О люди, я покинул вас, ибо вы слабы и невежественны в сердце своём. Боясь бездны души, вы прячетесь друг за другом, и от страха, что у вас закружится голова, больше не заглядываете в себя. Вам по сердцу мягкая предупредительность ближних, а так же их вкрадчивая лесть, окружающая вашу гордость пузырями надежд.
*
Я слышал витающий в толпе умиляющий призыв: "Будьте как дети", но вы ещё и есть дети, дёргающие друг друга за уши и показывающие язык, о как нелепы ваши игры в чувства! В поиске забав, течёт слюна по подбородкам вашим, и вы всё ещё делаете в штаны от всего чуждого и неожиданного, цепляясь за юбку общественного мнения.
*
Когда душу наполняет дорогое сердцу чувство, не оставляй разум с его мыслями, ибо на сцене сознания под чью музыку будет танцевать восторг твой и среди чего, если одно чувство поглотит другие?
*
О, святая безоблачность, являющая свою беспредельную ясность, чья душа не искала омовения в бездне твоей прозрачности?
Душа, не должна ли ты так же лазурно обрамлять сердце, как небо солнце; и разве сердце не ярче солнца, когда ты незатянута пеленою заблуждений и низко нависшими подозрениями, готовыми в любой момент разразиться вспышками гнева?
*
О, душа, чистая и глубокая, кто насылает на тебя чёрные тучи ярости, этих лохматых чудовищ, затемняющих сердце? Ни наши ли скверные домыслы всё время пятнают душевный небосвод? Ни они ли, будучи сгустками угрюмых настроений, порождают мрак недовольства и разрастаются в бурю негодований?
*
Как горный ветер вращает эти хрупкие чаши цветков, словно снежинки в пургу, так и великая надежда вскружила мысли мои. Надежда, что человек когда-нибудь шагнёт выше себя, переступая всё ничтожное и суетное в себе. Что когда-нибудь он проснётся, и почувствует за спиной крылья своей воли, способной быть выше привычных желаний и даже выше самой себя.
*
Ни корова ли для тебя истина с многообещающим выменем вечности? Ни она ли, пёстрая, мычанием природы призывает детей своих вернуться и беззаботно раствориться в её даяниях? И ни от её ли сердца прозвучало: "Если не обратитесь и не будете, как дети, кружить в хороводе природы, не получите леденцов Небесных".
*
Кто пользуется лицемерными услугами толпы, становится её добычей. Лучше не знать это многоголовое чудовище, поедающее само себя.
*
Разве кто-нибудь ходил по хребту своей гордыни, через перевалы капризного нрава, избегая на извилистых тропах души камнепады страха, и, не боясь головокружительного отчуждения, вскарабкивался, в одиночку, по ледяной скале самопрезрения до самой вершины своей?
*
Плыви против всего стихийного в себе, лишь так обретёшь неизведанные, давно взывающие к тебе, блаженные места своего существа. Ибо только созидающая воля может разорвать золотой ошейник привычного мира.
*
Твоя вершина - горб верблюда, доказывающего себя в пустыне мнений и вязнущего в зыбучей похвальбе зевак. О, эти крупицы одобрений, кому ещё они не засоряли глаза?
*
Я не люблю священнический род, судящий да рядящий, их речи пространны, а намерения конкретны, что же они делают, как ни ловят рыбу в мутной воде? Вы, удручённые проповедники, обвесили душу гирляндами грехов и сделали её послушницей вины, ожидающей суда Божьего. Вы лишили человека истинной веры, веры в себя, в божественность собственной жизни, в возможность взять себя в свои руки!
*
Что знаете вы об отзывчивом сердце, истинно любящем и сострадающем всему высшему в людях, когда они, напротив, за счёт высшего, живут в своём низшем? Разве не сами они тем самым губят себя? Разве тогда не должно им выстрадать себя, и познать ошибку свою?
*
Угнетённые бедами и тоской, отупевшие и пресытившиеся, раздражённые и щепетильные к боли, когда поймёте вы, что нет более важного учителя на жизненном пути, чем страдание? Боль для мудрого - великий кормчий и предвестник, и она же - бич для невоздержанного и глупого.
*
Наставники всех мастей, чего хотите вы, как ни безоглядной любви и восторгов последователей? Сердцами нуждающихся в напутствии вашем взвешиваете вы себя, и уверено приосаниваетесь. Считая себя зерцалами света Божьего, вы, ослеплённые ролью своей, по глазам, смотрящим на вас, справляетесь о размерах того, что представляете собою.
*
Смотри: Бог распознаёт Себя через нас, когда мы чувствуем Его в биении своего сердца и отгадываем в чертах мира. Мы же ищем Бога, и в Боге надеемся узнать о себе и своей участи. Так Бог ищет Себя через нас, мы через Бога - себя. Разве это не бесконечная игра с самим собой в прятки? Ну как не посмеяться над такой божественной шуткой?
*
С детских лет мы готовились к большой игре в жизнь, так почему же, хоть и правила её суровы, мы забываем, что это только игра? Редкий человек хорошо играет с жизнью; почти все люди так и остаются неуклюжими детьми, продолжая топтаться на месте, и, вместо разумной игры, корчат умные рожи.
