долгий путь к ролям, общепризнанно считающимся вершиной мировой драматургии: Сирано де Бержерак, Отелло, Язон. Сериал «Не родись красивой», который сделал вас известным, вспоминается сейчас с теплотой или это просто одна из первых ступенек на пути к настоящей актерской карьере? Как вы в этом смысле относитесь к сериалам?

У меня есть такая привычка в жизни – не возвращаться назад. Иногда случаются, конечно, моменты ностальгической сладости, когда я пересматриваю фотографии или видео на YouTube, но совершенно очевидно: для меня это пройденный этап. Я очень благодарен тому, что произошло. В моей жизни нет ничего случайного. Мне нужен был такой мощный старт. Я же очень поздно пришел в профессию – в 28 лет. Не было времени для разгона. Мои сверстники – Константин Хабенский, Михаил Пореченков – актеры с 20-летним стажем, которые естественным образом, посредством практики доросли до вершин. А я не так давно отмечал 10-летие окончания курса в Школе-студии МХТ. Это очень маленький срок. Нет времени оглядываться назад. Я вынес оттуда весь опыт, который только можно было взять. И это была гениальная школа. Фактически еще один курс реального становления в актерском мастерстве, когда тебе не дают времени на размышления, возможности отдохнуть, подумать. Только так и постигаешь профессию. Актерское ремесло и практика – практически синонимы. Нет практики – и ты становишься театроведом или нереализованным актером, который вечно сидит в буфете, ищешь что-то в смежных областях, пытаешься уйти в режиссуру. Огромное количество людей, окончивших театральное училище, вынуждены таким образом искать себя, потому что если нет опыта, напряженного графика спектаклей и съемок, ты автоматически лишаешься актерской профессии: уходит чутье, острота восприятия, легкость сценического состояния, поиска новых красок, форм взаимодействия. Так что назад оглядываться бессмысленно. Второй раз залезать в такой формат нет ни сил, ни желания. Это школа молодости. Впрочем, не хочу зарекаться: вдруг предложат хороший материал, и соберется такая команда актеров, с которыми будет интересно прожить год в плотном графике. Наша профессия нацелена не только на результат. Съемки, репетиции, все, что случается с нами до выхода на сцену, – это тоже жизнь. И ее нужно заполнять качественно.

Вам в этом плане интереснее процесс или результат?

Это совершенно точно равнозначные величины, не стоит их разделять. Бывает, что сознательно идешь на не очень комфортный для себя процесс, мучаешься и страдаешь, но понимаешь, что это ведет тебя к какой-то следующей ступени. Пробы, трения,  несовпадения с людьми приводят иногда к новым открытиям.

На этапе репетиций «Сирано де Бержерака»  у вас было много разногласий с режиссером спектакля Павлом Сафроновым?

У меня было свое представление о спектакле. Но актер заканчивается там, где он перестает быть учеником, человеком, способным принимать и слушаться режиссера. Перестает – и все, нет работы. Это тоже нужно понять. Актеру необходимо поверить в режиссера. И он начинает интуитивно его проверять: может – не может, чувствует – не чувствует, понимает или нет. И пока не убедишься в том, что он может тебя вести, знает чуть больше тебя, идет этап притирки.

То есть в какой-то момент вы в него поверили?

Безусловно, это был некий аванс, но я понимал, что если я сейчас не займу свое место (а место актера все-таки после режиссера), мы ничего не сделаем. Так не бывает. В конфронтации, бесконечном поиске, конфликтном внутреннем состоянии ничего не создашь. Кто-то должен быть ведомым. Это схема театра. Здесь не может быть демократии. В условиях творческого коллектива режиссер становится лидером. Если ты ему не доверяешь, нужно просто уходить. Иначе это превращается в подрывную деятельность, «партизанщину» внутри коллектива. А это разрушает процесс, сбивает тех, кто готов поверить. Это неправильно.

Театр для меня – не способ достижения каких-то целей, не вопрос выбора – он мне не оставляет никакого выбора. В театре я только потому, что не могу там не быть

Считается, что актер – зависимая профессия, но вы постоянно подчеркиваете свою независимость, любовь к свободе, неприятие диктата. Как удается примирить два этих начала?

Актер зависим от человека, который представляет для него интерес, может что-то предложить, чему-то научить, перевести на следующую ступеньку. И от этого я рад быть зависимым. Мне сложно увидеть, как меня воспринимают люди и на что я способен. Если кто-то говорит: «Гриша, а давай сделаем еще вот так», – хочется сопротивляться, но при этом дико интересно. Так было в «Отелло». Я никак не мог предположить, что с моими микроскопическими навыками в области танца и хореографии жизнь приведет меня к спектаклю такого уровня и я осмелюсь замахнуться на такой материал в абсолютно не комфортной для меня сфере – я никогда не танцевал и не люблю этого делать! И то, что это происходит, что у спектакля есть поклонники и о нем сказано много лестных слов – заслуга режиссера. Анжелике Холиной я доверился полностью, отдал все свою природу, свободу, сказал: «Я в себя не верю, сразу признаюсь, но если ты веришь, давай, лепи». Холина – редчайший режиссер. На сегодняшний момент это одна из лучших режиссерских встреч в моей жизни. 

