В ОЧЕРЕДНОЙ РАЗ ХОРОНЯ МЕЧТУ

Igor Nikishin·20 Nov 2022

Алексей Афанасьев

«Лунная радуга» была отнюдь не первой прочитанной мною фантастической книгой, однако в моей памяти она — одно из самых запомнившихся произведений. И соглашусь с теми, кто улавливает «нечто Ефремовское». Во-первых, взгляд «изнутри» событий, во-вторых, немного холодный, как заснеженные вершины гор, отточенный стиль. Правда, и более «ажурные» конструкции. Если Ефремов — это тяжеловес, атлет, заложивший фундамент, отец-основатель, показавший основные направления, вектор развития, язык которого не всегда являет собой пример изящества с точки зрения снобской красоты слога самого по себе, то проза Павлова строит само здание. Я бы не сказал, что его произведения гениальны и поднимают настолько глобальные вопросы, однако «Лунная радуга» показала, как их можно писать; несомненно, это яркий образец реалистического метода в нашей, да и, наверное, в мировой фантастике. Собственно, самому же Павлову достичь такой же яркости, насыщенности, или вернее — если продолжать подобные фотографические аналогии — резкости в других произведениям, по-моему, не удалось.

Вообще, отмечу, что события нашей общественной жизни сильно сказались на жанре. Я не буду трогать массовое чтиво, пытающееся подражать западным боевикам, однако даже на произведениях сильных авторов смена политических и экономических реалий сильно отразилась, и далеко не всегда лучшим образом.

Ефремов, не стесняясь, употреблял слово «коммунизм», не сомневаясь ни секунды сам и давая читателю уверенность в том, что будущее человечества можно кратко охарактеризовать этим словом, что у нас два пути — либо так, либо в никуда. Ныне многие не особо умные люди видят в этом исключительно ангажированность, социальный и политический заказ, не давая себе труда задаться ни масштабностью личности Ефремова ни как писателя, ни как учёного, ни как философа, не желая замечать абсолютной разницы между дешёвыми агитационными плакатами, которыми был увешан весь Союз и полётом мысли писателя, поднявшегося над сиюминутным.

В произведениях последователей, к коим из широко известных можно отнести Стругацких и Павлова, «коммунизм» либо не употребляется, либо мимоходом, однако нет никакого сомнения, в условиях какой формации живут герои их книг (если брать серию «Полдня» Стругацких и «Радугу» Павлова). Однако, это примечательно — авторы уже не обосновывают необходимость такого устройства общества, а оно является данностью, чем-то имманентным, необходимым условием существования, без которого и сюжет рассыпался бы, и сами книги не имели бы большого смысла. Можно по разному называть мироустройство, при котором герои книг жили и действовали бы так, как описано. Можно спорить о путях его достижения, однако принципиально другое — устройство это однозначно отлично от существующего ныне или существовавшего ранее. Это совершенно другой способ отношений между людьми, это жизнь, направленная в первую очередь на творческую реализацию потенциала Человека, необусловленную мелкокорыстными интересами, бесконечным выживанием и добыванием исключительно хлеба насущного, которое пригибают к земле человечество с незапамятных времён. Более того, само добывание этого хлеба превращается из жёсткой и жестокой необходимости в творческий процесс, из бремени усталости в радость созидания.

Однако, времена СССР закончились, и что же мы видим? Если тогда позиция, описанная выше, хотя и расходилась совершенно, трагически, по факту с нашей повседневностью, была вполне в русле главенствующей идеологии, то сейчас вопрос о необходимости такого мироустройства даже не поднимается, не предполагается даже теоретически, а рассмотрение подобных вопросов отдано на откуп либо религиозным объединениям, либо политическим клоунам, сам факт самозванства которых под красными флагами дискредитирует не только политическое движение, но и саму идею, которая совершенно не сводится к «техническим» аспектам реализации, а в основе своей исходит из сущности Человека, низводя всю сложность проблемы к шаманству полуграмотных проходимцев.