*
Как не насмехаться над такими увальнями, когда они, соблюдая меру, становятся лишь посредственностью, чуть проявив храбрость, начинают барабанить себе в грудь, в безмятежности на самом деле осуществляют равнодушие, а, стремясь к простоте, обращаются в дураков. Увлечённые своими играми они уже не отличают смелость от ярости. Кружась на карусели мирских понятий, эти взрослые дети, боясь головокружения, на многие вещи закрывают глаза, предпочитая пониманию убеждение.
*
Посмотри на этих растерянных, не находящих себе места людей, они всё ещё надеются на лучшее, их вера - результат недоверия к жизни. И когда тайное сомнение разрастается в пропасть между их "я" и жизнью, мнительность остаётся им последней опорой. О, как они смешно хватают воздух, пытаясь на ней удержать своё равновесие!
*
Я часто замечал, что причина смеха лежит вне того, над чем смеются. Мне уже знакомо, как регочет высокомерное самодовольство, как хихикает зависть и давится злорадство. И когда я говорил людям: "Смейтесь как боги", - они не понимали меня и смеялись надо мной, защищая свои короткие умы.
Им неведом восторг одержимого высотой духа. Нужно иметь великую душу, дабы можно было воспарить в ней и насладиться её просторами. Есть смех от преизбытка сил, и есть от преизбытка желчи.
*
Как много невоплощённого и подавленного отхахивают в смехе люди. Окончательно запутываясь в своих побуждениях, они сарказничают над собственной жизнью и устройством мира. Насмешка - вот их последняя претензия на разумность, им кажется, что существование - это бессмысленный каламбур.
*
Неужели это участь человеческая? Неужели человек из-за своей трусости так никогда ничего не сделает вполне, и высокие стремления будут нужны ему лишь для того, чтобы сдерживать свою низость? Неужели навсегда ему суждено жить во внутренней вражде, чтобы хоть так держаться на ногах и не упасть на четвереньки?
*
Люди любят жизнь удачной частью своей, другими, смазанными частями, они ненавидят её. Не мир следовало бы за это презирать, но самих себя?
*
Я встречал на своём пути людей половинчатых, четверичных, одна восьмых и одна шестнадцатых. Они отказались от своего целого и живут либо только глазами, либо ушами, или языком, либо на ощупь, или на вкус, кто-то нараспашку, а кто-то в дупле.
Hо есть из них наиболее гордые, что живут печалью своей. Они считают себя глубокими из-за того, что страдает их душа. Нанося ей раны плетью необузданного стремления, загоняя в тупик невероятным запросом, они готовы на любые жертвы, лишь бы протащить на небо свою, обряженную в перья идеала, ненасытную страсть.
*
На мрачной мудрости своей они распяли душу и горькими слезами омывают смертельные раны её, взвывая над погребальным шествием отпущенных лет жизни. Казнить себя, и в самоискуплении искать участия в сердцах, дабы торжествовать в своей тоске над счастьем других, назвав земную жизнь грязной вознёй, - разве не это ли всё ещё остаётся их тайной гордостью, обнародованной под святость?
Hо они не знают счастья Заратустры, их взгляды слишком беглые, слишком узкие от боли, - так они думают, что заглядывают внутрь, в глубину, в мученическую суть мира, в мрачную бездну, что засасывает души в бесконечную жестокую круговерть. Однако это лихорадка, озноб истерзанной в тоске души. От скуки на земле, под сыростью печали, ей уже недолго до чахотки.
*
И я спрашиваю себя: Заратустра, не было ли в тебе столь же много угрюмости, сколько и радости? Было, но солнце просветило меня, исполненное могущественного вдохновения. Что теперь для меня все лунные блики печали, этот украденный свет солнца, зажатый в сердце лунатика, как в кулаке? Что теперь для меня все эти живые надгробья, мудрецы-мертвецы, монолитно застывшие в своих убеждениях? Разве сердце Заратустры - муха в сетях паука-крестовика? Разве запляшет теперь моя нога под чью-нибудь дудку, или я ослепну от какого-нибудь впечатления? У Заратустры глаза не летучей мыши.
*
Спрашивала ли когда-нибудь о чём-нибудь совесть душу? Скорее она всегда требовала, и для этого лучше всего рабски опрощённая душа с её лягушачьей перспективой.
Прочь, стадная пиявка, с детских лет сосущая доверчивую душу и одурачивающая её всю жизнь своими божественными полномочиями! Ты - сговор толпы, плод её страхов, но у Заратустры есть свой путеводитель - разум.
*
Кому понадобился раскол в человеческой душе, деление её чувств на хорошие и плохие? Кто засунул свой нос в её неповторимую обитель и решил навести свои порядки? По нужде ли души в неё вселилась недоверчивость? Откуда эта дотошная подозрительность к своим глубинам? Разве тело и душа не заодно, и когда они стали порознь? Кто подкинул красного петуха в разум человеческий, разжигая страсти вокруг влечений души и тела? Зачем нужна бутафория порочности, эти пугала в душевных просторах, неужели, дабы мысли не залетали туда и не знавали семян с полей опыта её?
*