Другие основные, и, опять же, собирательные герои — продюсер, сценарист и его супруга — не менее интересны. Продюсер является неким воплощением развращенного голливудского дельца, дьявола, стремящегося обратить искусство в прибыль. Сценарист с супругой (помимо явных гендерных стереотипов) транслируют нам библейских Адама и Еву.
Возможно, какой-нибудь киновед, или страстный почитатель Годара не согласится с такой трактовкой, и как ни странно, отчасти будет прав. Почему? Например, потому что режиссер предложил видеть в четырех вышеназванных киногероях отражение персонажей гомеровской Одиссеи, или, на худой конец, просто режиссера, продюсера, сценариста и его жену. И будет прав.
Здесь мы подходим к тому, как блестяще Годару удается воплотить «очуждение». Природа появления «презрения» интерпретируется зрителем. Автор же не настаивает ни на одной из версий. И, конечно, важней цитатного заигрывания становятся раскатывающиеся громом мысли режиссера, высказываемые героями. Раскат — анафеме предан фальшивый Голливуд, раскат — плагиат признается страшным грехом, раскат — осуждению подвергнута власть денег, а далее — по списку.
Передвигаясь словно кубики, но оставаясь частями одного большого четырехугольника отношений, герои выстраивают многоуровневую по смыслу конструкцию фильма. Так, на самом сложном её уровне безусловно важным является скрытое обращение Годара к Джойсу, писателю, по-новому осмыслившему миф об Одиссее. Суть его заключается в наличии исторического круговорота, которым пронизан роман ирландского писателя, «Улисс». Годару с определенного времени тоже стали близки представления о цикличности развития истории и культуры, которые он пытался спроецировать на кинематографический процесс. Джойс на страницах своего романа воспроизводит круговую композицию, а режиссер представляет нам принцип возвращения «вечных образов» гомеровского эпоса, обозначая тем самым идею исторического круговорота, столь важного для кино.