Это совершенно однозначно сказалось и на постсоветской фантастической литературе. Она в этом вопросе даже не вернулась, а скорее деградировала к тому, чего не было в её традициях — перешла к социальным штампам западной фантастики. То есть, за вычетом звездолётов, бластеров и прочей удивительной техники, её виртуальные миры в социальном, а более широко — антропологическом плане — это банальное продолжение сегодняшних и вчерашних реалий: бесконечные биржи, множащиеся, как в инкубаторах, звёздные монархи, наёмники, домохозяйки и клерки, «мерседесы» и «роллс-ройсы», транснациональные корпорации, раздутые до галактических размеров, вселенские империи разной степени варварства и т. д. и т. п. Это забавно, пока автор и читатель балуются, играют в конструирование игрушечных миров, в которых можно порезвиться в своё удовольствие. Это понятно, когда автор создаёт антиутопию, пытаясь предупредить нас и предостеречь от тупиковых и гибельных путей развития. Но совершенно неприемлемо, когда автор берётся поднимать проблемы вселенского масштаба, линейно экстраполируя день сегодняшний в день завтрашний, не предполагая никаких качественных изменений в самой основе — человеке. Ведь если отказаться от мысли о эволюции человеческого рода, от эволюции идей, отношения к миру, короче — движения, смысл в фантастическом антураже? Тогда литератору вполне достаточно описать желаемое в рамках реалий сегодняшних, не отвлекаясь и не отвлекая читателя виртуальным миростроительством и выдумыванием ненужных подробностей. Или даже обратиться к прошлому. Не думаю, что «Война и мир» выглядит слабее оттого, что его герои скачут на обыкновенных земных лошадках, а не антигравитационных мотоциклетах а-ля «Звёздные войны». И совсем не думаю, что роман этот стал бы сильнее приди Толстому в голову мысль перенести действие в далёкое будущее (впрочем, тогда бы он стяжал лавры Жюль Верна, как отца фантастической техники, но это была бы совсем другая история). Если же автор, тем не менее, обращается именно к научно-фантастическому жанру, и это не есть сугубо коммерческая поделка, то он таким образом неявно становится глашатаем философии пессимизма, нашей фантастике ранее тоже не свойственной.

«Лунная радуга» была в значительной степени свободна от идеологических клише, её мир выглядел вполне логичным и закономерным, а решаемые проблемы — соразмерны именно тому человечеству. Хотя финал «Мягких зеркал» добавил большую ложку дёгтя в общую оптимистическую картину, и, думаю, многих разочаровал. Изгнание и прочие спецкарантины — ход логичный для нашей цивилизации, но вот как оно вписывается в мир будущего? Некая неувязка получается. Хотя, можно предположить, что Павлов — достаточно тонкий диалектик и посчитал необходимым наличие противоречия, через необходимость разрешения которого его мир будущего приобретал возможность к эволюционированию и, таким образом, из статичной конструкции превращался в нечто живое, движущееся. Есть ещё вариант. При некоторой доли фантазии, можно предположить, что внося такой диссонанс, писатель, таким образом, превращал своё произведение в тонкий, очень замаскированный политический памфлет. Ведь мир «Лунной радуги» — идеализированное воплощение СССР, в принципе, тогдашнее искусство предлагало видеть существующую советскую реальность именно такой, герои романа — в общем-то, наши современники, среднему советскому техническому интеллигенту таким и полагалось быть: увлечённым, разносторонне духовно и физически развитым, самокритичным и слегка ироничным, короче — Андрей Тобольский как литературное воплощение этого идеала. Мол, советская власть даёт к тому все возможности. Только что наша жизнь предполагалась социалистической, ещё не избавившейся от денег, а мир Радуги — уже вполне от этой гадости свободный, коммунистический. Ну да, там корабли наших поболе будут и прочие несущественные технические подробности. В таком раскладе изгнание экзотов — намёк, что что-то неладно в королевстве датском и глянцево-лакированная действительность, смотревшая на нас со страниц центральных журналов, содержит в себе кое-что гнилое, совершенно парадному портрету не соответствующее. Сей упорядоченный мир иных не терпит.

При некоторой натяжке можно даже провести аналогию с изгнанными и лишёнными гражданства диссидентами, а в упоминаемых спецкарантинах и зонах отчуждения — намёки на психушки и тюрьмы, куда помещали инакомыслящих. Хотя, думаю, на самом деле такой подтекст автором не имелся ввиду, а может быть усмотрен только годы спустя, в знании уже происшедших событий.

