Детей убивают.
Время от времени это случается. И случается не только в заброшенных промзонах, среди старых гаражей, разбитых дорог и полуразрушенных бараков, где брошенные собаки и брошенные подростки сбиваются в стаи, потому что поодиночке боязно. Это случается и в аккуратных немецких городках, и в чинных американских пригородах, и даже в какой-нибудь мылом отмытой Швейцарии такое наверняка бывало. В любом месте может появиться человек, с которым случится вдруг (или не-вдруг) что-то очень страшное, и он человеком быть перестанет. И убьет другого. В общем, не очень важно, мужчину, женщину, старика, ребенка…
Ребенка жальче, на самом деле, по одной причине: он беззащитен. То есть, полагался на нас. На взрослых, которые должны были защитить, сохранить, выручить. Не смогли. Не справились. То есть, к сожалению, предали. Теперь стоим лицом к лицу с собственным предательством и бессилием, и… очень хотим убивать.
Общество, в котором я живу, обычно реагирует на стресс именно так.
После убийства девочки, которую днем и ночью искал весь город, тот же город хочет растерзать преступника, а вся страна с новыми силами требует отмены моратория на смертную казнь.
Комментировать тут, в общем, нечего.
Все давно понятно и про судебные ошибки, и про расстрел невиновных, и про то, что потенциального преступника останавливает (если останавливает) не жестокость наказания, а только и единственно – его неизбежность и справедливость…
И про наше христианство декоративное все ясно… Да, уж простите, декоративное – если яйца красит тот же процент населения, что за расстрелы голосует – это еще неплохое определение…
И очевидно, что если дать кому-то (хоть государству) право при определенных условиях отнимать жизнь – дальше разговор будет только об условиях, а они, как мы знаем, штука гибкая.
И все-таки, во всем этом беспросветном ужасе есть одна страшно важная для меня вещь: девочку искал весь Саратов. Это значит, что люди в этом чудесном городе смогли встать, выйти из дому, не спать ночь, ходить, искать, прочесывать. Говорят, их было много. Очень много. То есть, пропажа девочки всколыхнула всех. То есть, цена ее жизни внезапно стала такой, какой и должна быть цена жизни каждого ребенка и взрослого – громадной. Бесконечной. Такой, чтобы все бросить, искать, спасать, а потом – если не удалось – оплакивать.
Девочку не вернуть.
Завтра по той же дороге в ту же школу пойдут еще десять таких же, как она. Настолько же бесценных.
Это, говорят, самая короткая дорога к школе.
Как было бы невероятно здорово, если бы те, кто сейчас плачет и сжимает кулаки, отгоревали, а потом постарались бы сделать этот короткий путь безопасным.
Хоть немного более безопасным.