С кем еще из современных режиссеров вам бы хотелось поработать? Чей стиль вам близок?

Со многими. Жаль, с Юрием Бутусовым не получилось  – он меня почему-то не увидел. Хотя вдруг еще может быть? Один из величайших режиссеров современности, очень интересен, непредсказуем, тот человек, за которым хочется идти, притом что, по слухам, работать с ним непросто. Безусловно, с Римасом Туминасом. Но до него еще надо дорасти. Я не тороплю процесс: когда позовет, тогда и приду. У нас были пробы, но я ушел по своим причинам. К сожалению, уже не способен играть маленькие роли. Это обосновано моим личным чутьем. Я так себя чувствую в профессии. Никогда не буду размениваться по мелочам. Просто не могу пол-акта или акт сидеть за кулисами. Мне нужно работать. А иначе начинается какая-то неврастения. Так произошло на спектакле «Улыбнись нам, Господи». Я не смог загасить в себе какой-то внутренний огонь, справиться с этим надломом: как можно сидеть и чего-то ждать, когда идет действие? Я оказался не готов, потому и ушел. Без обид к Римасу Владимировичу, потому что он гениальный режиссер и сделал гениальный спектакль. Я посчитал, что так будет честнее. Нерв неудовлетворенности, к сожалению, разрушает спектакль. Чем сильнее личность и чем сильнее в ней вскипает, тем больше это воздействует на матрицу всего действа. Может, не буквально, но энергетически такое чувствуется. Я не имею права с подобным ощущением находиться внутри спектакля. Римас Владимирович меня понял, и я за это очень благодарен.   

Я не наслаждаюсь результатами – вот в чем парадокс. Не умею почивать на лаврах. Мне не нравится чрезмерное внимание. И это не кокетство

Чем вам дорога роль Сирано де Бержерака? Что вам хотелось подчеркнуть в этом образе? Вы довольны тем, что получилось?

Безусловно, это роль «на вырост». Мне бы очень хотелось, чтобы этот спектакль существовал как можно дольше. Он растет вместе с актерами. Мы играем его не так часто, но я все равно чувствую, как он куда-то движется, открываются новые горизонты. Я об этой роли даже не мечтал. О ней можно говорить часами. Нос для меня – это знак его исключительности. Прежде всего, нравственной. Сирано – человек, который не идет на компромиссы с совестью. Он придумал сложнейшую схему, чтобы реализовать свое чувство, но после смерти Кристиана понял, что не имеет никакого морального права признаться. Для меня Сирано де Бержерак – человек, способный на поступки, на такое существование, на честность.  

Над чем вы сейчас работаете? Каков распорядок обычного дня Григория Антипенко?

Ни над чем. У меня был сложнейший сезон. По 17 спектаклей в месяц – это очень тяжело. Все выходные хожу как в тумане, не понимая, кто я и на какой вообще планете. Еще физически много болел в этом году. И вынужден был в этом состоянии работать не переставая. Для чего-то эта Голгофа дана была. Сейчас уже легче, сезон заканчивается, меньше спектаклей. Но организм, психическое состояние требуют отдыха. Поэтому летом ничего серьезного делать не планирую. Театрально серьезного. Вчера прилетел с гастролей, сегодня выходной, завтра пробы, вечером спектакль, потом опять спектакль. И так почти каждый день. Полдня на то, чтобы отойти немного от предыдущего, и пара часов на то, чтобы настроиться на следующий. Главное – не сломаться, выдержать, не сойти с дистанции и чтобы это ни в коем случае не отразилось на качестве спектакля. Чтобы усталость не выползала наружу.

Вы же альпинист с 17-летним стажем и несколькими покоренными семитысячниками. Насколько вы выносливый человек? Чему учит альпинистский опыт? Он как-то применим в жизни?

Альпинизм – это склад характера. Не могу похвастаться, что у меня отличное здоровье. Так что покорение вершин для меня зиждется на силе воли. Я не атлет, обычный человек, слабее многих. Но у меня есть желание быть лучше, сильнее, выносливее, чем дала природа. Приходится бороться со своими слабостями. Совершать подвиги для себя лично. Я ни в коем случае этим не бравирую, не хожу с флажком «Альпинист» или «Супергерой», это мой личный путь, определяющий мое отношение к себе, своему способу существования, смысл которого – самосовершенствование.

Вся ваша жизнь построена на этом движении вперед или вы позволяете себе остановиться, насладиться результатом?