И тем не менее, «Лунная радуга» — произведение вполне оптимистичное, я бы сказал, примерное, образец своего рода. И очень жаль было, читая «Волшебный локон Ампары», которое вроде бы продолжает серию «Лунной радуги», наткнуться на то, что и здесь перемена политических ветров и связанная с ними сиюминутная потреба времени сказалась не лучшим образом на содержании. Из крепкого, красивого, кристаллоподобного мира Радуги мы попадаем в нечто совершенно не вяжущееся со всем предыдущим циклом. Коммунистическая Земля неожиданно превратилась в какой-то отстойник цивилизации, декадансный гедонистический мир почти в духе уэллсовских алоев, который и держится только благодаря непрестанным заботам религиозно-мистических орденов и масонских лож, приобретших государственную власть и легитимный статус. В общем, все атрибуты моды новейших времён: мистика, заигрывания с религией, герой-супермен, террористы-ассасины, немного любовной романтики, пространные как бы философские диалоги, при довольно плоско раскрытых характерах героев. Это самостоятельное произведение[1] , довольно любопытное, но в контексте генетической связи с предыдущими работами автора приводящее в недоумение. Так и хочется спеть «ах, ещё один упавший вниз». Довольно обидно смотреть на то, что авторы не доверяют ни себе, ни нам, своим читателям, превращая свои миры, пусть даже выдуманные совершенно вне современной невнятной идеологии, в коммерциализрованные балаганы, тем самым очередной раз хороня Мечту.

Ефремова, который полагал основной причиной недостаточно насыщенную ощущениями, как ныне говорят — адреналином, городскую жизнь, в которой «конечно, лихие скачки и стрельба на степных просторах или охотничьи экспедиции в дремучие леса под яркими и чистыми звездами навсегда отошли в невозвратимое прошлое». Причём таковые ощущения совершенно необходимы человеку по его природе, обусловлены его эволюцией. Другой вопрос, что методы их достижения могут быть разными и традиционно приключенческое кино и литература считаются суррогатами, не дающими полноценной замены. Однако, никто ничего лучше предложить не мог, всё-таки экстремальный туризм или геологические экспедиции (что во времена активной экспедиционной деятельности Ефремова было практически одним и тем же) и т. п. вещи — далеко не для всех. Другие авторы, например философ С. Кара-Мурза, отмечают, что советская реальность была бедна на образы, от внешнего оформления домов на улицах, до каких-то безделушек, вроде зажигалок вычурной формы. И действительно, даже сейчас, немногие яркие пятна на фоне уродливого железобетона спальных районов — это аляповатые рекламные щиты, которые тоже не отличаются, как правило, приятностью для глаза.

На таком фоне успех легковесного жанра был закономерен и обеспечен вдвойне, что мы наблюдаем по сию пору. Что бы понять, что такое хорошо, надо вкусить и плохого. Всё познаётся в сравнении, поэтому доступность произведений, в том числе литературы, разного достоинства — это всё же плюс. Дело даже не в её количестве. Вызывает беспокойство не столько засилье не особо умных боевиков, а дисбаланс, отсутствие литературы другой, что ли, весовой категории. И если, как утверждают более сведущие мои знакомые, в обычной литературе сейчас движения происходят, то в области фантастики дела выглядят не особо радужно. Вернее, движения тоже происходят, но они явно недостаточны. Есть весьма сильные авторы, интересные, для меня это Олди и Макс Фрай, кое-что у Лукьяненко. Однако они работают в разных поджанрах и рассматривают обычно достаточно частные проблемы. Фрая, правда, я вынес бы вообще за скобки, поскольку это отдельная специфическая тема. Отсутствие же прозы в духе ефремовской сильно сказывается. Во многом утеряна та оригинальность, основа, которая нашу фантастику делала самобытной и ценной, не только для нас, но и для мировой литературы вообще.

Дело ведь не только в том, что в книгах место условного коммунизма занял условный капитализм, растянутый до галактических масштабов. Исчез и базис и надстройка, если так можно выразится. Базисом была ефремовская установка — исследование человека, его эволюции, каким он может стать, и как личность и как член социума, вИдение человека будущего, причём не произвольным образом, а на основе исследованных закономерностей развития общества. И события в произведениях происходят, отталкиваясь именно от этой логики, законов такого спрогнозированного общества. Последователи Ефремова уже надстраивают свои миры на основе заложенного фундамента, таким образом становится возможное рассмотрение эволюции уже не нашего сегодняшнего мира, а эволюции мира будущего, рассмотрение от лица современника этого будущего, а не глазами туриста из прошлого, то есть нашего времени, который всё судит по своей давно устаревшей мерке. Это совершенно другое качество. Пусть не коммунизм, пусть что-то другое, но ведь не видно произведений полемизирующих, которые бы использовали такой метод. В этом сказывается общий кризис идей в современном обществе, не только в литературе. Если у коммунистов было хоть какое-то видение будущего — не просто как линейного движения современного общества, а как качественно чего-то отличного, в котором будут действовать уже другие условия и закономерности (мораль, законы, принципы общежития и пр., здесь не будем вдаваться в рассмотрение, правильно ли они себе это будущее представляли), то у, скажем так, оппонентов не видно вообще никакой концепции, кроме механического перенесения законов дня сегодняшнего в грядущее. С такой позиции эволюция человека как личности и общества закончилась, качественных изменений ждать не приходится, осталось лишь наблюдать количественные изменения, вроде преобразования земных государств в государства галактические, транснациональных корпораций — в межпланетные и т. п. Фактически, конец истории. Ибо, о какой истории приходится говорить, когда «сегодня будет тот же день, что был вчера»? Перманентный День сурка.

Сам по себе «Волшебный локон Ампары» не так уж плох, скорее хорош, но уж слишком перегружен какими-то вещами. Вся эти многочисленная псевдопарапсихологическая терминология выглядит неубедительно. Во всяком случае, для читателя более-менее искушённого в оккультном понимании мира это выглядит некой профанацией, говорящей скорее о незнании и непонимании автором каких-то вещей, а для склонного к традиционному материализму — кривлянием и спекуляцией. Если Павлов хотел помирить науку и религию, то попытка его синтеза не особенно удачна. И ему очень вредит привязка с «ЛР». Мир «Локона» совершенно логически не увязан с миром «Радуги», такая сцепка нужна чисто механически для обоснования сюжета, но увы, ему же и вредит. Можно, конечно считать, что грагалы «Локона» и экзоты «Радуги» — это совершенно разные вещи[2] , просто называются похоже (примерно как во всех романах про путешествия во времени есть Машина Времени, но у каждого автора она своя). Мне больше всего в «Локоне» понравилось, пожалуй, пляжное настроение, это из атмосферы романа, а концептуально, пожалуй, самое в этой вещи оригинальное постулат о том, что «точка соприкосновения современного мира людей и грядущего мира Ампары сиюминутно близка». Фактически, Павлов таким образом события книги приводит к моменту полной реализации Абсолюта, мигу, когда все имманентные потенции Вселенной окажутся реализованными актуально. Что, кстати, будет и её концом, после которого ситуацию разные философские школы себе представляют по разному, одни как начало очередного вселенского цикла (Большой взрыв — расширение до упора — сжатие и схлопывание — новый взрыв), другие — как конечную цель мироздания, в которой всё растворится, наконец, в вечном блаженстве единства всего и вся, раз и навсегда; кто-то ещё как-то. В этом смысле затрагивание таких пограничных состояний Вселенной мне представляются достаточно смелым и нетривиальным. Хотя ещё любопытнее было бы узнать, что же творилось бы в момент соприкосновения современного мира и грядущего мира Ампары, и самое, главное, после него.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Тут Алексей ошибается. Сергей Иванович Павлов считал свой роман «Волшебный локон Ампары» продолжением романа «Лунная радуга», завершающим общий фантастический цикл «Внеземелье». В этом цикле фантаст в литературной форме изложил своё видение развития земной техногенной цивилизации: от моноглобальной стадии (освоение Приземелья и Ближнего Внеземелья в ранних своих повестях и рассказах), через полиглобальную (освоение Дальнего Внеземелья, изгнание экзотов в романе «Лунная радуга») к полиастральной стадии (освоение Пространства грагалами в романе «Волшебный локон Ампары»).

[2] Так и есть! В «Лунной радуге» — экзоты и суперэкзоты — изгои, в «Волшебном локоне Ампары» — грагалы — их звёздные потомки.

[3] Для обложки статьи использована фотография Игоря Никишина: Москва, кабинет писателя, Алексей Афанасьев в гостях у Сергея Ивановича Павлова, 2008 год.

#история@informvnezem

29 views