Я не наслаждаюсь результатами – вот в чем парадокс. Не умею почивать на лаврах. Мне не нравится чрезмерное внимание. И это не кокетство, я говорю совершенно искренне. Меня раздражает, когда ко мне подходят люди. Не хочу никого обижать, может, это резкое слово, но, по сути, так. Я человек обособленный, в свой ближний круг впускаю единицы. И то до первых двух-трех ошибок, а потом люди уходят. Очень чувствительная природа. Я тонкокожий. Внутрь, к себе в дом, там, где я отдыхаю и зализываю раны, почти никого не подпускаю. Это моя пещера, куда я отползаю, когда мне нужно восстановиться. И при моем графике только этим и занимаюсь. Возвращаюсь домой, чтобы отлежаться, отпиться своим любимым черным чаем. В моей жизни мало собеседников, с которыми мне интересно. Это не мизантропия, я людей люблю и понимаю. Но тех, кто меня по-настоящему удивляет, мало. И даже с ними я веду себя аккуратно, потому что это энергетически мощно заряженные люди и они меня могут случайно разрушить.

Русская театральная школа – иррациональное явление. Оно никому особых денег не приносит. Это не Бродвей, не мюзиклы, но что-то неопределенное, в чем нуждается человек со зрелой душой

Но вы же работаете для людей, разве не в этом суть актерской профессии?

Меня очень устраивает наличие рампы. Я нахожусь за ней, на расстоянии нескольких метров от публики, и это абсолютно мое пространство. Мне нравится эта дистанция. Она для меня комфортна и естественна. Она меня не разрушает, и при этом я реализуюсь, говорю с людьми о том, что для меня по-настоящему важно. Если бы я не хотел разговаривать, не выходил бы на сцену. Это острая необходимость выговориться. Обратную связь я готов принять и жду, но не требую. Важен сам момент высказывания. Театр для меня – не способ достижения каких-то целей, не вопрос выбора – он мне не оставляет никакого выбора. Я бы, может, уже попробовал что-то другое, но он меня будто сам ведет, как бы безумно это ни звучало. В театре я только потому, что не могу там не быть. Вот в кино могу не сниматься. Сейчас очень мало по-настоящему талантливых людей в кино. Даже если они появляются, их сложная внутренняя природа не устраивает существующую систему, продюсерское влияние их разрушает – они тоже ранимые люди, художники. А у нас все очень коммерциализированно. В театре, слава богу, нет. Здесь не требуют стопроцентной отдачи за вложенные деньги, да и деньги не такие уж большие. Русская театральная школа абсолютно адекватна и тождественна русской душе – совершенно иррациональное явление. Оно никому особых денег не приносит. Это не Бродвей, не мюзиклы, но что-то неопределенное, в чем нуждается человек с нормальной зрелой душой.

Судя по аншлагам в театрах, такие люди есть.

Не всегда и не везде. Я много езжу по стране и вижу, где общество болеет, не дозрело, где у него еще много простых примитивных проблем, с которыми оно не справляется в силу устройства или лености людей – там и театр особо не нужен. Те, кто ходит в театр,  – небольшая прослойка людей либо зрелых, либо ищущих, которые что-то чувствуют, но не до конца понимают. Многие ходят посмотреть «живьем» на актеров, которых видели по телевидению. Им не важен спектакль, но сам факт, что они тебя увидели, имеет для них значение. Иногда посмотрев хорошую, качественную работу, они начинают интересоваться театром, что-то просыпается в душе. Театр в России, да и во всем мире, – мессианское явление. Как бы от этого ни отнекивались. Конечно, есть более легкие жанры – водевили, комедии, чистое  развлечение, но там, где заложена какая-то мысль, присутствует некое авторское включение мозга и души, – это мессианство. Режиссеру, как и хорошему актеру, необходимо говорить. Это, как правило, очень одинокие люди. Посмотрите на больших режиссеров – они все одиночки. Все страдают от невозможности выговориться, найти хорошего собеседника, с которым можно строить диалог на равных. Если вдруг удается, это волшебные мгновения жизни. Театр – и средство коммуникации, и крест всех людей, которые этим занимаются. Что мы делаем? Мы ведь ничего не производим. Эмоции нематериальны, искусство бессмысленно – можно пойти в театр, а можно и нет, никто ведь от этого с голоду не помрет. Помрут только те, у кого душа голодает. Но таких людей очень мало.

Фото по теме
Комментарии (7)

Таня 05.06.2015 15:01

Очень глубокий человек. Не ожидала.

Любовь 05.06.2015 22:50

СПАСИБО!!!

Имя 07.06.2015 20:09

Комментарий

Ольга Степанова 18.06.2015 14:49

Неужели театр живее Жизни ?! А не интереснее ли быть режиссёром собственной жизни ? И " ответная реакция " - это и есть проявление жизни, а "проговариваться" можно и перед зеркалом :))) А так . с большим уважением и пониманием ;)

Имя 20.06.2015 21:58

Комментарий

Имя 27.08.2015 21:15

Комментарий

Ира 05.01.2016 08:39

Григорий так говорит о театре заразительно, что чувствую, я из тех людей кто начинает просыпаться. И хочу чтобы это было что сильное. "Сирано де Бержерак"


Оставить комментарий

F0d3600191d8b753cad9173b06616fb3f2e9a538